Неточные совпадения
И какая разница между бесстрашием солдата, который на приступе отваживает жизнь свою наряду
с прочими, и между неустрашимостью человека государственного, который
говорит правду
государю, отваживаясь его прогневать.
— Я эфтим хочу доказать, милостивый
государь (Павел Петрович, когда сердился,
с намерением
говорил: «эфтим» и «эфто», хотя очень хорошо знал, что подобных слов грамматика не допускает.
— При входе в царский павильон
государя встретили гридни, знаете — эдакие русские лепообразные отроки в белых кафтанах
с серебром, в белых, высоких шапках,
с секирами в руках;
говорят, — это древний литератор Дмитрий Григорович придумал их.
Вот этот вельможа и слушает:
говорят, пятнадцать тысяч будет стоить, не меньше, и серебром-с (потому что ассигнации это при покойном
государе только обратили на серебро).
Можете вы оказать мне, милостивый
государь, таковую великую услугу?» — «Могу,
говорю,
с превеликим моим удовольствием и почту за особую честь», —
говорю это ему, а сам почти испугался, до того он меня
с первого разу тогда поразил.
— «Браво, — кричу ему, в ладоши захлопал, — я
с вами и в этом согласен, заслужил!» — «Будете ли, милостивый
государь, стрелять, или нет?» — «Не буду,
говорю, а вы, если хотите, стреляйте еще раз, только лучше бы вам не стрелять».
— Батюшка, Аркадий Павлыч, —
с отчаяньем заговорил старик, — помилуй, заступись, — какой я грубиян? Как перед Господом Богом
говорю, невмоготу приходится. Невзлюбил меня Софрон Яковлич, за что невзлюбил — Господь ему судья! Разоряет вконец, батюшка… Последнего вот сыночка… и того… (На желтых и сморщенных глазах старика сверкнула слезинка.) Помилуй,
государь, заступись…
— Помилуй,
государь! Дай вздохнуть… Замучены совсем. (Старик
говорил с трудом.)
«Это,
говорит, по части Бенкендорфа;
с ним, пожалуй, я переговорю, а докладывать
государю не могу, он не любит, да у нас это и не заведено».
Долго терпел народ; наконец какой-то тобольский мещанин решился довести до сведения
государя о положении дел. Боясь обыкновенного пути, он отправился на Кяхту и оттуда пробрался
с караваном чаев через сибирскую границу. Он нашел случай в Царском Селе подать Александру свою просьбу, умоляя его прочесть ее. Александр был удивлен, поражен страшными вещами, прочтенными им. Он позвал мещанина и, долго
говоря с ним, убедился в печальной истине его доноса. Огорченный и несколько смущенный, он сказал ему...
— Да вы не обо мне ли
говорите? — кричал бледный от злобы итальянец. — Я, милостивый
государь, не позволю
с собой обращаться, как
с каким-нибудь лакеем! — и он схватил на столе карандаш, сломал его и бросил. — Да если так, я все брошу, я сейчас уйду!
Полежаева позвали в кабинет.
Государь стоял, опершись на бюро, и
говорил с Ливеном. Он бросил на взошедшего испытующий и злой взгляд, в руке у него была тетрадь.
Говорят, будто я обязан этим усердию двух-трех верноподданных русских, живших в Ницце, и в числе их мне приятно назвать министра юстиции Панина; он не мог вынести, что человек, навлекший на себя высочайший гнев Николая Павловича, не только покойно живет, и даже в одном городе
с ним, но еще пишет статейки, зная, что
государь император этого не жалует.
Парень им
говорил: — Перестаньте плакать, перестаньте рвать мое сердце. Зовет нас
государь на службу. На меня пал жеребей. Воля божия. Кому не умирать, тот жив будет. Авось-либо я
с полком к вам приду. Авось-либо дослужуся до чина. Не крушися, моя матушка родимая. Береги для меня Прасковьюшку. — Рекрута сего отдавали из экономического селения.
— Во-первых, я вам не «милостивый
государь», а во-вторых, я вам никакого объяснения давать не намерен, — резко ответил ужасно разгорячившийся Иван Федорович, встал
с места и, не
говоря ни слова, отошел к выходу
с террасы и стал на верхней ступеньке, спиной к публике, — в величайшем негодовании на Лизавету Прокофьевну, даже и теперь не думавшую трогаться
с своего места.
А больше и
говорить не стал, да и некогда ему было ни
с кем разговаривать, потому что
государь приказал сейчас же эту подкованную нимфозорию уложить и отослать назад в Англию — вроде подарка, чтобы там поняли, что нам это не удивительно. И велел
государь, чтобы вез блоху особый курьер, который на все языки учен, а при нем чтобы и Левша находился и чтобы он сам англичанам мог показать работу и каковые у нас в Туле мастера есть.
Бросились смотреть в дела и в списки, — но в делах ничего не записано. Стали того, другого спрашивать, — никто ничего не знает. Но, по счастью, донской казак Платов был еще жив и даже все еще на своей досадной укушетке лежал и трубку курил. Он как услыхал, что во дворце такое беспокойство, сейчас
с укушетки поднялся, трубку бросил и явился к
государю во всех орденах.
Государь говорит...
На другой день, как Платов к
государю с добрым утром явился, тот ему и
говорит...
Как довел Платов Левшины слова
государю, тот сейчас
с радостию
говорит...
— Ну, нечего делать, пусть, —
говорит, — будет по-вашему; я вас не знаю, какие вы, ну, одначе, делать нечего, — я вам верю, но только смотрите, бриллиант чтобы не подменить и аглицкой тонкой работы не испортьте, да недолго возитесь, потому что я шибко езжу: двух недель не пройдет, как я
с тихого Дона опять в Петербург поворочу, — тогда мне чтоб непременно было что
государю показать.
9 июня был акт. Характер его был совершенно иной: как открытие Лицея было пышно и торжественно, так выпуск наш тих и скромен. В ту же залу пришел император Александр в сопровождении одного тогдашнего министра народного просвещения князя Голицына.
Государь не взял
с собой даже князя П. М. Волконского, который, как все
говорили, желал быть на акте.
— Ужасная! — отвечал Абреев. — Он жил
с madame Сомо. Та бросила его, бежала за границу и оставила триста тысяч векселей за его поручительством… Полковой командир два года спасал его, но последнее время скверно вышло:
государь узнал и велел его исключить из службы… Теперь его, значит, прямо в тюрьму посадят… Эти женщины, я вам
говорю, хуже змей жалят!.. Хоть и
говорят, что денежные раны не смертельны, но благодарю покорно!..
Чтобы объяснить эти слова Клеопатры Петровны, я должен сказать, что она имела довольно странный взгляд на писателей; ей как-то казалось, что они непременно должны были быть или люди знатные, в больших чинах, близко стоящие к
государю, или, по крайней мере, очень ученые, а тут Вихров, очень милый и дорогой для нее человек, но все-таки весьма обыкновенный, хочет сделаться писателем и пишет; это ей решительно казалось заблуждением
с его стороны, которое только может сделать его смешным, а она не хотела видеть его нигде и ни в чем смешным, а потому, по поводу этому, предполагала даже
поговорить с ним серьезно.
— Нет, не был! Со всеми
с ними дружен был, а тут как-то перед самым их заговором, на счастье свое, перессорился
с ними! Когда
государю подали список всех этих злодеев, первое слово его было: «А Коптин — тут, в числе их?» — «Нет», —
говорят. — «Ну,
говорит, слава богу!» Любил, знаешь, его, дорожил им. Вскоре после того в флигель-адъютанты было предложено ему — отказался: «Я,
говорит, желаю служить отечеству, а не на паркете!» Его и послали на Кавказ: на, служи там отечеству!
— Но нас ведь сначала, — продолжала Юлия, — пока вы не написали к Живину, страшно напугала ваша судьба: вы человека вашего в деревню прислали, тот и рассказывал всем почти, что вы что-то такое в Петербурге про
государя, что ли,
говорили, — что вас схватили вместе
с ним, посадили в острог, — потом, что вас
с кандалами на ногах повезли в Сибирь и привезли потом к губернатору, и что тот вас на поруки уже к себе взял.
— Я докажу вам, милостивый
государь, и сегодня же докажу, какой я француз, — кричал Коптин и вслед за тем подбежал к иконе, ударил себя в грудь и воскликнул: — Царица небесная! Накажи вот этого господина за то, что он меня нерусским называет! —
говорил он, указывая на Вихрова, и потом, видимо, утомившись, утер себе лоб и убежал к себе в спальню, все, однако,
с азартом повторяя. — Я нерусский, я француз!
— «Дворянство — слава моего государства», —
говаривала она, — произнес
с улыбкой Марьеновский. — Не знаю, в какой мере это справедливо, — продолжал он, — но нынешнему
государю приписывают мысль и желание почеркнуть крепостное право.
— Но,
говорят,
государь положительно желает уничтожить крепостное право, —
говорил с увлечением Вихров.
— Приличия-с? вы не знаете, что такое приличия-с? Приличия — это,
государь мой, основы-с! приличия — это краеугольный камень-с. Отбросьте приличия — и мы все очутимся в анатомическом театре… que dis-je! [что я
говорю! (франц.)] не в анатомическом театре — это только первая ступень! — а в воронинских банях-с! Вот что такое эти «приличия», о которых вы изволите так иронически выражаться-с!
Но когда мы выходим из нашей келейности и
с дерзостью начинаем утверждать, что разговор об околоплодной жидкости есть единственный достойный женщины разговор — alors la police intervient et nous dit: halte-la, mesdames et messieurs! respectons la morale et n'embetons pas les passants par des mesquineries inutiles! [тогда вмешивается полиция и
говорит нам: стойте-ка, милостивые государыни и милостивые
государи! давайте уважать нравственность и не будем досаждать прохожим никчемными пустяками! (франц.)]
И что ж! вместо поощрения ему
говорят:"Это вы маску,
государь мой, надели; но притворство ваше не облегчает вины, а, напротив, усугубляет ее… да-с!"
— Нет-с, это, — отвечаю, — мало ли что добрый, это так нельзя, потому что это у меня может на совести остаться: вы защитник отечества, и вам, может быть, сам
государь «вы»
говорил.
Всю дорогу я
с этими своими
с новыми господами все на козлах на тарантасе, до самой Пензы едучи, сидел и думал: хорошо ли же это я сделал, что я офицера бил? ведь он присягу принимал, и на войне
с саблею отечество защищает, и сам
государь ему, по его чину, может быть, «вы»
говорит, а я, дурак, его так обидел!.. А потом это передумаю, начну другое думать: куда теперь меня еще судьба определит; а в Пензе тогда была ярмарка, и улан мне
говорит...
— Опять — умрет! — повторил
с усмешкою князь. — В романах я действительно читал об этаких случаях, но в жизни, признаюсь, не встречал. Полноте, мой милый! Мы, наконец, такую дребедень начинаем
говорить, что даже совестно и скучно становится. Волишки у вас, милостивый
государь, нет, характера — вот в чем дело!
И он настоял на своем. Неизвестно, как сошла ему
с рук эта самодурская выходка. Впрочем, вся Москва любила свое училище, а Епишка,
говорят, был в милости у
государя Александра II.
— Ю-но-шеству! — как бы вздрогнул Лембке, хотя, бьюсь об заклад, еще мало понимал, о чем идет дело и даже, может быть,
с кем
говорит. — Я, милостивый
государь мой, этого не допущу-с, — рассердился он вдруг ужасно. — Я юношества не допускаю. Это всё прокламации. Это наскок на общество, милостивый
государь, морской наскок, флибустьерство… О чем изволите просить?
— Графу очень хорошо известно, что приятно
государю и что нет, — объяснил он, видимо, стараясь все своротить на графа, который,
с своей стороны, приложив ухо к двери, подслушивал, что
говорит его правитель дел и что Крапчик.
— Это вздор-с вы
говорите! — забормотал он. — Я знаю и исполняю правила масонов не хуже вашего! Я не болтун, но перед
государем моим я счел бы себя за подлеца
говорить неправду или даже скрывать что-нибудь от него.
— Боярин! — сказал, вбегая, дворецкий, — князь Вяземский
с опричниками подъезжает к нашим воротам! Князь
говорит, я-де послан от самого
государя.
— Нечего делать, — сказал Перстень, — видно, не доспел ему час, а жаль, право! Ну, так и быть, даст бог, в другой раз не свернется! А теперь дозволь,
государь, я тебя
с ребятами до дороги провожу. Совестно мне,
государь! Не приходилось бы мне, худому человеку, и
говорить с твоею милостью, да что ж делать, без меня тебе отселе не выбраться!
— Надёжа-государь! — отвечал стремянный
с твердостию, — видит бог, я
говорю правду. А казнить меня твоя воля; не боюся я смерти, боюся кривды, и в том шлюсь на целую рать твою!
— Великий
государь наш, — сказал он, — часто жалеет и плачет о своих злодеях и часто молится за их души. А что он созвал нас на молитву ночью, тому дивиться нечего. Сам Василий Великий во втором послании к Григорию Назианзину
говорит: что другим утро, то трудящимся в благочестии полунощь. Среди ночной тишины, когда ни очи, ни уши не допускают в сердце вредительного, пристойно уму человеческому пребывать
с богом!
— Я сравняю тебя
с начальными людьми. Будет тебе идти корм и всякий обиход противу начальных людей. Да у тебя, я вижу, что-то на языке мотается,
говори без зазору, проси чего хочешь! —
Государь! не заслужил я твоей великой милости, недостоин одежи богатой, есть постарше меня. Об одном прошу,
государь. Пошли меня воевать
с Литвой, пошли в Ливонскую землю. Или,
государь, на Рязань пошли, татар колотить!
— Так, так, батюшка-государь! — подтвердил Михеич, заикаясь от страха и радости, — его княжеская милость правду изволит
говорить!.. Не виделись мы
с того дня, как схватили его милость! Дозволь же, батюшка-царь, на боярина моего посмотреть! Господи-светы, Никита Романыч! Я уже думал, не придется мне увидеть тебя!
— Так это вы, — сказал, смеясь, сокольник, — те слепые, что
с царем
говорили! Бояре еще и теперь вам смеются. Ну, ребята, мы днем потешали батюшку-государя, а вам придется ночью тешить его царскую милость. Сказывают, хочет
государь ваших сказок послушать!
Сей же правитель, поляк, не по-владычнему дело сие рассмотреть изволил, а напустился на меня
с криком и рыканием,
говоря, что я потворствую расколу и сопротивляюсь воле моего
государя.
— Вы смутьянить пришли! — закричал он. — Шалит Антоша? Вы врете, ничего он не шалит. Если бы он шалил, я бы без вас это знал, а
с вами я
говорить не хочу. Вы по городу ходите, дураков обманываете, мальчишек стегаете, диплом получить хотите на стегательных дел мастера. А здесь не на такого напали. Милостивый
государь, прошу вас удалиться!
— Всякий, —
говорил он, — кого ни спросите, что он больше любит, будни или праздник? — наверное ответит: праздник. Почему-с? а потому,
государь мой, что в праздник начальники бездействуют, а следовательно, нет ни бунтов, ни соответствующих им экзекуций. Я же хочу, чтоб у меня всякий день праздник был, а чтобы будни, в которые бунты бывают, даже из памяти у всех истребились!
— Нет, вы поймите меня! Я подлинно желаю, чтобы все были живы! Вы
говорите: во всем виноваты «умники». Хорошо-с. Но ежели мы теперича всех «умников» изведем, то, как вы полагаете, велик ли мы авантаж получим, ежели
с одними дураками останемся? Вам,
государь мой, конечно, оно неизвестно, но я, по собственному опыту, эту штуку отлично знаю! Однажды, доложу вам, в походе мне три дня пришлось глаз на глаз
с дураком просидеть, так я чуть рук на себя не наложил! Так-то-с.
«Когда я был командирован моим всемилостивейшим
государем и повелителем во Францию и Испанию для изучения способов делать государственные перевороты, и в Россию — для изучения способов взыскания недоимок, я встретился в этой последней
с особенной корпорацией, которой подобной нет, кажется, в целом мире и которая чрезвычайно меня заинтересовала. Я
говорю о помпадурах.