Неточные совпадения
Зарево над Москвой освещало золотые главы церквей, они поблескивали, точно шлемы равнодушных солдат пожарной команды. Дома похожи на
комья земли, распаханной огромнейшим плугом, который, прорезав
в земле
глубокие борозды, обнаружил
в ней золото огня. Самгин ощущал, что и
в нем прямолинейно работает честный плуг, вспахивая темные недоумения и тревоги. Человек с палкой
в руке, толкнув его, крикнул...
— Поставим вопрос:
кто больше страдает? Разумеется, тот,
кто страдает сильнее. Байрон, конечно, страдал
глубже, сильнее, чем ткачи,
в защиту которых он выступал
в парламенте. Так же и Гауптман, когда он писал драму о ткачах.
Ни с
кем она так охотно не пила кофе, ни с
кем не говорила так охотно секретов, находя, может быть,
в Анне Ивановне сходство с собой
в склонности к хозяйству, а больше всего
глубокое уважение к своей особе, к своему роду, фамильным преданиям.
— Я не знаю,
в каком смысле вы сказали про масонство, — ответил он, — впрочем, если даже русский князь отрекается от такой идеи, то, разумеется, еще не наступило ей время. Идея чести и просвещения, как завет всякого,
кто хочет присоединиться к сословию, незамкнутому и обновляемому беспрерывно, — конечно утопия, но почему же невозможная? Если живет эта мысль хотя лишь
в немногих головах, то она еще не погибла, а светит, как огненная точка
в глубокой тьме.
Тот,
кто находится внутри,
в самой глубине европейского процесса познания, а не со стороны благоговейно на него смотрит, постигает внутреннюю трагедию европейского разума и европейской науки,
глубокий их кризис, мучительную неудовлетворенность, искание новых путей.
Идет ему навстречу некто осанистый, моцион делает, да как осанистый, прямо на него, не сторонится; а у Лопухова было
в то время правило: кроме женщин, ни перед
кем первый не сторонюсь; задели друг друга плечами; некто, сделав полуоборот, сказал: «что ты за свинья, скотина», готовясь продолжать назидание, а Лопухов сделал полный оборот к некоему, взял некоего
в охапку и положил
в канаву, очень осторожно, и стоит над ним, и говорит: ты не шевелись, а то дальше протащу, где грязь
глубже.
Он прошел перед нами со своим невинным маниачеством, не оставив
глубокого следа, но ни разу также не возбудив ни
в ком ни одного дурного или враждебного движения души…
На роль Лоренцо, значит, недоставало теперь актера; для няньки Вихров тоже никого не мог найти.
Кого он из знакомых дам ни приглашал, но как они услышат, что этот театр не то, чтобы
в доме где-нибудь устраивался, а затевают его просто студенты, — так и откажутся. Павел, делать нечего, с
глубоким душевным прискорбием отказался от мысли о театре.
Маню точно
кто сзади
в шею укусил. Лицо ее пламенеет, и она быстро ныряет им
в тарелку, храня
глубокое молчание. Но на него нашел добрый стих, и он продолжает благодушествовать.
Впрочем, если
кто еще не вполне поддался расслабляющему влиянию этого томительного дня, то это именно ямщик. Это был человек небольшого роста и довольно невзрачный
в своем порыжелом кафтане и
в шляпенке неизвестного происхождения, неопределенной формы и цвета. Нос у него был несколько набекрень, бороденка выгорела от солнца, но глаза, синие и
глубокие, глядели живо, умно и несколько мечтательно…
В груди у Матвея что-то дрогнуло. Он понял, что этот человек говорит о нем, о том,
кто ходил этой ночью по парку, несчастный и бесприютный, как и он, Лозинский, как и все эти люди с истомленными лицами. О том,
кого, как и их всех, выкинул сюда этот безжалостный город, о том,
кто недавно спрашивал у него о чем-то глухим голосом… О том,
кто бродил здесь со своей
глубокой тоской и
кого теперь уже нет на этом свете.
Нервная раздражительность поддерживала его беспрерывно
в каком-то восторженно-меланхолическом состоянии; он всегда готов был плакать, грустить — он любил
в тихие вечера долго-долго смотреть на небо, и
кто знает, какие видения чудились ему
в этой тишине; он часто жал руку своей жене и смотрел на нее с невыразимым восторгом; но к этому восторгу примешивалась такая
глубокая грусть, что Любовь Александровна сама не могла удержаться от слез.
Но
кто,
в сиянии луны,
Среди
глубокой тишины
Идет, украдкою ступая?
Как это произошло и откуда повело начало, трудно сказать, но ненависть к городу, горожанам
в сердцах жителей Пустыря пустила столь
глубокие корни, что редко
кто, переехав из города
в Сигнальный Пустырь, мог там ужиться.
Когда Федосей, пройдя через сени, вступил
в баню, то остановился пораженный смутным сожалением; его дикое и грубое сердце сжалось при виде таких прелестей и такого страдания: на полу сидела, или лучше сказать, лежала Ольга, преклонив голову на нижнюю ступень полкá и поддерживая ее правою рукою; ее небесные очи, полузакрытые длинными шелковыми ресницами, были неподвижны, как очи мертвой, полны этой мрачной и таинственной поэзии, которую так нестройно, так обильно изливают взоры безумных; можно было тотчас заметить, что с давних пор ни одна алмазная слеза не прокатилась под этими атласными веками, окруженными легкой коришневатой тенью: все ее слезы превратились
в яд, который неумолимо грыз ее сердце; ржавчина грызет железо, а сердце 18-летней девушки так мягко, так нежно, так чисто, что каждое дыхание досады туманит его как стекло, каждое прикосновение судьбы оставляет на нем
глубокие следы, как бедный пешеход оставляет свой след на золотистом дне ручья; ручей — это надежда; покуда она светла и жива, то
в несколько мгновений следы изглажены; но если однажды надежда испарилась, вода утекла… то
кому нужда до этих ничтожных следов, до этих незримых ран, покрытых одеждою приличий.
Пелагея Дмитревна была слуга, достойная своего хозяина. Это было кротчайшее и незлобивейшее существо
в мире; она стряпала, убиралась по дому, берегла хозяйские крошки и всем,
кому чем могла, служила. Ее все больные очень любили, и она всех любила ровной любовью. Только к Насте она с первого же дня стала обнаруживать исключительную нежность, которая не более как через неделю после Настиного приезда обратилась у старухи
в глубокую сердечную привязанность.
Когда великий Глюк
Явился и открыл нам новы тайны
(
Глубокие, пленительные тайны),
Не бросил ли я все, что прежде знал,
Что так любил, чему так жарко верил,
И не пошел ли бодро вслед за ним
Безропотно, как тот,
кто заблуждался
И встречным послан
в сторону иную?
Что русский народ заглядывается на Ерусланов Лазаревичей, на объедал и обпивал, на Фому и Ерему, это не казалось ему удивительным: изображенные предметы были очень доступны и понятны народу; но где покупатели этих пестрых, грязных масляных малеваний?
кому нужны эти фламандские мужики, эти красные и голубые пейзажи, которые показывают какое-то притязание на несколько уже высший шаг искусства, но
в котором выразилось всё
глубокое его унижение?
Внезапно, вместе с чувством тоски и потери дыхания, им овладели тошнота и слабость. Все позеленело
в его глазах, потом стало темнеть и проваливаться
в глубокую черную пропасть.
В его мозгу резким, высоким звуком — точно там лопнула тонкая струна — кто-то явственно и раздельно крикнул: бу-ме-ранг! Потом все исчезло: и мысль, и сознание, и боль, и тоска. И это случилось так же просто и быстро, как если бы
кто дунул на свечу, горевшую
в темной комнате, и погасил ее…
Кто-то мычал и горько всхлипывал, — должно быть, снилось, что его бьют. С грязной стены слепо смотрели три черные окна — точно
глубокие подкопы куда-то
в ночь. Капала вода с подоконников; из пекарни доносились мягкие шлепки и тихий писк: подручный пекаря, глухонемой Никандр, месил тесто.
Что бы и
кто бы ни встретился по дороге: хохол
в широких белых шароварах, лениво идущий рядом с парой сивых круторогих волов, придорожная корчма, еврейская «балагула», бархатное поле, распаханное под озими, — все вызывает его пытливые вопросы и замечания, дышащие то
глубоким, почти философским пониманием простой обыденной жизни, то резким сарказмом, то неудержимым потоком веселья…
Катерина Матвеевна. Да, вы
глубже проникли своим непосредственным чувством
в его натуру. Я вспоминаю теперь, он мне сказал, что рефлексия вредна! Ничтожный господин… И как унизить себя до пошлейшего брака со всеми атрибутами ничтожества! И с
кем же! с ничтожнейшею личностью…
— Я
в Думу эту верил, — медленно и как бы поверяя себя, продолжал старик, — я и третий раз голос подавал, за богатых, конечно, ну да!
В то время я ещё был с миром связан, избу имел, землю, пчельник, а теперь вот сорвался с глузду и — как перо на ветру. Ведь
в деревне-то и богатым жизнь — одна маета, я полагал, что они насчёт правов — насчёт воли то есть — не забудут, а они… да ну их
в болото и с Думой! Дело лежит
глубже, это ясно всякому,
кто не слеп… Я тебе говорю: мужик думает, и надо ему
в этом помочь.
Увы!
кто знает? рок суровый
Всё скрыл
в глубокой темноте.
Она останавливается и смотрит ему вслед не мигая, пока он не скрывается
в подъезде гимназии. Ах, как она его любит! Из ее прежних привязанностей ни одна не была такою
глубокой, никогда еще раньше ее душа не покорялась так беззаветно, бескорыстно и с такой отрадой, как теперь, когда
в ней все более и более разгоралось материнское чувство. За этого чужого ей мальчика, за его ямочки на щеках, за картуз, она отдала бы всю свою жизнь, отдала бы с радостью, со слезами умиления. Почему? А
кто ж его знает — почему?
— Фленушка!.. Знаю, милая, знаю, сердечный друг, каково трудно
в молодые годы сердцем владеть, — с тихой грустью и
глубоким вздохом сказала Манефа. — Откройся же мне, расскажи свои мысли, поведай о думах своих. Вместе обсудим, как лучше сделать, — самой тебе легче будет, увидишь… Поведай же мне, голубка, тайные думы свои… Дорога ведь ты мне, милая моя, ненаглядная!.. Никого на свете нет к тебе ближе меня.
Кому ж тебе, как не мне, довериться?
В лесах работают только по зимам. Летней порой
в дикую глушь редко
кто заглядывает. Не то что дорог, даже мало-мальских торных тропинок там вовсе почти нет; зато много мест непроходимых… Гниющего валежника пропасть, да кроме того, то и дело попадаются обширные
глубокие болота, а местами трясины с окнами, вадьями и чарусами… Это страшные, погибельные места для небывалого человека.
Кто от роду впервой попал
в неведомые лесные дебри — берегись — гляди
в оба!..
Вдруг ровно его осветило. «Митя не
в ярманке ли? — подумал он. — Не сбирался он к Макарью, дел у него
в Петербурге по горло, да притом же за границу собирался ехать и там вплоть до
глубокой осени пробыть… Однако ж
кто его знает… Может быть, приехал!.. Эх, как бы он у Макарья был».
Я за ним не последовал, тем охотнее, что никакой луны не было — и я считал затею Лаптева о прогулке пустою фантазиею, а потому, проводив его, я уснул
глубоким и сладким сном, но… вдруг совершенно неожиданно проснулся — точно меня
кто в бок толкнул; я открыл глаза: луна светила
в окно, обливая длинную анфиладу огромных опустелых палат бледным дрожащим светом.
Спор разгорелся жестокий. Вмешались другие, и было столько мнений, сколько спорящих. Таня спорила резко, насмешливо, не брезгала софизмами и переиначиванием слов противника. Ее большие глаза с суровою враждою смотрели на Токарева и на всех,
кто хоть сколько-нибудь высказывался за ненавистного ей Бернштейна. Было уж за полночь,
в комнате стоял душный табачный дым, а
в окна тянуло свежею и
глубокою тишиною спавшей ночи.
И вдруг Кате пришла мысль: мораль, всякая мораль,
в самых
глубоких ее устоях, — не есть ли она нечто временное, служебное, — совсем то же, что, например, гипотеза
в науке? Перестала служить для жизни, как ее
кто понимает, — и вон ее! Вон все, что раньше казалось незыблемым, без чего человек не был человеком?
После Рашели (бывшей
в России перед самой Крымской кампанией и оставившей
глубокую память у всех,
кому удалось ее видеть) Ристори являлась первой актрисой с такой же всемирной репутацией.
Да, не будь среди огромного населения русского крестьянства того
глубокого религиозного сознания братства всех людей, уже давно, несмотря ни на какую полицию (ее же так мало и не может быть много
в деревнях), не только разнесли бы эти бездомные люди, дошедшие до последней степени отчаяния, все дома богатых, но и поубивали бы всех тех,
кто стоял бы им на дороге.
Как бесподобна Комиссаржевская на сцене! Полная иллюзия милого пятнадцатилетнего подростка! Так хороша, естественна ее игра! Да и полно — игра ли это? Знаменитая артистка живет, горит, пылает на сцене, передавая с мастерством настоящие страдания, настоящую жизнь. И этот голос, который никогда не забудется теми,
кто его слышал хоть раз
в своей жизни. И эта несравненная мимика очаровательного детского личика, эти глаза, лучистые и
глубокие, как океан безбрежный!..
В глубоких раздумьях застал Зуда того,
кого весь город почитал первым счастливцем и будущим виновником счастия народного. Зуда вошел не один. Лицо, бывшее с ним, поразило кабинет-министра своим появлением. Не видение ли?.. Эйхлер?.. Может ли статься!
И рационалист Гарнак по
глубокому своему чувству склоняется перед абсолютностью евангельской истины не менее, чем католики и православные, хотя и нет
в нем сознания того,
кто был Христос.
Кто хотел бы
глубже проникнуть
в природу человека, дознал бы
в этих желаниях и другие побуждения.
Кто в состоянии был бы заглянуть
глубже в тайник ее души, увидал бы, может статься, что она совершает тяжкий подвиг.
Поскакала я к Лизавете Петровне. Она
в кровати полумертвая. Рассказать ей об Аннушке значило совсем ее ухлопать. Целый день просидела я у нее, читала ей, писала под ее диктовку. Точно меня
кто ударил обухом по голове: ничего я не понимала.
Глубокое уныние и усталость напали на меня.
Он сделал это с умыслом, точно
в пику ей. Но что ж из этого? Разве это полицейское дознание — единственный редкий факт? Сотни других детей терпят ужасную долю
в этом пляшущем Петербурге! И
кому же спасать их от увечий и самоубийств, как не женщинам
в ее положении? Как это отзывается прописью и какая это правда, вечная и
глубокая,
в своей избитости.
— Вот я это люблю, meine Kindchen! Спорьте всегда
в любви и преданности к королю своему. Продолжайте, господа, анатомировать Паткуля, который нам многим сделал
глубокие операции; но между тем не забудьте, маменька, что для нас, солдат, есть лагерные часы обедать, выпить рюмку и спать. За
кем далее черед? Да, что скажет нам почтеннейший мариенбургский патриарх?
И
кто сочтет разноплеменных,
Сим торжеством соединенных?
Пришли отвсюду: от Афин,
От древней Спарты, от Микин,
С пределов Азии далекой,
С Эгейских вод, с Фракийских гор…
И сели
в тишине
глубокой,
И тихо выступает хор.
На первом месте, между двух Александров — Беклешова и Нарышкина, что́ тоже имело значение по отношению к имени государя, посадили Багратиона: 300 человек разместились
в столовой по чинам и важности,
кто поважнее, — поближе к чествуемому гостю: так же естественно, как вода разливается туда
глубже, где местность ниже.