Неточные совпадения
— Помилуй! да этак ты гораздо интереснее! Ты просто не умеешь пользоваться своим выгодным положением… да солдатская шинель в
глазах всякой чувствительной барышни тебя делает
героем и страдальцем.
При этом испуг в открытых, остановившихся устах, на
глазах слезы — все это в ней было так мило, что
герой наш глядел на нее несколько минут, не обращая никакого внимания на происшедшую кутерьму между лошадьми и кучерами.
Герой наш поворотился в ту ж минуту к губернаторше и уже готов был отпустить ей ответ, вероятно ничем не хуже тех, какие отпускают в модных повестях Звонские, Линские, Лидины, Гремины и всякие ловкие военные люди, как, невзначай поднявши
глаза, остановился вдруг, будто оглушенный ударом.
Манилов был совершенно растроган. Оба приятеля долго жали друг другу руку и долго смотрели молча один другому в
глаза, в которых видны были навернувшиеся слезы. Манилов никак не хотел выпустить руки нашего
героя и продолжал жать ее так горячо, что тот уже не знал, как ее выручить. Наконец, выдернувши ее потихоньку, он сказал, что не худо бы купчую совершить поскорее и хорошо бы, если бы он сам понаведался в город. Потом взял шляпу и стал откланиваться.
Уже стул, которым он вздумал было защищаться, был вырван крепостными людьми из рук его, уже, зажмурив
глаза, ни жив ни мертв, он готовился отведать черкесского чубука своего хозяина, и бог знает чего бы ни случилось с ним; но судьбам угодно было спасти бока, плеча и все благовоспитанные части нашего
героя.
Затем вспомнил, что элегантный
герой Мопассана в «Нашем сердце» сделал своей любовницей горничную. Он разбудил Бланш, и это заставило ее извиниться пред ним. Уезжая, он подарил ей браслет в полтораста франков и дал еще пятьдесят. Это очень тронуло ее, вспыхнули щеки, радостно заблестели
глаза, и тихонько, смеясь, она счастливо пробормотала...
«Нет, конечно, Тагильский — не
герой, — решил Клим Иванович Самгин. — Его поступок — жест отчаяния. Покушался сам убить себя — не удалось, устроил так, чтоб его убили… Интеллигент в первом поколении — называл он себя. Интеллигент ли? Но — сколько людей убито было на моих
глазах!» — вспомнил он и некоторое время сидел, бездумно взвешивая: с гордостью или только с удивлением вспомнил он об этом?
При вопросе: где ложь? в воображении его потянулись пестрые маски настоящего и минувшего времени. Он с улыбкой, то краснея, то нахмурившись, глядел на бесконечную вереницу
героев и героинь любви: на донкихотов в стальных перчатках, на дам их мыслей, с пятидесятилетнею взаимною верностью в разлуке; на пастушков с румяными лицами и простодушными
глазами навыкате и на их Хлой с барашками.
Являлись перед ним напудренные маркизы, в кружевах, с мерцающими умом
глазами и с развратной улыбкой; потом застрелившиеся, повесившиеся и удавившиеся Вертеры; далее увядшие девы, с вечными слезами любви, с монастырем, и усатые лица недавних
героев, с буйным огнем в
глазах, наивные и сознательные донжуаны, и умники, трепещущие подозрения в любви и втайне обожающие своих ключниц… все, все!
Он думал, что она тоже выкажет смущение, не сумеет укрыть от многих
глаз своего сочувствия к этому
герою; он уже решил наверное, что лесничий —
герой ее романа и той тайны, которую Вера укрывала.
А как удержать краски на предметах, никогда не взглянуть на них простыми
глазами и не увидеть, что зелень не зелена, небо не сине, что Марк не заманчивый
герой, а мелкий либерал, Марфенька сахарная куколка, а Вера…»
Гордившаяся между нами своим
героем, Лиза относилась, может быть, совершенно иначе к нему
глаз на
глаз, как я подозреваю твердо, по некоторым данным, о которых, впрочем, тоже впоследствии.
В
глазах Зоси Привалов сегодня действительно был
героем, как человек, который резко выдался из среды других.
Этот несчастный, этот
герой чести и совести — не тот, не Дмитрий Федорович, а тот, что за этой дверью лежит и что собой за брата пожертвовал, — с сверкающими
глазами прибавила Катя, — он давно уже мне сообщил весь этот план побега.
Представляя все эти факты и отказываясь их объяснить, мы вовсе не желаем оправдать нашего
героя в
глазах наших читателей.
Желание отца было приведено в исполнение в тот же день. Нюрочка потащила в сарайную целый ворох книг и торжественно приготовилась к своей обязанности чтицы. Она читала вслух недурно, и, кроме Васи, ее внимательно слушали Таисья и Сидор Карпыч. Выбор статей был самый разнообразный, но Васе больше всего нравились повести и романы из русской жизни. В каждой героине он видел Нюрочку и в каждом
герое себя, а пока только не спускал
глаз с своей сиделки.
Герой мой, в самом деле, ни о чем больше и не думал, как о Мари, и обыкновенно по целым часам просиживал перед присланным ею портретом:
глаза и улыбка у Мари сделались чрезвычайно похожими на Еспера Иваныча, и это Вихрова приводило в неописанный восторг.
Прежде всего, он в объеме тоньше, и грудей у него таких нет; во-вторых, он положительно никому не тычет в
глаза: я
герой!
Неужели же я должен обо всем забыть, на все закрыть
глаза, затем только, чтоб во всю глотку орать: ура,
герой!
Русский человек способен быть действительным
героем, но это не выпячивает ему груди и не заставляет таращить
глаза.
Пускай
герои между собой разговаривают и друг на друга любуются; пускай читают Плутарха, припоминают анекдоты из жизни древних и новых
героев, и вообще поддерживают в себе вкус к истреблению «исконного» врага (а кто же теперь не «исконный» враг в
глазах прусского офицера?).
В настоящем случае трудно даже сказать, какого рода ответ дал бы
герой мой на вызов капитана, если бы сама судьба не помогла ему совершенно помимо его воли. Настенька, возвратившись с кладбища, провела почти насильно Калиновича в свою комнату. Он было тотчас взял первую попавшуюся ему на
глаза книгу и начал читать ее с большим вниманием. Несколько времени продолжалось молчание.
Александр вышел, в каком положении — пусть судит читатель, если только ему не совестно будет на минуту поставить себя на его место. У моего
героя брызнули даже слезы из
глаз, слезы стыда, бешенства на самого себя, отчаяния…
Не нужно унижать соперника и прибегать к клевете: этим вооружишь красавицу против себя… надо только стряхнуть с него те блестки, которыми он ослепляет
глаза твоей возлюбленной, сделать его перед ней простым, обыкновенным человеком, а не
героем…
Давно ли его юное сердце благоговело перед своим
героем, идеалом, а теперь его бледное красивое — до того красивое лицо, что Марья Николаевна его заметила и высунулась в окошко кареты — это благородное лицо пышет злобой и презрением;
глаза, столь похожие на те
глаза! — впиваются в Санина, и губы сжимаются… и раскрываются вдруг для обиды…
Она была недурна собой, и в эту именно эпоху должна была поразить нашего
героя: зовущее всего существа ее, ее томные
глаза, ее неровно подымающаяся грудь победили Негрова.
— Что же это такое? — взывал Пепко, изнемогая в борьбе с собственною слабостью. — Еще один маленький шаг, и мы превратимся в настоящих трактирных
героев… Мутные
глаза, сизый нос, развинченные движения, вечный запах перегорелого вина — нет, благодарю покорно! Не согласен… К черту всю «академию»! Я еще молод и могу подавать надежды, даже очень просто… Наконец, благодарное потомство ждет от меня соответствующих поступков, черт возьми!..
Вскоре все ребятишки тоже собрались в тесную кучку у входа в подвал. Зябко кутаясь в свои одёжки, они сидели на ступенях лестницы и, подавленные жутким любопытством, слушали рассказ Савёлова сына. Лицо у Пашки осунулось, а его лукавые
глаза глядели на всех беспокойно и растерянно. Но он чувствовал себя
героем: никогда ещё люди не обращали на него столько внимания, как сегодня. Рассказывая в десятый раз одно и то же, он говорил как бы нехотя, равнодушно...
Кажется, оно более всего дышало грустью; словом, надежды моего пятидесятилетнего
героя все более и более росли, но вдруг ему кинулся в
глаза доктор Перехватов, стоявший на противоположной стороне боковой эстрады в щегольском фраке, в белом галстуке, туго натянутых белых перчатках, — и к нему прямо направилась Домна Осиповна.
Я желал бы представить Юрия истинным
героем, но что же мне делать, если он был таков же, как вы и я… против правды слов нет; я уж прежде сказал, что только в
глазах Ольги он почерпал неистовый пламень, бурные желания, гордую волю, — что вне этого волшебного круга он был человек, как и другой — просто добрый, умный юноша. Что делать?
Его
герои — кошки; были у него коты спящие, коты с птичками, коты, выгибающие спину; даже пьяного кота с веселыми
глазами за бокалом вина изобразил однажды Гельфрейх.
— Андрей Филиппович, я… могу ли я, Андрей Филиппович, иметь теперь, тотчас же и
глаз на
глаз, разговор с его превосходительством? — речисто и отчетливо проговорил наш
герой, устремив самый решительный взгляд на Андрея Филипповича.
Герой наш не верил
глазам и все еще был не в состоянии опомниться…
Вообще во всех подобных обстоятельствах крайне любил наш
герой оправдывать себя в собственных
глазах своих разными неотразимыми резонами и успокоивать таким образом вполне свою совесть.
— Я надеюсь, что здесь нет ничего… ничего предосудительного… или могущего возбудить строгость… и внимание всех, касательно официальных отношений моих? — проговорил, потерявшись,
герой наш. Говор и шум поднялся кругом; все отрицательно закивали головами своими. Слезы брызнули из
глаз господина Голядкина.
Когда наш
герой вошел, то почувствовал, что как будто ослеп, ибо решительно ничего не видал. Мелькнули, впрочем, две-три фигуры в
глазах: «Ну да это гости», — мелькнуло у господина Голядкина в голове. Наконец наш
герой стал ясно отличать звезду на черном фраке его превосходительства, потом, сохраняя постепенность, перешел и к черному фраку, наконец, получил способность полного созерцания…
Он уже прятал платок, которым обтер свои пальцы, в карман, когда господин Голядкин-старший опомнился и ринулся вслед за ним в соседнюю комнату, куда, по скверной привычке своей, тотчас же поспешил улизнуть непримиримый враг его. Как будто ни в одном
глазу, он стоял себе у прилавка, ел пирожки и преспокойно, как добродетельный человек, любезничал с немкой-кондитершей. «При дамах нельзя», — подумал
герой наш и подошел тоже к прилавку, не помня себя от волнения.
«Не уйдешь!» — говорил наш
герой, прорываясь сквозь толпу и не спуская
глаз с кого следовало.
Герой наш несколько мгновений не мог ничего разглядеть своими
глазами.
Очнувшись,
герой наш заметил, что стоит посреди комнаты и почти неприличным, невежливым образом смотрит на одного весьма почтенной наружности старичка, который, пообедав и помолясь перед образом Богу, уселся опять и, с своей стороны, тоже не сводил
глаз с господина Голядкина.
Потом, и прежде чем
герой наш успел мало-мальски прийти в себя от последней атаки, господин Голядкин-младший вдруг (предварительно отпустив только улыбочку окружавшим их зрителям) принял на себя вид самый занятой, самый деловой, самый форменный, опустил
глаза в землю, съежился, сжался и, быстро проговорив «по особому поручению», лягнул своей коротенькой ножкой и шмыгнул в соседнюю комнату.
Павел тоже заметил их, и страшное изменение произошло в его наружности: он сначала вздрогнул всем телом, как бы дотронувшись до лейденской банки, потом побледнел, покраснел, взглянул как-то странно на гостя в коричневом фраке, а вслед за тем начал следить
глазами за ходившими взад и вперед девушками: в брюнетке мой
герой узнал свою московскую соседку.
«Тогда не было еще «Эмиля», в котором Жан-Жак Руссо так красноречиво, так убедительно говорит о священном долге матерей и читая которого прекрасная Эмилия, милая Лидия отказываются ныне от блестящих собраний и нежную грудь свою открывают не с намерением прельщать
глаза молодых сластолюбцев, а для того, чтобы питать ею своего младенца; тогда не говорил еще Руссо, но говорила уже природа, и мать
героя нашего сама была его кормилицею.
Герой мой доныне говорит с восторгом о голубых ангельских
глазах ее, нежной улыбке, Дианиной стройности, длинных волосах каштанового цвета…
Слушая эти сказки,
героями которых всегда являлись святые, короли, священники и генералы, даже обитатели ночлежки брезгливо плевались и таращили
глаза в изумлении перед фантазией дьякона, рассказывавшего, прищурив
глаза, поразительно бесстыдные и грязные приключения.
Теперь кружок понтёров праздных
Вообразить прошу я вас,
Цвета их лиц разнообразных,
Блистанье их очков и
глаз,
Потом усастого
героя,
Который понтирует стоя;
Против него меж двух свечей
Огромный лоб, седых кудрей
Покрытый редкими клочками,
Улыбкой вытянутый рот
И две руки с колодой — вот
И вся картина перед вами,
Когда прибавим вдалеке
Жену на креслах в уголке.
Он никогда еще не чувствовал себя
героем так полно и сильно. Оглядывал горящими
глазами лица людей, уже влюбленных в него, поклонявшихся ему, и где-то в груди у него радостно сверкала жгучая мысль...
Прежде ужасные только для самих себя и несчастные в
глазах соседов, новогородцы под державною рукою варяжского
героя сделались ужасом и завистию других народов; и когда Олег храбрый двинулся с воинством к пределам юга, все племена славянские покорялись ему с радостию, и предки ваши, товарищи его славы, едва верили своему величию.
«Воины! В последний раз да обратятся
глаза ваши на сей град, славный и великолепный: судьба его написана теперь на щитах ваших! Мы встретим вас со слезами радости или отчаяния, прославим
героев или устыдимся малодушных. Если возвратитесь с победою, то счастливы и родители и жены новогородские, которые обнимут детей и супругов; если возвратитесь побежденные, то будут счастливы сирые, бесчадные и вдовицы!.. Тогда живые позавидуют мертвым!
Наш век смешон и жалок, — всё пиши
Ему про казни, цепи да изгнанья,
Про темные волнения души,
И только слышишь муки да страданья.
Такие вещи очень хороши
Тому, кто мало спит, кто думать любит,
Кто дни свои в воспоминаньях губит.
Впадал я прежде в эту слабость сам,
И видел от нее лишь вред
глазам;
Но нынче я не тот уж, как бывало, —
Пою, смеюсь. —
Герой мой добрый малый.