Неточные совпадения
Он не понимал тоже, почему княгиня брала его за руку и, жалостно
глядя на него, просила успокоиться, и Долли уговаривала его поесть и уводила из комнаты, и даже
доктор серьезно и с соболезнованием смотрел
на него и предлагал капель.
Замолчали, прислушиваясь. Клим стоял у буфета, крепко вытирая руки платком. Лидия сидела неподвижно, упорно
глядя на золотое копьецо свечи. Мелкие мысли одолевали Клима. «
Доктор говорил с Лидией почтительно, как с дамой. Это, конечно, потому, что Варавка играет в городе все более видную роль. Снова в городе начнут говорить о ней, как говорили о детском ее романе с Туробоевым. Неприятно, что Макарова уложили
на мою постель. Лучше бы отвести его
на чердак. И ему спокойней».
«Да, темная душа», — повторил Самгин,
глядя на голую почти до плеча руку женщины. Неутомимая в работе, она очень завидовала успехам эсеров среди ремесленников, приказчиков, мелких служащих, и в этой ее зависти Самгин видел что-то детское. Вот она говорит
доктору, который, следя за карандашом ее, окружил себя густейшим облаком дыма...
— Почему ты не ложишься спать? — строго спросила Варвара, появляясь в дверях со свечой в руке и
глядя на него из-под ладони. — Иди, пожалуйста! Стыдно сознаться, но я боюсь! Этот мальчик… Сын
доктора какого-то… Он так стонал…
Говоря, он пристально, с улыбочкой, смотрел
на Лидию, но она не замечала этого, сбивая наплывы
на свече ручкой чайной ложки.
Доктор дал несколько советов, поклонился ей, но она и этого не заметила, а когда он ушел, сказала,
глядя в угол...
Доктор ушел, оставив Обломова в самом жалком положении. Он закрыл глаза, положил обе руки
на голову, сжался
на стуле в комок и так сидел, никуда не
глядя, ничего не чувствуя.
Он пришел в столовую. Тетушки нарядные,
доктор и соседка стояли у закуски. Всё было так обыкновенно, но в душе Нехлюдова была буря. Он не понимал ничего из того, что ему говорили, отвечал невпопад и думал только о Катюше, вспоминая ощущение этого последнего поцелуя, когда он догнал ее в коридоре. Он ни о чем другом не мог думать. Когда она входила в комнату, он, не
глядя на нее, чувствовал всем существом своим ее присутствие и должен был делать усилие над собой, чтобы не смотреть
на нее.
—
Доктор заплакал? — задумчиво спрашивал Ляховский, как-то равнодушно
глядя на дочь. — Да, да… Он всегда тебя любил… очень любил.
Доктор выходил из избы опять уже закутанный в шубу и с фуражкой
на голове. Лицо его было почти сердитое и брезгливое, как будто он все боялся обо что-то запачкаться. Мельком окинул он глазами сени и при этом строго
глянул на Алешу и Колю. Алеша махнул из дверей кучеру, и карета, привезшая
доктора, подъехала к выходным дверям. Штабс-капитан стремительно выскочил вслед за
доктором и, согнувшись, почти извиваясь пред ним, остановил его для последнего слова. Лицо бедняка было убитое, взгляд испуганный...
Глядя на какой-нибудь невзрачный, старинной архитектуры дом в узком, темном переулке, трудно представить себе, сколько в продолжение ста лет сошло по стоптанным каменным ступенькам его лестницы молодых парней с котомкой за плечами, с всевозможными сувенирами из волос и сорванных цветов в котомке, благословляемых
на путь слезами матери и сестер… и пошли в мир, оставленные
на одни свои силы, и сделались известными мужами науки, знаменитыми
докторами, натуралистами, литераторами.
Жена призвала
докторов.
На нашем дворе стали появляться то
доктор — гомеопат Червинский с своей змеей, то необыкновенно толстый Войцеховский… Старый «коморник»
глядел очень сомнительно
на все эти хлопоты и уверенно твердил, что скоро умрет.
Прасковья Ивановна проявила отчаянную решимость сейчас же уехать от мужа куда глаза
глядят, и
доктор умолял ее, стоя
на коленях, остаться, простить его и все забыть.
Было ли это следствием простуды, или разрешением долгого душевного кризиса, или, наконец, то и другое соединилось вместе, но только
на другой день Петр лежал в своей комнате в нервной горячке. Он метался в постели с искаженным лицом, по временам к чему-то прислушиваясь, и куда-то порывался бежать. Старый
доктор из местечка щупал пульс и говорил о холодном весеннем ветре; Максим хмурил брови и не
глядел на сестру.
Доктора это обстоятельство тоже сильно поразило. Другое дело слышать об известном положении человека, которого мы лично не знали, и совсем другое, когда в этом положении представляется нам человек близкий, да еще столь молодой, что привычка все заставляет
глядеть на него как
на ребенка.
Доктору было жаль Ипполита; он злился и молчал. Лиза относилась к этому делу весьма спокойно.
Глядя теперь
на покрывавшееся пятнами лицо
доктора, ей стало жаль его, едва ли не так же нежно жаль, как жалела его Женни, и докторше нельзя было бы посоветовать заговорить в эти минуты с Лизою.
— Что бы это такое? — проговорил
доктор,
глядя на Помаду.
Но назавтра же Нелли проснулась грустная и угрюмая, нехотя отвечала мне. Сама же ничего со мной не заговаривала, точно сердилась
на меня. Я заметил только несколько взглядов ее, брошенных
на меня вскользь, как бы украдкой; в этих взглядах было много какой-то затаенной сердечной боли, но все-таки в них проглядывала нежность, которой не было, когда она прямо
глядела на меня. В этот-то день и происходила сцена при приеме лекарства с
доктором; я не знал, что подумать.
Вершинин и Сарматов принужденно улыбались,
глядя на вялую, точно выжатую фигуру
доктора, который глупо хлопал глазами.
Михайлов остановился
на минуту в нерешительности и, кажется, последовал бы совету Игнатьева, ежели бы не вспомнилась ему сцена, которую он на-днях видел
на перевязочном пункте: офицер с маленькой царапиной
на руке пришел перевязываться, и
доктора улыбались,
глядя на него и даже один — с бакенбардами — сказал ему, что он никак не умрет от этой раны, и что вилкой можно больней уколоться.
Доктор закрыл рану рубашкой, отер пальцы о полы пальто и молча, не
глядя на раненого, отошел к другому.
— Действительно, лучше бы выпили, — согласился с ним Сверстов, — впрочем, мы все-таки выпьем!.. У нас есть другой шнапс! — заключил он; затем, не
глядя на жену, чтобы не встретить ее недовольного взгляда, и проворно вытащив из погребца небольшой графинчик с ерофеичем,
доктор налил две рюмочки, из которых одну пододвинул к Ивану Дорофееву, и воскликнул...
Gnadige Frau больше всего поразили глаза Андреюшки — ясные, голубые, не имеющие в себе ни малейшего оттенка помешательства, напротив, очень умные и как бы в душу вам проникающие; а
доктор глядел все
на цепь; ему очень хотелось посмотреть под мышки Андреюшке, чтобы удостовериться, существуют ли
на них если не раны, то, по крайней мере, мозоли от тридцатилетнего прикосновения к ним постороннего твердого тела.
Кожемякин тоже не спускал глаз с
доктора,
глядя на него угрюмо, недоброжелательно, и, когда он уходил, — ещё в комнате надевая
на затылок и
на правое ухо мягкую шляпу, — больной облегчённо вздыхал.
Приехал
доктор и вырвал больной зуб. Боль утихла тотчас же, и генерал успокоился. Сделав свое дело и получив, что следует, за труд,
доктор сел в свою бричку и поехал домой. За воротами в поле он встретил Ивана Евсеича… Приказчик стоял
на краю дороги и,
глядя сосредоточенно себе под ноги, о чем-то думал. Судя по морщинам, бороздившим его лоб, и по выражению глаз, думы его были напряженны, мучительны…
— А я без вас распорядился чайком, — сказал
доктор, отбросив в сторону книгу и
глядя поверх очков
на Боброва. — Ну, как попрыгиваете, государь мой Андрей Ильич? У-у, да какой же вы сердитый. Что? Опять веселая меланхолия?
— Но я не тороплюсь с ночлежным домом, — продолжал он уже с раздражением и досадой, обращаясь к
доктору, который
глядел на него как-то тускло и с недоумением, очевидно не понимая, зачем это ему понадобилось поднимать разговор о медицине и гигиене. — И, должно быть, не скоро еще я воспользуюсь нашею сметой. Я боюсь, что наш ночлежный дом попадет в руки наших московских святош и барынь-филантропок, которые губят всякое начинание.
— За такой прием благодарите трахеотомию. Вы знаете, что в деревнях говорят? Будто вы больной Лидке вместо ее горла вставили стальное и зашили. Специально ездят в эту деревню
глядеть на нее. Вот вам и слава,
доктор, поздравляю.
Выслушав и выстукав пациента,
доктор присел
на угол письменного стола, положив ногу
на ногу и обхватив руками острые колени. Его птичье, выдавшееся вперед лицо, широкое в скулах и острое к подбородку, стало серьезным, почти строгим. Подумав с минуту, он заговорил,
глядя мимо плеча Арбузова
на шкап с книгами...
Маленький
доктор, едва доставая до груди Арбузова, приложил к ней стетоскоп и стал выслушивать. Испуганно
глядя доктору в затылок, Арбузов шумно вдыхал воздух и выпускал его изо рта, сделав губы трубочкой, чтобы не дышать
на ровный глянцевитый пробор докторских волос.
Я слушал
доктора и по своей всегдашней привычке подводил к нему свои обычные мерки — материалист, идеалист, рубль, стадные инстинкты и т. п., но ни одна мерка не подходила даже приблизительно; и странное дело, пока я только слушал и
глядел на него, то он, как человек, был для меня совершенно ясен, но как только я начинал подводить к нему свои мерки, то при всей своей откровенности и простоте он становился необыкновенно сложной, запутанной и непонятной натурой.
— Нате. Только вашими пульсами вы меня не обманете. Петров остановился и, с ненавистью
глядя на бритое лицо
доктора, неожиданно спросил...
Потом он спрашивал себя: а зачем ему надо было лезть из своего подвала в этот котел кипящий? И недоумевал. Но все эти думы вращались где-то глубоко в нём, они были как бы отгорожены от прямого влияния
на его работу тем напряжённым вниманием, с которым он относился к действиям врачебного персонала. Он никогда не видал, чтоб в каком-нибудь труде люди убивались так, как они убиваются тут, и не раз подумал,
глядя на утомлённые лица
докторов и студентов, что все эти люди — воистину, не даром деньги получают!
Доктор опустился в кресло перед столом; минуту он сонливо
глядел на свои освещенные книги, потом поднялся и пошел в спальню.
Когда Абогин поднес к его глазам карточку молодой женщины с красивым, но сухим и невыразительным, как у монашенки, лицом и спросил, можно ли,
глядя на это лицо, допустить, что оно способно выражать ложь,
доктор вдруг вскочил, сверкнул глазами и сказал, грубо отчеканивая каждое слово...
В ожидании экипажей Абогин и
доктор молчали. К первому уже вернулись и выражение сытости и тонкое изящество. Он шагал по гостиной, изящно встряхивал головой и, очевидно, что-то замышлял. Гнев его еще не остыл, но он старался показывать вид, что не замечает своего врага…
Доктор же стоял, держался одной рукой о край стола и
глядел на Абогина с тем глубоким, несколько циничным и некрасивым презрением, с каким умеют
глядеть только горе и бездолье, когда видят перед собой сытость и изящество.
— А у меня,
доктор, боли появились в правом плече! — медленно произнесла она, с ненавистью
глядя на меня. — Всю ночь не могла заснуть от боли, хотя очень аккуратно принимала вашу салицилку. Для вас это, не правда ли, очень неожиданно?
Щадя целомудрие Павла Ивановича и зная его отвращение к графу, я многое скрыл, многого коснулся только слегка, но, тем не менее, несмотря даже
на игривость моего тона,
на карикатурный пошиб моей речи,
доктор во всё время моего рассказа
глядел мне в лицо серьезно, то и дело покачивая головой и нетерпеливо подергивая течами.
Доктор сердито поглядел
на меня, вздохнул и отошел. Я отдал общий поклон и направился к балаганам. Пробираясь сквозь густую толпу, я оглянулся и поглядел
на дочь мирового. Она
глядела мне вслед и словно пробовала, вынесу я или нет ее чистый, пронизывающий взгляд, полный горькой обиды и упрека.
— К кому же идти? — бормотал он, выходя
на дорогу. — Один говорит — не мое дело, другой говорит — не мое дело. Чье же дело? Нет, верно, пока не подмажешь, ничего не поделаешь. Доктор-то говорит, а сам всё время
на кулак мне
глядит: не дам ли синенькую? Ну, брат, я и до губернатора дойду.
—
Доктор, господин хороший! — взмолился он, моргая глазами и опять проводя ладонью по носу. — Яви божескую милость, отпусти ты Ваську домой! Заставь вечно бога молить! Ваше благородие, отпусти! С голоду все дохнут! Мать день-деньской ревет, Васькина баба ревет… просто смерть!
На свет белый не
глядел бы! Сделай милость, отпусти его, господин хороший!
Доктор махнул рукой и быстро пошел к своей двери. Кирила хотел было пойти за ним, но, увидев, как хлопнула дверь, остановился. Минут десять стоял он неподвижно среди больничного двора и, не надевая шапки,
глядел на докторскую квартиру, потом глубоко вздохнул, медленно почесался и пошел к воротам.
— Да ты глуп или с ума сошел? — спросил
доктор,
глядя на него сердито. — Как же я могу его отпустить? Ведь он арестант!
Глядя на «Коршун», можно было подумать, что он давно стоит
на рейде, — так скоро
на нем убрались. И все
на нем — и офицеры, и матросы — чувствуя, что «Коршун» не осрамился и стал
на якорь превосходно, как-то весело и удовлетворенно
глядели. Даже
доктор проговорил, обращаясь к Андрею Николаевичу, когда тот, четверть часа спустя, вбежал в кают-компанию, чтобы наскоро выкурить папироску...
И
доктор, высоко держа голову и в упор
глядя на Марусю, начал толковать об исходах воспаления легких.
Топорков уставил
на нее глаза.
Глядел он
на нее и
на дверь. Ему было некогда, и он ждал, что она уйдет. А она стояла и
глядела на него, любовалась и ждала, что он скажет ей что-нибудь. Как он был хорош! Прошла минута в молчании. Наконец она встрепенулась, прочла
на его губах зевок и в глазах ожидание, подала ему трехрублевку и повернула к двери.
Доктор бросил деньги
на стол и запер за ней дверь.
Топорков, в ожидании чая, просидел минут десять. Сидел он и
глядел на педаль рояля, не двигаясь ни одним членом и не издавая ни звука. Наконец отворилась из гостиной дверь. Показался сияющий Никифор с большим подносом в руках.
На подносе, в серебряных подстаканниках, стояли два стакана: один для
доктора, другой для Егорушки. Вокруг стаканов, соблюдая строгую симметрию, стояли молочники с сырыми и топлеными сливками, сахар с щипчиками, кружки лимона с вилочкой и бисквиты.
Ответа не последовало. Слепень продолжал летать и стучать по потолку. Со двора не доносилось ни звука, точно весь мир заодно с
доктором думал и не решался говорить. Ольга Ивановна уже не плакала, а по-прежнему в глубоком молчании
глядела на цветочную клумбу. Когда Цветков подошел к ней и сквозь сумерки взглянул
на ее бледное, истомленное горем лицо, у нее было такое выражение, какое ему случалось видеть ранее во время приступов сильнейшего, одуряющего мигреня.
В гостиной было тихо, так тихо, что явственно слышалось, как стучал по потолку залетевший со двора слепень. Хозяйка дачи, Ольга Ивановна, стояла у окна,
глядела на цветочную клумбу и думала.
Доктор Цветков, ее домашний врач и старинный знакомый, приглашенный лечить Мишу, сидел в кресле, покачивал своею шляпой, которую держал в обеих руках, и тоже думал. Кроме них в гостиной и в смежных комнатах не было ни души. Солнце уже зашло, и в углах, под мебелью и
на карнизах стали ложиться вечерние тени.
Он опять сел и задумался. Горький, умоляющий плач, похожий
на плач девочки, продолжался. Не дожидаясь его конца, Цветков вздохнул и вышел из гостиной. Он направился в детскую к Мише. Мальчик по-прежнему лежал
на спине и неподвижно
глядел в одну точку, точно прислушиваясь.
Доктор сел
на его кровать и пощупал пульс.
Аптекарша не спеша достает с полки банку и начинает вешать. Покупатели, не мигая,
глядят на ее спину;
доктор жмурится, как сытый кот, а поручик очень серьезен.