Неточные совпадения
— Сейчас, сейчас! — отвечал
голос, и Левин с изумлением слышал, что
доктор говорил это улыбаясь.
— Петр Дмитрич! — жалостным
голосом начал было опять Левин, но в это время вышел
доктор, одетый и причесанный. «Нет совести у этих людей, — подумал Левин. — Чесаться, пока мы погибаем!»
Клим устал от
доктора и от любопытства, которое мучило его весь день. Хотелось знать: как встретились Лидия и Макаров, что они делают, о чем говорят? Он тотчас же решил идти туда, к Лидии, но, проходя мимо своей дачи, услышал
голос Лютова...
—
Доктор Макаров, — сердито сказал ему странно знакомым
голосом щеголевато одетый человек, весь в черном, бритый, с подстриженными усами, с лицом военного. — Макаров, — повторил он более мягко и усмехнулся.
Ее судороги становились сильнее,
голос звучал злей и резче,
доктор стоял в изголовье кровати, прислонясь к стене, и кусал, жевал свою черную щетинистую бороду. Он был неприлично расстегнут, растрепан, брюки его держались на одной подтяжке, другую он накрутил на кисть левой руки и дергал ее вверх, брюки подпрыгивали, ноги
доктора дрожали, точно у пьяного, а мутные глаза так мигали, что казалось — веки тоже щелкают, как зубы его жены. Он молчал, как будто рот его навсегда зарос бородой.
Пониже дачи Варавки жил
доктор Любомудров; в праздники, тотчас же после обеда, он усаживался к столу с учителем, опекуном Алины и толстой женой своей. Все трое мужчин вели себя тихо, а докторша возглашала резким
голосом...
Не хотелось смотреть на людей, было неприятно слышать их
голоса, он заранее знал, что скажет мать, Варавка, нерешительный
доктор и вот этот желтолицый, фланелевый человек, сосед по месту в вагоне, и грязный смазчик с длинным молотком в руке.
И
доктор сделал еще несколько подобных вопросов, потом наклонил свою лысину и глубоко задумался. Через две минуты он вдруг приподнял голову и решительным
голосом сказал...
Нехлюдов, не желая встречаться с тем, чтоб опять прощаться, остановился, не доходя до двери станции, ожидая прохождения всего шествия. Княгиня с сыном, Мисси,
доктор и горничная проследовали вперед, старый же князь остановился позади с свояченицей, и Нехлюдов, не подходя близко, слышал только отрывочные французские фразы их разговора. Одна из этих фраз, произнесенная князем, запала, как это часто бывает, почему-то в память Нехлюдову, со всеми интонациями и звуками
голоса.
— А я так не скажу этого, — заговорил
доктор мягким грудным
голосом, пытливо рассматривая Привалова. — И не мудрено: вы из мальчика превратились в взрослого, а я только поседел. Кажется, давно ли все это было, когда вы с Константином Васильичем были детьми, а Надежда Васильевна крошечной девочкой, — между тем пробежало целых пятнадцать лет, и нам, старикам, остается только уступить свое место молодому поколению.
— Не беспокойтесь, лекарь, моя собака вас не укусит, — громко отрезал Коля, заметив несколько беспокойный взгляд
доктора на Перезвона, ставшего на пороге. Гневная нотка прозвенела в
голосе Коли. Слово же «лекарь», вместо
доктор, он сказал нарочно и, как сам объявил потом, «для оскорбления сказал».
— Ну я соврал, может быть, соглашаюсь. Я иногда ужасный ребенок, и когда рад чему, то не удерживаюсь и готов наврать вздору. Слушайте, мы с вами, однако же, здесь болтаем о пустяках, а этот
доктор там что-то долго застрял. Впрочем, он, может, там и «мамашу» осмотрит и эту Ниночку безногую. Знаете, эта Ниночка мне понравилась. Она вдруг мне прошептала, когда я выходил: «Зачем вы не приходили раньше?» И таким
голосом, с укором! Мне кажется, она ужасно добрая и жалкая.
— Что делать! Я не Бог, — небрежным, хотя и привычно внушительным
голосом ответил
доктор.
В малыгинском доме закипела самая оживленная деятельность. По вечерам собиралась молодежь, поднимался шум, споры и смех. Именно в один из таких моментов попала Устенька в новую библиотеку. Она выбрала книги и хотела уходить, когда из соседней комнаты, где шумели и галдели молодые
голоса, показался
доктор Кочетов.
Получалось в общем что-то ужасное, глупое и нелепое. В отчаянии
доктор бежал к Стабровским, чтобы хоть издали увидеть Устеньку, услышать ее
голос, легкую походку, и опять ненавидел себя за эти гимназические выходки. Она — такая чистая, светлая, а он — изношенный, захватанный, как позабытая бутылка с недопитою мадерой.
Это был бубновский
голос, и
доктор в ужасе спрятал голову под подушку, которая казалась ему Бубновым, мягким, холодным, бесформенным. Вся комната была наполнена этим Бубновым, и он даже принужден был им дышать.
— Ну, так что же, как невеста? — спросила она изменившимся
голосом, вскидывая на
доктора влажные глаза. — Девушка славная.
Доктор продолжал сидеть в столовой, пил мадеру рюмку за рюмкой и совсем забыл, что ему здесь больше нечего делать и что пора уходить домой. Его удивляло, что столовая делалась то меньше, то больше, что буфет делал напрасные попытки твердо стоять на месте, что потолок то уходил кверху, то спускался к самой его голове. Он очнулся, только когда к нему на плечо легла чья-то тяжелая рука и сердитый женский
голос проговорил...
Молодой
доктор не отвечал и молча продолжал свои наблюдения. Наконец он положил офтальмоскоп, и в комнате раздался его уверенный, спокойный
голос...
— О, как вы в моем случае ошибаетесь, — подхватил швейцарский пациент, тихим и примиряющим
голосом, — конечно, я спорить не могу, потому что всего не знаю, но мой
доктор мне из своих последних еще на дорогу сюда дал, да два почти года там на свой счет содержал.
— Подлость какая! — воскликнул Помада опять таким оскорбленным
голосом, что
доктор счел нужным скорее переменить разговор и спросил...
Доктор с Калистратовою просидели молча целую ночь, и обоим им сдавалось, что всю эту ночь они вели самую задушевную, самую понятную беседу, которую только можно бы испортить всяким звуком
голоса.
Доктор не успел осмотреться, как в одну из боковых дверей мужской
голос крикнул...
—
Доктор!
доктор! — позвал женский
голос.
«Вы даже скоро дойдете до того, что обижаться перестанете», — прозвучал ему другой
голос, и
доктор, вздохнув, повалился на свой продавленный диван.
— Merci за это, но еще, кроме того, — продолжала m-me Фатеева видимо беспокойным
голосом, — мне маленькое наследство в Малороссии после дяди досталось; надобно бы было ехать получать его, а меня не пускает ни этот
доктор, ни эта несносная Катишь.
— Сто сорок восемь-с, — отвечал
доктор солидным и немножко даже мрачным
голосом. Вихрову он показался в одно и то же время смешон и противен.
Но мы уже входили. Услышав еще из кухни
голоса, я остановил на одну секунду
доктора и вслушался в последнюю фразу князя. Затем раздался отвратительный хохот его и отчаянное восклицание Наташи: «О боже мой!» В эту минуту я отворил дверь и бросился на князя.
— Это еще будет лучше, — соображал Сарматов. — Мы откроем действие с двух сторон разом. А все-таки, господа, кто из нас будет оратором? Я подаю
голос за
доктора…
И уже относились к драме этой как к чему-то далекому, уверенно заглядывая в будущее, обсуждая приемы работы на завтра. Лица были утомлены, но мысли бодры, и, говоря о своем деле, люди не скрывали недовольства собой. Нервно двигаясь на стуле,
доктор, с усилием притупляя свой тонкий, острый
голос, говорил...
— Не балагань, Егор! — тонким
голосом озабоченно воскликнул
доктор.
— Я не могу так, — сказал я. — Ты — вот — здесь, рядом, и будто все-таки за древней непрозрачной стеной: я слышу сквозь стены шорохи,
голоса — и не могу разобрать слов, не знаю, что там. Я не могу так. Ты все время что-то недоговариваешь, ты ни разу не сказала мне, куда я тогда попал в Древнем Доме, и какие коридоры, и почему
доктор — или, может быть, ничего этого не было?
Газеты эти — «
Голос Москвы» Васильева и «Жизнь» Д.М. Погодина. Н.В. Васильев — передовик «Московских ведомостей» — был редактором «
Голоса Москвы», а издателем был И.И. Зарубин, более известный по Москве под кличкой «Хромой
доктор».
Исчез он из Петербурга, где издавал после «
Голоса Москвы» журнал «Здоровье», скончавшийся, как и все издания этого
доктора, от карманной чахотки.
— Тетя, тетя? Возьмите и меня с собой к вам! — раздался
голос Лизаветы Николаевны. Замечу, что Лизавета Николаевна прибыла к обедне вместе с губернаторшей, а Прасковья Ивановна, по предписанию
доктора, поехала тем временем покататься в карете, а для развлечения увезла с собой и Маврикия Николаевича. Лиза вдруг оставила губернаторшу и подскочила к Варваре Петровне.
— Что за сумасшествие творит Сусанна Николаевна! Поехала в Москву на пыль, на жар… Что ей, видно, надоело здоровье? — проговорил
доктор искренне сердитым
голосом.
Но не успел
доктор развить свою мысль, как в комнату вбежала вся запыхавшаяся девчонка и испуганным
голосом крикнула...
В эти три недели иногда вся палата подымалась в один
голос и просила главного
доктора перевести наше нещечко в другую арестантскую палату.
— Захворал я, Люба? — спросил он полным
голосом, чётко и ясно, но, к его удивлению, она не слышала, не отозвалась; это испугало его, он застонал, тогда она вскочила, бросилась к нему, а
доктор подошёл не торопясь, не изменяя шага и этим сразу стал неприятен больному.
— Надумал, ваше превосходительство! — закричал он радостно, не своим
голосом, влетая в кабинет к генералу. — Надумал, дай бог здоровья
доктору! Овсов! Овсов фамилия акцизного! Овсов, ваше превосходительство! Посылайте депешу Овсову!
Он приглашал открыть карты. Одновременно с звуком его слов мое сознание, вдруг выйдя из круга игры, наполнилось повелительной тишиной, и я услышал особенный женский
голос, сказавший с ударением: «Бегущая по волнам». Это было как звонок ночью. Но более ничего не было слышно, кроме шума в ушах, поднявшегося от резких ударов сердца, да треска карт, по ребру которых провел пальцами
доктор Филатр.
Напрасно я истощал все доступные пониманию Олеси доводы, напрасно говорил в простой форме о гипнотизме, о внушении, о докторах-психиатрах и об индийских факирах, напрасно старался объяснить ей физиологическим путем некоторые из ее опытов, хотя бы, например, заговаривание крови, которое так просто достигается искусным нажатием на вену, — Олеся, такая доверчивая ко мне во всем остальном, с упрямой настойчивостью опровергала все мои доказательства и объяснения… «Ну, хорошо, хорошо, про заговор крови я вам, так и быть, подарю, — говорила она, возвышая
голос в увлечении спора, — а откуда же другое берется?
Я слышал этот рассказ, и неоднократно, из уст самого Григория Емельяновича Мерцалова — того самого Гришки, который в описанный мной сочельник проливал слезы в закоптелый чугунок с пустым борщом. Теперь он занимает довольно крупный, ответственный пост в одном из банков, слывя образцом честности и отзывчивости на нужды бедности. И каждый раз, заканчивая свое повествование о чудесном
докторе, он прибавляет
голосом, дрожащим от скрываемых слез.
И точно так же, как недавно в саду, что-то ласковое и убедительное, звучавшее в его
голосе, заставило Елизавету Ивановну мигом подняться с постели и беспрекословно исполнить все, что говорил
доктор.
И он водил в воздухе руками, чтобы поймать невидимого
доктора. Но в это время в другом конце коридора спокойный старческий
голос произнес...
Дверь из сеней в палату была отворена. Иван Дмитрич, лежа на кровати и приподнявшись на локоть, с тревогой прислушивался к чужому
голосу и вдруг узнал
доктора. Он весь затрясся от гнева, вскочил и с красным, злым лицом, с глазами навыкате, выбежал на середину палаты.
Они прошли несколько шагов молча. Лицо
доктора вдруг омрачилось, и он заговорил со злобой в
голосе...
Бобров шутил, но
голос его был странно серьезен, а глаза смотрели сурово и печально. «Черт его знает, — подумал
доктор, — милый он человек, а все-таки… психопат…»
Слышались громкие рыданья девочек. Панауров, бледный, с влажными глазами, подошел к
доктору и сказал слабым, томным
голосом...
Он взял зонтик и, сильно волнуясь, полетел на крыльях любви. На улице было жарко. У
доктора, в громадном дворе, поросшем бурьяном и крапивой, десятка два мальчиков играли в мяч. Все это были дети жильцов, мастеровых, живших в трех старых, неприглядных флигелях, которые
доктор каждый год собирался ремонтировать и все откладывал. Раздавались звонкие, здоровые
голоса. Далеко в стороне, около своего крыльца, стояла Юлия Сергеевна, заложив руки назад, и смотрела на игру.