Неточные совпадения
Клим и Дронов сняли ее, поставили на землю, но она, охнув, повалилась, точно кукла, мальчики едва успели поддержать ее. Когда они повели ее домой, Лидия рассказала, что упала она не перелезая
через забор, а пытаясь влезть по водосточной трубе
в окно комнаты Игоря.
Через час он шагал по блестящему полу пустой
комнаты, мимо зеркал
в простенках пяти
окон, мимо стульев, чинно и скучно расставленных вдоль стен, а со стен на него неодобрительно смотрели два лица, одно — сердитого человека с красной лентой на шее и яичным желтком медали
в бороде, другое — румяной женщины с бровями
в палец толщиной и брезгливо отвисшей губою.
— Правду говоря, — нехорошо это было видеть, когда он сидел верхом на спине Бобыля. Когда Григорий злится, лицо у него… жуткое! Потом Микеша плакал. Если б его просто побили, он бы не так обиделся, а тут — за уши! Засмеяли его, ушел
в батраки на хутор к Жадовским. Признаться — я рада была, что ушел, он мне
в комнату всякую дрянь
через окно бросал — дохлых мышей, кротов, ежей живых, а я страшно боюсь ежей!
Дня
через три, вечером, он стоял у
окна в своей
комнате, тщательно подпиливая только что остриженные ногти. Бесшумно открылась калитка, во двор шагнул широкоплечий человек
в пальто из парусины,
в белой фуражке, с маленьким чемоданом
в руке. Немного прикрыв калитку, человек обнажил коротко остриженную голову, высунул ее на улицу, посмотрел влево и пошел к флигелю, раскачивая чемоданчик, поочередно выдвигая плечи.
Через несколько минут Самгин оказался
в комнате, где собралось несколько десятков людей, человек тридцать сидели на стульях и скамьях, на подоконниках трех
окон, остальные стояли плечо
в плечо друг другу настолько тесно, что Фроленков с трудом протискался вперед, нашептывая строго, как человек власть имущий...
Через длинную гостиную с низким потолком и узкими
окнами они прошли
в кабинет Бахарева, квадратную угловую
комнату, выходившую стеклянной дверью
в столовую, где теперь мелькал белый передник горничной.
Привалов шел за Василием Назарычем
через целый ряд небольших
комнат, убранных согласно указаниям моды последних дней. Дорогая мягкая мебель, ковры, бронза, шелковые драпировки на
окнах и дверях — все дышало роскошью, которая невольно бросалась
в глаза после скромной обстановки кабинета.
В небольшой голубой гостиной стояла новенькая рояль Беккера; это было новинкой для Привалова, и он с любопытством взглянул на кучку нот, лежавших на пюпитре.
— Дверь стояла отпертою, и убийца вашего родителя несомненно вошел
в эту дверь и, совершив убийство, этою же дверью и вышел, — как бы отчеканивая, медленно и раздельно произнес прокурор. — Это нам совершенно ясно. Убийство произошло, очевидно,
в комнате, а не
через окно, что положительно ясно из произведенного акта осмотра, из положения тела и по всему. Сомнений
в этом обстоятельстве не может быть никаких.
Однажды, когда он весь погрузился
в процесс бритья и, взяв себя за кончик носа, выпятил языком подбриваемую щеку, старший брат отодвинул
через форточку задвижку
окна, осторожно спустился
в комнату и открыл выходную дверь. Обеспечив себе таким образом отступление, он стал исполнять среди
комнаты какой-то дикий танец: прыгал, кривлялся, вскидывал ноги выше головы и кричал диким голосом: «Гол, шлеп, тана — на»…
Князь вышел и некоторое время ходил
в раздумье по тротуару.
Окна комнат, занимаемых Рогожиным, были все заперты;
окна половины, занятой его матерью, почти все были отперты; день был ясный, жаркий; князь перешел
через улицу на противоположный тротуар и остановился взглянуть еще раз на
окна: не только они были заперты, но почти везде были опущены белые сторы.
Мы прошли
через комнату, где стояли маленькие, детские кровати (дети
в ту эпоху были тоже частной собственностью). И снова
комнаты, мерцание зеркал, угрюмые шкафы, нестерпимо пестрые диваны, громадный «камин», большая, красного дерева кровать. Наше теперешнее — прекрасное, прозрачное, вечное — стекло было только
в виде жалких, хрупких квадратиков-окон.
Он прошел дальше и завернул за угол.
В глубине палисадника, у Назанского горел огонь. Одно из
окон было раскрыто настежь. Сам Назанский, без сюртука,
в нижней рубашке, расстегнутой у ворота, ходил взад и вперед быстрыми шагами по
комнате; его белая фигура и золотоволосая голова то мелькали
в просветах
окон, то скрывались за простенками. Ромашов перелез
через забор палисадника и окликнул его.
Вход
в редакцию
через подъезд со двора, по шикарной лестнице,
в первый раз на меня, не видавшего редакций, кроме ютившихся по переулкам, каковы были
в других московских изданиях, произвел приятное впечатление сразу, а самая редакция — еще больше. Это была большая, светлая, с высокими
окнами комната, с рядом столов, покрытых зеленым сукном, с книжными шкафами, с уложенными
в порядке на столах газетами. Тишина полная. Разговор тихий.
В самом деле,
в одном
окне отворена была форточка. «Нелепость, не мог он убежать
через форточку». Петр Степанович прошел
через всю
комнату прямо к
окну: «Никак не мог». Вдруг он быстро обернулся, и что-то необычайное сотрясло его.
Квартира Лябьевых
в сравнении с логовищем Феодосия Гаврилыча представляла верх изящества и вкуса, и все
в ней как-то весело смотрело: натертый воском паркет блестел;
в окна через чистые стекла ярко светило солнце и играло на листьях тропических растений, которыми уставлена была гостиная; на подзеркальниках простеночных зеркал виднелись серебряные канделябры со множеством восковых свечей; на мраморной тумбе перед средним
окном стояли дорогие бронзовые часы; на столах, покрытых пестрыми синелевыми салфетками, красовались фарфоровые с прекрасной живописью лампы; мебель была обита
в гостиной шелковой материей, а
в наугольной — дорогим английским ситцем; даже лакеи, проходившие по
комнатам, имели какой-то довольный и нарядный вид: они очень много выручали от карт, которые по нескольку раз
в неделю устраивались у Лябьева.
Под влиянием таких мыслей он поднялся со скамейки и пошел
в обратный путь к своему экипажу, но когда опять очутился на дворе, то его поразили: во-первых, яркий свет
в окнах комнаты, занимаемой Екатериной Филипповной, а потом раздававшаяся оттуда
через отворенную форточку игра на арфе, сопровождаемая пением нескольких дребезжащих старческих голосов.
Хозяин послал меня на чердак посмотреть, нет ли зарева, я побежал, вылез
через слуховое
окно на крышу — зарева не было видно;
в тихом морозном воздухе бухал, не спеша, колокол; город сонно прилег к земле; во тьме бежали, поскрипывая снегом, невидимые люди, взвизгивали полозья саней, и все зловещее охал колокол. Я воротился
в комнаты.
И с этим, увидя растворенный канцелярский шкаф, он быстро вскочил
в него и захлопнул дверцы; а между тем
в комнату через разбитые
окна еще ожесточеннее падали камни. У самого черта вырвался крик ужаса и отчаяния.
Николай Афанасьич, проведя меня
через ряд с поразительною для меня пышностью и крайней чистотой содержимых покоев, ввел меня
в круглую
комнату с двумя рядами
окон, изукрашенных
в полукругах цветными стеклами; здесь мы нашли старушку немногим чем побольше Николая.
Кожемякин задремал, и тотчас им овладели кошмарные видения:
в комнату вошла Палага, оборванная и полуголая, с растрёпанными волосами, она на цыпочках подкралась к нему, погрозила пальцем и, многообещающе сказав: «подожди до света, верно говорю — до света!» перешагнула
через него и уплыла
в окно; потом его перебросило
в поле, он лежал там грудью на земле, что-то острое кололо грудь, а по холмам,
в сумраке, к нему прыгала, хромая на левую переднюю ногу, чёрная лошадь, прыгала, всё приближаясь, он же, слыша её болезненное и злое ржание, дёргался, хотел встать, бежать и — не мог, прикреплённый к земле острым колом, пронизавшим тело его насквозь.
Ветер, залетая
через слуховое
окно на чердак, торкался
в дверь
комнаты, и каждый раз, когда дверь сотрясалась, Илья вздрагивал, ожидая, что вот сейчас войдёт кто-то и застанет его тут…
В доме напротив пели
в два голоса, и слова песни влетали
через открытое
окно в комнату Ильи. Крепкий бас усердно выговаривал...
Яков молча суетился около Маши, потом торопливо дул на огонь лампы. Огонь вздрагивал, исчезал, и
в комнату отовсюду бесшумно вторгалась тьма. Иногда, впрочем,
через окно на пол ласково опускался луч луны.
По утрам, убирая
комнату хозяина, он, высунув голову из
окна, смотрел на дно узкой, глубокой улицы, и — видел всегда одних и тех же людей, и знал, что́ каждый из них будет делать
через час и завтра, всегда. Лавочные мальчики были знакомы и неприятны, опасны своим озорством. Каждый человек казался прикованным к своему делу, как собака к своей конуре. Иногда мелькало или звучало что-то новое, но его трудно было понять
в густой массе знакомого, обычного и неприятного.
— Да, конечно, можно, — отвечала Анна Михайловна. Проводив Долинского до дверей, она вернулась и стала у
окна.
Через минуту на улице показался Долинский. Он вышел на середину мостовой, сделал шаг и остановился
в раздумье; потом перешагнул еще раз и опять остановился и вынул из кармана платок. Ветер рванул у него из рук этот платок и покатил его по улице. Долинский как бы не заметил этого и тихо побрел далее. Анна Михайловна еще часа два ходила по своей
комнате и говорила себе...
Долинский просмотрел заметки и, подойдя к
окну, пробежал три страницы далее Дорушкиной закладки, отнес книгу на стол
в комнату Доры и сам снова вышел
в залу.
В его маленькой, одинокой квартире было совершенно тихо. Городской шум только изредка доносился сюда с легким ветерком
через открытую форточку и
в ту же минуту замирал.
— Э, так я силой к нему взойду! — сказал Миклаков и, не долго думая, вышел из сеней
в небольшой садик, подошел там к довольно низкому из кабинета
окну, отворил его, сорвав с крючка, и
через него проворно вскочил
в комнату.
Моя
комната была во втором этаже, и из
окна открывался широкий вид на реку и собственно на пристань, то есть гавань, где строились и грузились барки, на шлюз,
через который барки выплывали
в Чусовую, лесопильню, приютившуюся сейчас под угором, на котором стоял дом, где я остановился, и на красовавшуюся вдали двухэтажную караванную контору, построенную на самом юру, на стрелке между Каменкой и Чусовой.
Три приемные
комнаты,
через которые проходил Бегушев, представляли
в себе как-то слишком много золота: золото
в обоях, широкие золотые рамы на картинах, золото на лампах и на держащих их неуклюжих рыцарях; потолки пестрели тяжелою лепною работою; ковры и салфетки, покрывавшие столы, были с крупными, затейливыми узорами; драпировки на
окнах и дверях ярких цветов…
Страх пополз
через черные
окна в комнату, и Коротков, стараясь не глядеть
в них, закрыл их шторами. Но от этого не полегчало. Двойное лицо, то обрастая бородой, то внезапно обриваясь, выплывало по временам из углов, сверкая зеленоватыми глазами. Наконец Коротков не выдержал и, чувствуя, что мозг его хочет треснуть от напряжения, тихонечко заплакал.
Вельчанинов привстал на ковер и сам заглянул
через переднюю
в ту
комнату, двери
в которую всегда стояли отперты. Там на
окнах гардин не было, а были только сторы, и потому было гораздо светлее.
К иному едва проберешься
через грязный двор;
в сенях, за облупившимися парусинными ширмами, храпит денщик; на полу — гнилая солома; на плите — сапоги и донышко банки, залитое ваксой;
в самой
комнате — покоробленный ломберный стол, исписанный мелом; на столе стаканы, до половины наполненные холодным темно-бурым чаем; у стены — широкий, проломленный, замасленный диван; на
окнах — трубочный пепел…
Через час Половецкий и брат Павлин сидели за кипевшим самоваром. На
окне в комнате Половецкого начали появляться цветы — астры, бархатцы, флоксы. Он думал, что их приносил брат Павлин, и поблагодарил его за эту любезность.
Крюков быстро оделся и, не слушая встревоженного поручика, сел на беговые дрожки, решительно махнул рукой и покатил к Сусанне Моисеевне. Поручик долго глядел
в окно на облако пыли, бежавшее за его дрожками, потянулся, зевнул и пошел к себе
в комнату.
Через четверть часа он спал крепким сном.
Как это ни было неприятно для генеральши, но уклониться уже было невозможно и
через полчаса она должна была выйти
в ярко освещенную библиотечную
комнату,
окна которой были завешаны темными коленкоровыми шторами.
Закрыв дверь
в столовую и внутренние
комнаты, Глафира Васильевна, явясь
через зал, открыла дверь
в переднюю, где княгиня Казимира ожидала ответа на свое письмо. Одетая
в пышное черное платье и
в бархатную кофту, опушенную чернобурой лисицей, она стояла
в передней, оборотясь лицом к
окнам и спиной к зальной двери, откуда появилась Глафира Васильевна.
Он опять не докончил песни и быстро исчез от
окна, и
комната его осталась пустою, по ней только мерцало пламя свечи, колеблемое легким ночным ветром; но зато по двору как будто прошла темная фигура, и
через минуту
в двери Поталеева послышался легкий стук.
Стало безмерно страшно. Захотелось убежать, спрятаться куда-нибудь. Он сел к столу и не спускал глаз с черного четырехугольника двери.
В соседней
комнате было тихо. За
окном гудел сад, рамы стучали от ветра… Сергей, может быть, взял здесь нож. Все это бог весть чем может кончиться! Хорошо еще, что бром он принял: бром — сильное успокаивающее,
через полчаса уж не будет никакой опасности.
Наверху ухал и гудел орган. Около
окна сидел стройный студент-медик и читал «Стрекозу». Полная, высокая девушка
в пышной шляпе пила за соседним столом пиво и громко переговаривалась
через комнату с другою девушкою, сидевшею у печки.
Холодок сентябрьской ночи пахнул из темноты вместе с какой-то вонью. Он должен был тотчас закрыть
окно и брезгливо оглядел еще
комнату. Ему уже мерещились по углам черные тараканы и прусаки.
В ободранном диване наверно миллионы клопов. Но всего больше раздражали его духота и жар. Вероятно,
комната приходилась над кухней и русской печью. Запахи сора, смазных сапог, помоев и табака-махорки проникали
через сенцы из других
комнат трактира.
Через разметанный забор подошли к задней двери лавчонки, она была заперта изнутри.
В окно лавочник стал показывать и объяснять, где стоит укладка. Густой сизый дым
в комнате окрашивался из горящей лавки дрожащими огненными отсветами.
Вдруг Григорий вышиб кулаком оконце, закрыл глаза ладонью и, головой вперед, бросился
через окно в комнату. Все замерли.
В дыму ничего не было видно, только шипело и трещало пламя. Из дыма вылетел наружу оранжевый сундучок, обитый жестью, а вслед за ним показалась задыхающаяся голова Григория с выпученными глазами; он высунулся из
окна и кулем вывалился наружу. Сейчас же вскочил, отбежал и жадно стал дышать чистым воздухом.
Через пять минут она входила вслед за Бертой
в обширную и высокую
комнату, обставленную ясеневыми шкапами, между которыми помещались полки, выкрашенные белой масляной краской, покрытые картонками всяких размеров и форм, синими, белыми, красными.
В гардеробной стоял чистый, свежий воздух и пахло слегка мускусом. У
окон, справа от входа, на особых подставках развешаны были пеньюары и юбки и имелось приспособление для глажения мелких вещей. Все дышало большим порядком.
Через десять минут он опять стоял перед домом Калакуцкого. У подъезда дожидались те же двое саней.
В окна освещенного кабинета, сквозь расшитые узорами гардины, видно было, как ходят; мелькали тени и
в следующих двух
комнатах, уже освещенных.
Поэтому
в письме он умолял Лили о свидании наедине, а для этого самым удобным местом, по его мнению, была ее
комната. Для того же, чтобы избежать новых шуточек со стороны наших приятелей и особенно приятельниц, Николай Герасимович предлагал ей проникнуть
в ее
комнату, находившуюся
в первом этаже,
через окно из парка.
Комната племянницы князя Александра Павловича находилась на одной линии с его кабинетом,
комнаты через две, и была угловая,
в два
окна. Одно из них выходило
в парк, а другое — во двор. Убрана она была сравнительно с другими княжескими апартаментами весьма скромно.
Окно отворено, и
через него хлынул
в комнату свежий весенний воздух; солнце бросило
в нее горсти ослепительного золота, как бы радуясь своему первому годовому празднику.
Он прошел из залы, какие еще сохранились
в губернских городах, сейчас же налево,
в дверку, спустился две ступеньки и
через темный коридорчик попал
в свое отделение — две обширные
комнаты, ниже остальной части дома, выходившие
окнами в сад.
Лицо Пахоменки и вся его посадка говорили:"оставьте меня, я все высказал; теперь дайте мне как-нибудь с самим собой справиться".
Через минуту глаза его опять обратились к
окну.
В комнате слышно было только его громкое судорожное дыхание.
Это была очень большая и высокая квадратная
комната без
окон; мягкий свет проникал
в нее
через потолок, сквозь фиолетовую слюду, отчего все вещи казались обвитыми как будто эфирною дымкой.