Неточные совпадения
Итак, она звалась Татьяной.
Ни красотой сестры своей,
Ни свежестью ее румяной
Не привлекла б она очей.
Дика, печальна, молчалива,
Как лань лесная, боязлива,
Она
в семье своей родной
Казалась девочкой чужой.
Она ласкаться не умела
К
отцу, ни к матери своей;
Дитя сама,
в толпе детей
Играть и прыгать не хотела
И часто целый день одна
Сидела молча у окна.
Но бедный мальчик уже не помнит себя. С криком пробивается он сквозь
толпу к савраске, обхватывает ее мертвую, окровавленную морду и целует ее, целует ее
в глаза,
в губы… Потом вдруг вскакивает и
в исступлении бросается с своими кулачонками на Миколку.
В этот миг
отец, уже долго гонявшийся за ним, схватывает его, наконец, и выносит из
толпы.
Затем, при помощи прочитанной еще
в отрочестве по настоянию
отца «Истории крестьянских войн
в Германии» и «Политических движений русского народа», воображение создало мрачную картину: лунной ночью, по извилистым дорогам, среди полей, катятся от деревни к деревне густые, темные
толпы, окружают усадьбы помещиков, трутся о них; вспыхивают огромные костры огня, а люди кричат, свистят, воют, черной массой катятся дальше, все возрастая, как бы поднимаясь из земли; впереди их мчатся табуны испуганных лошадей, сзади умножаются холмы огня, над ними — тучи дыма, неба — не видно, а земля — пустеет, верхний слой ее как бы скатывается ковром, образуя все новые, живые, черные валы.
Было очень трудно понять, что такое народ. Однажды летом Клим, Дмитрий и дед ездили
в село на ярмарку. Клима очень удивила огромная
толпа празднично одетых баб и мужиков, удивило обилие полупьяных, очень веселых и добродушных людей. Стихами, которые
отец заставил его выучить и заставлял читать при гостях, Клим спросил дедушку...
Бывало и то, что
отец сидит
в послеобеденный час под деревом
в саду и курит трубку, а мать вяжет какую-нибудь фуфайку или вышивает по канве; вдруг с улицы раздается шум, крики, и целая
толпа людей врывается
в дом.
А кучер все мчал да мчал меня, то по глухим переулкам, с бледными, но чистыми хижинами, по улицам, то опять по полянам, по плантациям. Из-за деревьев продолжали выглядывать идиллии
в таких красках, какие, конечно, не снились самому
отцу Феокриту. Везде
толпы; на балконах множество голов.
— Поган есмь, а не свят.
В кресла не сяду и не восхощу себе аки идолу поклонения! — загремел
отец Ферапонт. — Ныне людие веру святую губят. Покойник, святой-то ваш, — обернулся он к
толпе, указывая перстом на гроб, — чертей отвергал. Пурганцу от чертей давал. Вот они и развелись у вас, как пауки по углам. А днесь и сам провонял.
В сем указание Господне великое видим.
Начал чтение, сейчас после панихиды,
отец Иосиф;
отец же Паисий, сам пожелавший читать потом весь день и всю ночь, пока еще был очень занят и озабочен, вместе с
отцом настоятелем скита, ибо вдруг стало обнаруживаться, и чем далее, тем более, и
в монастырской братии, и
в прибывавших из монастырских гостиниц и из города
толпами мирских нечто необычайное, какое-то неслыханное и «неподобающее» даже волнение и нетерпеливое ожидание.
В теснившейся
в келье усопшего
толпе заметил он с отвращением душевным (за которое сам себя тут же и попрекнул) присутствие, например, Ракитина, или далекого гостя — обдорского инока, все еще пребывавшего
в монастыре, и обоих их
отец Паисий вдруг почему-то счел подозрительными — хотя и не их одних можно было заметить
в этом же смысле.
Кстати скажу: не раз я видал впоследствии моего крестного
отца, идущего, с посохом
в руках,
в толпе народа, за крестным ходом.
В прекрасный зимний день Мощинского хоронили. За гробом шли старик
отец и несколько аристократических господ и дам, начальство гимназии, много горожан и учеников. Сестры Линдгорст с
отцом и матерью тоже были
в процессии. Два ксендза
в белых ризах поверх черных сутан пели по — латыни похоронные песни, холодный ветер разносил их высокие голоса и шевелил полотнища хоругвей, а над
толпой, на руках товарищей,
в гробу виднелось бледное лицо с закрытыми глазами, прекрасное, неразгаданное и важное.
Из этой неопределенной
толпы память выделяет присутствие матери, между тем как
отец, хромой, опираясь на палку, подымается по лестнице каменного дома во дворе напротив, и мне кажется, что он идет
в огонь.
Отец сам рассказал нам, смеясь, эту историю и прибавил, что верят этому только дураки, так как это просто старая сказка; но простой, темный народ верил, и кое — где уже полиция разгоняла
толпы, собиравшиеся по слухам, что к ним ведут «рогатого попа». На кухне у нас следили за поповским маршрутом: передавали совершенно точно, что поп побывал уже
в Петербурге,
в Москве,
в Киеве, даже
в Бердичеве и что теперь его ведут к нам…
По городу грянула весть, что крест посадили
в кутузку. У полиции весь день собирались
толпы народа.
В костеле женщины составили совет, не допустили туда полицмейстера, и после полудня женская
толпа, все
в глубоком трауре, двинулась к губернатору. Небольшой одноэтажный губернаторский дом на Киевской улице оказался
в осаде.
Отец, проезжая мимо, видел эту
толпу и седого старого полицмейстера, стоявшего на ступенях крыльца и уговаривавшего дам разойтись.
В церковь я ходил охотно, только попросил позволения посещать не собор, где ученики стоят рядами под надзором начальства, а ближнюю церковь св. Пантелеймона. Тут, стоя невдалеке от
отца, я старался уловить настоящее молитвенное настроение, и это удавалось чаще, чем где бы то ни было впоследствии. Я следил за литургией по маленькому требнику. Молитвенный шелест
толпы подхватывал и меня, какое-то широкое общее настроение уносило, баюкая, как плавная река. И я не замечал времени…
Обычные встречи: обоз без конца,
Толпа богомолок старушек,
Гремящая почта, фигура купца
На груде перин и подушек;
Казенная фура! с десяток подвод:
Навалены ружья и ранцы.
Солдатики! Жидкий, безусый народ,
Должно быть, еще новобранцы;
Сынков провожают отцы-мужики
Да матери, сестры и жены.
«Уводят, уводят сердечных
в полки!» —
Доносятся горькие стоны…
Князь проговорил свои несколько фраз голосом неспокойным, прерываясь и часто переводя дух. Всё выражало
в нем чрезвычайное волнение. Настасья Филипповна смотрела на него с любопытством, но уже не смеялась.
В эту самую минуту вдруг громкий, новый голос, послышавшийся из-за
толпы, плотно обступившей князя и Настасью Филипповну, так сказать, раздвинул
толпу и разделил ее надвое. Перед Настасьей Филипповной стоял сам
отец семейства, генерал Иволгин. Он был во фраке и
в чистой манишке; усы его были нафабрены…
Отец Сергей проводил
толпу в Туляцкий конец, дождался, когда запрягут лошадей, и
в последний раз благословил двинувшийся обоз.
Вдруг поднялся глухой шум и топот множества ног
в зале, с которым вместе двигался плач и вой; все это прошло мимо нас… и вскоре я увидел, что с крыльца, как будто на головах людей, спустился деревянный гроб; потом, когда тесная
толпа раздвинулась, я разглядел, что гроб несли мой
отец, двое дядей и старик Петр Федоров, которого самого вели под руки; бабушку также вели сначала, но скоро посадили
в сани, а тетушки и маменька шли пешком; многие, стоявшие на дворе, кланялись
в землю.
Сначала смешанною
толпою новых предметов, образов и понятий роились у меня
в голове: Дема, ночевка
в Чувашах, родники, мельница, дряхлый старичок-засыпка и ржаное поле со жницами и жнецами, потом каждый предмет отделился и уяснился, явились темные, не понимаемые мной места или пятна
в этих картинах; я обратился к
отцу и матери, прося объяснить и растолковать их мне.
Только что мы успели запустить невод, как вдруг прискакала целая
толпа мещеряков: они принялись громко кричать, доказывая, что мы не можем ловить рыбу
в Белой, потому что воды ее сняты рыбаками;
отец мой не захотел ссориться с близкими соседями, приказал вытащить невод, и мы ни с чем должны были отправиться домой.
Александров и вместе с ним другие усердные слушатели
отца Иванцова-Платонова очень скоро отошли от него и перестали им интересоваться. Старый мудрый протоиерей не обратил никакого внимания на это охлаждение. Он
в этом отношении был похож на одного древнего философа, который сказал как-то: «Я не говорю для
толпы. Я говорю для немногих. Мне достаточно даже одного слушателя. Если же и одного нет — я говорю для самого себя».
Между тем
толпа отцов, матерей, жен, толкаемая городовыми, жмется у ворот, узнавая, чей принят, чей нет. Выходит один забракованный и объявляет, что Петруху приняли, и раздается взвизг Петрухиной молодайки, для которой это слово: «принят», значит разлука на 4—5 лет, жизнь солдатки
в кухарках,
в распутстве.
В одну минуту собралась
толпа вооруженных татар и, пылая гневом, под предводительством раздраженного
отца [Другой вариант этого предания говорит, что мать с сыновьями преследовала убежавшую дочь.
— Да! здесь нет никого, кроме Юрия Дмитрича Милославского и законной его супруги, боярыни Милославской! Вот они! — прибавил священник, показывая на новобрачных, которые
в венцах и держа друг друга за руку вышли на паперть и стали возле своего защитника. — Православные! — продолжал
отец Еремей, не давая образумиться удивленной
толпе. — Вы видите, они обвенчаны, а кого господь сочетал на небеси, тех на земле человек разлучить не может!
Вдруг двери церковные с шумом отворились, и
отец Еремей
в полном облачении, устремив сверкающий взгляд на буйную
толпу, предстал пред нее, как грозный ангел господень.
От этих ужасных слов шарахнулась вся
толпа; у многих волосы стали дыбом, а молодая почти без чувств упала на руки к своему
отцу, который трясся и дрожал, как
в злой лихорадке.
Шумною
толпой выбегают ребятишки на побелевшую улицу;
в волоковые окна выглядывают сморщенные лица бабушек; крестясь или радостно похлопывая рукавицами, показываются из-за скрипучих ворот
отцы и старые деды, такие же почти белые, как самый снег, который продолжает валить пушистыми хлопьями.
День похорон был облачен и хмур.
В туче густой пыли за гробом Игната Гордеева черной массой текла огромная
толпа народа; сверкало золото риз духовенства, глухой шум ее медленного движения сливался с торжественной музыкой хора архиерейских певчих. Фому толкали и сзади и с боков; он шел, ничего не видя, кроме седой головы
отца, и заунывное пение отдавалось
в груди его тоскливым эхом. А Маякин, идя рядом с ним, назойливо и неустанно шептал ему
в уши...
Отец брал меня с собою, и мы,
в сопровождении
толпы всякого народа, обметывали тенетами лежащего на логове зайца почти со всех сторон; с противоположного края с криком и воплями бросалась вся
толпа, испуганный заяц вскакивал и попадал
в расставленные тенета, Я тоже бегал, шумел, кричал и горячился, разумеется, больше всех.
Наконец 26 июля та же просторная карета, запряженная тем же шестериком, с тем же кучером и форейтором — стояла у крыльца; такая же
толпа дворовых и крестьян собралась провожать господ;
отец с матерью, я с сестрой и Параша поместились
в экипаже, Евсеич сел на козлы, Федор на запятки, и карета тихо тронулась от крыльца, на котором стояла тетушка Евгенья Степановна, нянька с моим братом и кормилица на руках с меньшой сестрой моей.
Воевода подождал, пока расковали Арефу, а потом отправился
в судную избу. Охоня повела
отца на монастырское подворье, благо там игумена не было, хотя его и ждали с часу на час. За ними шла
толпа народу, точно за невиданными зверями: все бежали посмотреть на девку, которая
отца из тюрьмы выкупила. Поравнявшись с соборною церковью, стоявшею на базаре, Арефа
в первый раз вздохнул свободнее и начал усердно молиться за счастливое избавление от смертной напасти.
…Пировать
в Дрёмове любили; свадьба растянулась на пять суток; колобродили с утра до полуночи,
толпою расхаживая по улицам из дома
в дом, кружась
в хмельном чаду. Особенно обилен и хвастлив пир устроили Барские, но Алексей побил их сына за то, что тот обидел чем-то подростка Ольгу Орлову. Когда
отец и мать Барские пожаловались Артамонову на Алексея, он удивился...
— Эй, братцы! — закричал снова Ермолай. — Мотрите, по старой дружбе не давайте моих ребят
в обиду, они непричастны!.. Эй вы, девки, и юбки-голубки, сорочки-белобочки, — присовокупил он, подмигивая глядевшим из
толпы девкам, — мотрите, будьте им
отцами!..
Если бы проезжал теперь по улице кто-нибудь не здешний, живущий
в центре города, то он заметил бы только грязных, пьяных и ругателей, но Анна Акимовна, жившая с детства
в этих краях, узнавала теперь
в толпе то своего покойного
отца, то мать, то дядю.
Так он стоял, кланялся, крестился там, где это нужно было, и боролся, отдаваясь то холодному осуждению, то сознательно вызываемому замиранию мыслей и чувств, когда ризничий,
отец Никодим, тоже великое искушение для
отца Сергия, — Никодим, которого он невольно упрекал
в подделыванье и лести к игумну, — подошел к нему и, поклонившись перегибающимся надвое поклоном, сказал, что игумен зовет его к себе
в алтарь.
Отец Сергий обдернул мантию, надел клобук и пошел осторожно через
толпу.
Толпа народа, человек
в восемьдесят странников,
в особенности баб, толпилась наружи, ожидая выхода
отца Сергия и его благословения.
—
Отец! — послышалось
в толпе. —
Отец! Батюшка! Не покинь ты нас. Пропали мы без тебя!
Мальчика не пугала серая
толпа, окружавшая его со всех сторон
в этой камере, — он привык к этим лицам, привык к звону кандалов, и не одна жесткая рука каторжника или бродяги гладила его белокурые волосы. Но, очевидно,
в лице одиноко стоявшего перед
отцом его человека,
в его воспаленных глазах, устремленных с каким-то тяжелым недоумением на
отца и на ребенка, было что-то особенное, потому что мальчик вдруг присмирел, прижался к
отцу головой и тихо сказал...
Венеровский. Да-с, вот так-то
в устах
толпы и компрометируется великая доктрина эманципации женщин! Она не
в том, совсем не
в том. Свобода женщины
в том, чтобы быть равноправной мужчине и не быть вечно на помочах
отца, а потом мужа. Женщина должна твердо стоять
в обществе на своих ногах и быть
в силах прямо смотреть
в лицо этому обществу.
Отец, стоящий рядом со мной, склоня голову, делает торопливые маленькие кресты;
в толпе мужиков и баб сзади нас поминутные земные поклоны…
— Я домой пойду, — глухо сказал Сашка, намечая путь
в толпе. — К
отцу.
Молодых провожали.
Толпа сослуживцев и родных стояла с бокалами и ждала, когда пойдет поезд, чтобы крикнуть «ура», и Петр Леонтьич,
отец,
в цилиндре,
в учительском фраке, уже пьяный и уже очень бледный, все тянулся к окну со своим бокалом и говорил умоляюще...
Сыну хочется идти вместе с
отцом посмотреть на заимку пруда: она его не пускает, потому что «нечего ему делать
в толпе мужиков и не для чего слушать их грубые и непристойные шутки прибаутки и брань между собою».
В том домике с
толпой чад и домочадцев жил-поживал свибловский батюшка,
отец Родион Харисаменов.
Не ответила Дуня, но крепко прижалась к
отцу.
В то время
толпа напирала, и прямо перед Дуней стал высокий, чуть не
в косую сажень армянин… Устремил он на нее тупоумный сладострастный взор и от восторга причмокивал даже губами. Дрогнула Дуня — слыхала она, что армяне у Макарья молоденьких девушек крадут. Потому и прижалась к
отцу. Протеснился Марко Данилыч
в сторону, стал у прилавка, где были разложены екатеринбургские вещи.
— С великим моим удовольствием, — отозвался Петр Степаныч. Скромно, вежливо поклонился он сначала
отцу, потом дочери и скрылся
в толпе.
— Советно ли с мужем-то будет жить?
В достатке ли?.. Молви, батюшка
отец Софрон! — пригорюнясь, спрашивала, насилу пробившись сквозь
толпу, мать Оленушки.
Забыта была тетя Родайка, от которой она отбилась
в толпе y собора… Забыто на миг тяжелое разочарование невозможности уехать к себе на родину… Только и было сейчас думы, что о Нем, Государе, Державном
Отце могучей страны и о самой стране, о милой России, которой она, Милица, теперь же, не задумываясь ни на минуту, отдала бы жизнь… О, если бы она могла умереть за них обоих, если б могла!
Отец мой не слышит. Он всматривается
в движения
толпы и провожает глазами каждого прохожего… По его глазам я вижу, что он хочет сказать что-то прохожим, но роковое слово тяжелой гирей висит на его дрожащих губах и никак не может сорваться. За одним прохожим он даже шагнул и тронул его за рукав, но когда тот обернулся, он сказал «виноват», сконфузился и попятился назад.