Неточные совпадения
Но мы стали говорить довольно громко, позабыв, что герой наш, спавший во все время рассказа его повести, уже проснулся и легко может услышать так часто повторяемую свою фамилию. Он же человек обидчивый и недоволен, если о нем изъясняются неуважительно.
Читателю сполагоря, рассердится ли на него Чичиков или нет, но что до автора, то он ни
в каком случае не должен ссориться с своим героем: еще не мало пути и дороги придется им пройти вдвоем
рука в руку; две большие части впереди — это не безделица.
На зов явилась женщина с тарелкой
в руках, на которой лежал сухарь, уже знакомый
читателю. И между ними произошел такой разговор...
Но что бы ни было,
читатель,
Увы! любовник молодой,
Поэт, задумчивый мечтатель,
Убит приятельской
рукой!
Есть место: влево от селенья,
Где жил питомец вдохновенья,
Две сосны корнями срослись;
Под ними струйки извились
Ручья соседственной долины.
Там пахарь любит отдыхать,
И жницы
в волны погружать
Приходят звонкие кувшины;
Там у ручья
в тени густой
Поставлен памятник простой.
Не могу с точностью определить, сколько зим сряду семейство наше ездило
в Москву, но, во всяком случае, поездки эти,
в матримониальном смысле, не принесли пользы. Женихи, с которыми я сейчас познакомил
читателя, были единственными, заслуживавшими название серьезных; хотя же, кроме них, являлись и другие претенденты на
руку сестрицы, но они принадлежали к той мелкотравчатой жениховской массе, на которую ни одна добрая мать для своей дочери не рассчитывает.
Но ведь теперь два тома сочинений Островского
в руках у
читателей — кто же поверит такому критику?
Великий писатель принужден был его наконец высечь для удовлетворения оскорбленного нравственного чувства своего
читателя, но, увидев, что великий человек только встряхнулся и для подкрепления сил после истязания съел слоеный пирожок, развел
в удивлении
руки и так оставил своих
читателей.
Один арестант выступил робко вперед с засаленною бумажкой
в руках. То был маленький, жалконький мужичонка, вроде того, которого я имел уже случай представить
читателю в первом острожном рассказе.
Само собой разумеется, что убежденному писателю с этой стороны не может представиться никаких надежд. Солидный
читатель никогда не выкажет ему сочувствия, не подаст
руку помощи.
В трудную годину он отвернется от писателя и будет запевалой
в хоре простецов, кричащих: ату!
В годину более льготную отношения эти, быть может, утратят свою суровость, но не сделаются от этого более сознательными.
Прошу
читателя извинить меня, что я так часто повторяю фразу о вывернутых назад
руках. По-видимому, это самая употребительная и самая совершенная из всех форм исследования, допускаемых обитателями российских палестин
в наше просвещенное время. И я убежден, что всякий добросовестный урядник совершенно серьезно подтвердит, что если б этого метода исследования не существовало, то он был бы
в высшей степени затруднен
в отправлении своих обязанностей.
Несмотря на те слова и выражения, которые я нарочно отметил курсивом, и на весь тон письма, по которым высокомерный
читатель верно составил себе истинное и невыгодное понятие,
в отношении порядочности, о самом штабс-капитане Михайлове, на стоптанных сапогах, о товарище его, который пишет рисурс и имеет такие странные понятия о географии, о бледном друге на эсе (может быть, даже и не без основания вообразив себе эту Наташу с грязными ногтями), и вообще о всем этом праздном грязненьком провинциальном презренном для него круге, штабс-капитан Михайлов с невыразимо грустным наслаждением вспомнил о своем губернском бледном друге и как он сиживал, бывало, с ним по вечерам
в беседке и говорил о чувстве, вспомнил о добром товарище-улане, как он сердился и ремизился, когда они, бывало,
в кабинете составляли пульку по копейке, как жена смеялась над ним, — вспомнил о дружбе к себе этих людей (может быть, ему казалось, что было что-то больше со стороны бледного друга): все эти лица с своей обстановкой мелькнули
в его воображении
в удивительно-сладком, отрадно-розовом цвете, и он, улыбаясь своим воспоминаниям, дотронулся
рукою до кармана,
в котором лежало это милое для него письмо.
Недоставало только
в руках трости с большим золотым набалдашником, той классической трости, по которой
читатель, бывало, сейчас узнавал доктора
в романах и повестях.
Журнал осаде, веденный
в губернаторской канцелярии, помещен
в любопытной рукописи академика Рычкова.
Читатель найдет ее
в Приложении. Я имел
в руках три списка, доставленные мне гг. Спасским, Языковым и Лажечниковым.
— Что вы пишете мелочи, молодой человек? Вы написали бы нам вещицу побольше… Да-с. Главное — название. Что там ни говори, а название — все… Французы это отлично, батенька, понимают: «Огненная женщина», «
Руки, полные крови, роз и золота». Можно подпустить что-нибудь таинственное
в названии, чтобы у
читателя заперло дух от одной обложки…
Пусть
читатель положит
руку на сердце и вспомнит, какое множество поступков
в его собственной жизни не имело решительно другой причины.
Читатель, может быть, заметил, что почтенный правитель дел несколько изменил тон обращения с своим начальником, и причина тому заключалась
в следующем: будучи лет пять статским советником, Феодосий Иваныч имел самое пламенное и почти единственное
в жизни желание быть произведенным
в действительные статские советники, и вот
в нынешнем году он решился было попросить Оглоблина представить его к этому чину; но вдруг тот
руками и ногами против того: «Да не могу!..
Михайло Михайлыч, уже знакомый
читателю, вошел
в кабинет. На нем было то же серое пальто, и
в загорелых
руках он держал ту же старую фуражку. Он спокойно поклонился Дарье Михайловне и подошел к чайному столу.
Это развязывает писателю
руки, это ставит его
в прямые отношения к
читателю.
Конечно, мы не думаем предостерегать «европейских
читателей», для которых писал г. Жеребцов; но мы полагаем, что его книга (уже появившаяся
в продаже
в Петербурге) легко может попасть
в руки и русским
читателям.
Читатель! Я хочу, чтобы мысль о покойной осталась
в душе твоей: пусть она притаится во глубине ее, но не исчезнет! Когда-нибудь мы дадим тебе
в руки маленькую тетрадку — и мысль сия оживится — и
в глазах твоих сверкнут слезы — или я… не автор.
В Луге, по дороге к вокзалу, меня подхватил под
руку тайный советник Стрекоза. Признаюсь, я смутно угадывал, что будет нечто подобное (дальше я расскажу
читателю мои отношения к Стрекозе), и порядочно-таки это волновало меня.
«Вот как относятся врачи к больным, вверяющим
в их
руки свое здоровье!» — скажет иной
читатель, прочитав эту главу.
Для
читателя с живою душою совершенно очевидно, что никакого преступления Анна не совершила. Вина не
в ней, а
в людском лицемерии,
в жестокости закона, налагающего грубую свою
руку на внезаконную жизнь чувства. Если бы
в обществе было больше уважения к свободной человеческой душе, если бы развод не был у нас обставлен такими трудностями, то Анна не погибла бы… Такой
читатель просто пропускает эпиграф романа мимо сознания: слишком ясно, — никакого тут не может быть места для «отмщения».
Пусть
читатель представит себе узкий коридор с совершенно отвесными стенками, по которому вода идет с головокружительной быстротой, шесты не достают дна, и упираться надо
в выступы скал или подтягиваться на
руках, хватаясь за расщелины камней.
Литература тщательно оплевывала
в прошлом все светлое и сильное, но оплевывала наивно, сама того не замечая, воображая, что поддерживает какие-то «заветы»; прежнее чистое знамя
в ее
руках давно уже обратилось
в грязную тряпку, а она с гордостью несла эту опозоренную ею святыню и звала к ней
читателя; с мертвым сердцем, без огня и без веры, говорила она что-то, чему никто не верил…
Девочки, после этой угрозы, сразу присмирели и вовремя, потому что
в эту минуту дверь распахнулась и
в зал вошел знакомый уже
читателю высокий, худой господин, ведя за
руку маленькую девочку,
в которой не трудно было узнать проказницу Тасю.
Каждый
читатель, кому попадется
в руки книга «Le Sublime», безусловно убедится
в этом.
Эта, окончившаяся пагубно и для Новгорода, и для самого грозного опричника, затея была рассчитана, во-первых, для сведения старых счетов «царского любимца» с новгородским архиепископом Пименом, которого, если не забыл
читатель, Григорий Лукьянович считал укрывателем своего непокорного сына Максима, а во-вторых, для того, чтобы открытием мнимого важного заговора доказать необходимость жестокости для обуздания предателей, будто бы единомышленников князя Владимира Андреевича, и тем успокоить просыпавшуюся по временам,
в светлые промежутки гнетущей болезни, совесть царя, несомненно видевшего глубокую скорбь народа по поводу смерти близкого царского родича от
руки его венценосца, — скорбь скорее не о жертве, неповинно, как были убеждены и почти открыто высказывали современники, принявшей мученическую кончину, а о палаче, перешедшем, казалось, предел возможной человеческой жестокости.
Читатель, без сомнения, догадывается, что это был лишь гнусный подлог, — дело искусных
рук того же бродяги Петра Волынского, недостойная память которого заклеймена летописцами как составителя и другой подложной грамоты, причинившей мучительную смерть тысячам также ни
в чем неповинных людей; но не будем забегать вперед:
читатель узнает все это
в своем месте.
С какой целью, быть может, спросит
читатель или
в особенности очаровательная читательница. Была ли это княжна Людмила Васильевна Полторацкая или Таня Берестова, во всяком случае, она оставалась очаровательною женщиной, обладание которой было приятною мечтою графа Иосифа Яновича. Она будет его рабой, когда увидит, что ее тайна
в его
руках, — это все, чего он мог желать. Для этого стоило поработать.
Он опять сел, закрыл
рукою глаза, наполненные слезами; после того, тряхнув головой, словно стряхал из нее мрачные мысли, стал перечитывать письмо, Лежавшее на столе. Вот что писала мать. Чтобы избавить
читателя от затруднения разбирать письма и разговоры на польском языке, буду передавать их
в русском переводе.
Выговоря это, Адольф бросился назад и смешался с толпою на террасе. Зибенбюргер, или Паткуль (
читатели, вероятно, давно догадались, что это одно и то же лицо), имел только время пожать
руку Адольфу, пробрался через внутренние комнаты и задним крыльцом
в сад. Тут он услышал
в кустах тихий голос...
Читатель не забыл, надеюсь, переполох, происшедший
в монастыре, после обнаружения содержимого
в ящике, обмороков и болезнь Маши, чуть не сведшую ее
в могилу. Не забыл также, что Кузьма Терентьев подстерег Ананьича с данным ему игуменьей Досифеей ящиком и успел отбить от него мертвую
руку. Он зарыл ее близ монастыря, сняв предварительно кольцо, которое спрятал
в карман своей поддевки. На этот раз он решил не пропивать его, тем более, что деньги у него на пьянство были.
Расставшись окончательно с женой
в 1784 году, Александр Васильевич Суворов, как уже известно
читателям, поместил свою девятилетнюю дочь
в Петербурге,
в надежные
руки Софьи Ивановны де Лафон, начальницы Смольного монастыря.
В то время Ломоносов и Сумароков сочиняли уже русские трагедии по образцу французских, и произведения их ходили по
рукам читателей.
Но, помимо частного исторического материала, с которым я имел дело
в журнале историческом, мне попалось
в руки еще нечто достойное внимания
читателей семейного журнала, так как добрая семья может принести величайшую пользу всем, кто приходит с нею
в какое бы то ни было соприкосновение.