Неточные совпадения
Аммос Федорович. Да, нехорошее
дело заварилось! А я, признаюсь,
шел было
к вам, Антон Антонович, с тем чтобы попотчевать вас собачонкою. Родная сестра тому кобелю, которого вы знаете. Ведь вы слышали, что Чептович с Варховинским затеяли тяжбу, и теперь мне роскошь: травлю зайцев на землях и у того и у другого.
Городничий. Я здесь напишу. (Пишет и в то же время говорит про себя.)А вот посмотрим, как
пойдет дело после фриштика да бутылки толстобрюшки! Да есть у нас губернская мадера: неказиста на вид, а слона повалит с ног. Только бы мне узнать, что он такое и в какой мере нужно его опасаться. (Написавши, отдает Добчинскому, который подходит
к двери, но в это время дверь обрывается и подслушивавший с другой стороны Бобчинский летит вместе с нею на сцену. Все издают восклицания. Бобчинский подымается.)
Вчерашнего
дни я…» Ну, тут уж
пошли дела семейные: «…сестра Анна Кириловна приехала
к нам с своим мужем; Иван Кирилович очень потолстел и всё играет на скрипке…» — и прочее, и прочее.
Городничий. Полно вам, право, трещотки какие! Здесь нужная вещь:
дело идет о жизни человека… (
К Осипу.)Ну что, друг, право, мне ты очень нравишься. В дороге не мешает, знаешь, чайку выпить лишний стаканчик, — оно теперь холодновато. Так вот тебе пара целковиков на чай.
Трубят рога охотничьи,
Помещик возвращается
С охоты. Я
к нему:
«Не выдай! Будь заступником!»
— В чем
дело? — Кликнул старосту
И мигом порешил:
— Подпаска малолетнего
По младости, по глупости
Простить… а бабу дерзкую
Примерно наказать! —
«Ай, барин!» Я подпрыгнула:
«Освободил Федотушку!
Иди домой, Федот...
У батюшки, у матушки
С Филиппом побывала я,
За
дело принялась.
Три года, так считаю я,
Неделя за неделею,
Одним порядком
шли,
Что год, то дети: некогда
Ни думать, ни печалиться,
Дай Бог с работой справиться
Да лоб перекрестить.
Поешь — когда останется
От старших да от деточек,
Уснешь — когда больна…
А на четвертый новое
Подкралось горе лютое —
К кому оно привяжется,
До смерти не избыть!
Уж
день клонился
к вечеру,
Идут путем-дорогою,
Навстречу едет поп.
Только на осьмой
день, около полдён, измученная команда увидела стрелецкие высоты и радостно затрубила в рога. Бородавкин вспомнил, что великий князь Святослав Игоревич, прежде нежели побеждать врагов, всегда
посылал сказать:"
Иду на вы!" — и, руководствуясь этим примером, командировал своего ординарца
к стрельцам с таким же приветствием.
Только и было сказано между ними слов; но нехорошие это были слова. На другой же
день бригадир прислал
к Дмитрию Прокофьеву на постой двух инвалидов, наказав им при этом действовать «с утеснением». Сам же, надев вицмундир,
пошел в ряды и, дабы постепенно приучить себя
к строгости, с азартом кричал на торговцев...
На пятый
день отправились обратно в Навозную слободу и по дороге вытоптали другое озимое поле.
Шли целый
день и только
к вечеру, утомленные и проголодавшиеся, достигли слободы. Но там уже никого не застали. Жители, издали завидев приближающееся войско, разбежались, угнали весь скот и окопались в неприступной позиции. Пришлось брать с бою эту позицию, но так как порох был не настоящий, то, как ни палили, никакого вреда, кроме нестерпимого смрада, сделать не могли.
На шестой
день были назначены губернские выборы. Залы большие и малые были полны дворян в разных мундирах. Многие приехали только
к этому
дню. Давно не видавшиеся знакомые, кто из Крыма, кто из Петербурга, кто из-за границы, встречались в залах. У губернского стола, под портретом Государя,
шли прения.
Константин Левин уже отвлекся, стал представлять председателя и Алешку-дурачка; ему казалось, что это всё
идет к делу.
— А ты очень испугался? — сказала она. — И я тоже, но мне теперь больше страшно, как уж прошло. Я
пойду посмотреть дуб. А как мил Катавасов! Да и вообще целый
день было так приятно. И ты с Сергеем Иванычем так хорош, когда ты захочешь… Ну,
иди к ним. А то после ванны здесь всегда жарко и пар…
— Теперь я приступаю
к делу, — сказала она с улыбкой, помолчав и отирая с лица остатки слез. — Я
иду к Сереже. Только в крайнем случае я обращусь
к вам. — И она встала и вышла.
Но, несмотря на все эти трудности, он добился своего, и
к осени
дело пошло или, по крайней мере, ему так казалось.
К вечеру этого
дня, оставшись одна, Анна почувствовала такой страх за него, что решилась было ехать в город, но, раздумав хорошенько, написала то противоречивое письмо, которое получил Вронский, и, не перечтя его,
послала с нарочным.
И, перебирая события последних
дней, ей казалось, что во всем она видела подтверждение этой страшной мысли: и то, что он вчера обедал не дома, и то, что он настоял на том, чтоб они в Петербурге остановились врознь, и то, что даже теперь
шел к ней не один, как бы избегая свиданья с глазу на глаз.
— Вот как! — проговорил князь. — Так и мне собираться? Слушаю-с, — обратился он
к жене садясь. — А ты вот что, Катя, — прибавил он
к меньшой дочери, — ты когда-нибудь, в один прекрасный
день, проснись и скажи себе: да ведь я совсем здорова и весела, и
пойдем с папа опять рано утром по морозцу гулять. А?
Идя к ней, Левин воспоминанием быстро пробежал весь проведенный
день.
Левин сердито махнул рукой,
пошел к амбарам взглянуть овес и вернулся
к конюшне. Овес еще не испортился. Но рабочие пересыпали его лопатами, тогда как можно было спустить его прямо в нижний амбар, и, распорядившись этим и оторвав отсюда двух рабочих для посева клевера, Левин успокоился от досады на приказчика. Да и
день был так хорош, что нельзя было сердиться.
Он
послал седло без ответа и с сознанием, что он сделал что то стыдное, на другой же
день, передав всё опостылевшее хозяйство приказчику, уехал в дальний уезд
к приятелю своему Свияжскому, около которого были прекрасные дупелиные болота и который недавно писал ему, прося исполнить давнишнее намерение побывать у него.
После обеда однако Кити встала и
пошла, как всегда, с работой
к больному. Он строго посмотрел на нее, когда она вошла, и презрительно улыбнулся, когда она сказала, что была больна. В этот
день он беспрестанно сморкался и жалобно стонал.
«А ничего, так tant pis», подумал он, опять похолодев, повернулся и
пошел. Выходя, он в зеркало увидал ее лицо, бледное, с дрожащими губами. Он и хотел остановиться и сказать ей утешительное слово, но ноги вынесли его из комнаты, прежде чем он придумал, что сказать. Целый этот
день он провел вне дома, и, когда приехал поздно вечером, девушка сказала ему, что у Анны Аркадьевны болит голова, и она просила не входить
к ней.
Одеваясь, она занялась больше, чем все эти
дни, своим туалетом, как будто он мог, разлюбив ее, опять полюбить за то, что на ней будет то платье и та прическа, которые больше
шли к ней.
— Нет, как хотите, — сказал полковой командир Вронскому, пригласив его
к себе, — Петрицкий становится невозможным. Не проходит недели без истории. Этот чиновник не оставит
дела, он
пойдет дальше.
Весь
день этот Анна провела дома, то есть у Облонских, и не принимала никого, так как уж некоторые из ее знакомых, успев узнать о ее прибытии, приезжали в этот же
день. Анна всё утро провела с Долли и с детьми. Она только
послала записочку
к брату, чтоб он непременно обедал дома. «Приезжай, Бог милостив», писала она.
И вдруг, вспомнив о раздавленном человеке в
день ее первой встречи с Вронским, она поняла, что̀ ей надо делать. Быстрым, легким шагом спустившись по ступенькам, которые
шли от водокачки
к рельсам, она остановилась подле вплоть мимо ее проходящего поезда. Она смотрела на низ вагонов, на винты и цепи и на высокие чугунные колеса медленно катившегося первого вагона и глазомером старалась определить середину между передними и задними колесами и ту минуту, когда середина эта будет против нее.
Я
пошел прямо
к Вернеру, застал его дома и рассказал ему все — отношения мои
к Вере и княжне и разговор, подслушанный мною, из которого я узнал намерение этих господ подурачить меня, заставив стреляться холостыми зарядами. Но теперь
дело выходило из границ шутки: они, вероятно, не ожидали такой развязки.
Разговор сначала не клеился, но после
дело пошло, и он начал даже получать форс, но… здесь,
к величайшему прискорбию, надобно заметить, что люди степенные и занимающие важные должности как-то немного тяжеловаты в разговорах с дамами; на это мастера господа поручики и никак не далее капитанских чинов.
— А зачем же так вы не рассуждаете и в
делах света? Ведь и в свете мы должны служить Богу, а не кому иному. Если и другому кому служим, мы потому только служим, будучи уверены, что так Бог велит, а без того мы бы и не служили. Что ж другое все способности и дары, которые розные у всякого? Ведь это орудия моленья нашего: то — словами, а это
делом. Ведь вам же в монастырь нельзя
идти: вы прикреплены
к миру, у вас семейство.
—
Идите к Ивану Григорьевичу, — сказал Иван Антонович голосом несколько поласковее, — пусть он даст приказ, кому следует, а за нами
дело не постоит.
«Как недогадлива ты, няня!» —
«Сердечный друг, уж я стара,
Стара; тупеет разум, Таня;
А то, бывало, я востра,
Бывало, слово барской воли…» —
«Ах, няня, няня! до того ли?
Что нужды мне в твоем уме?
Ты видишь,
дело о письме
К Онегину». — «Ну,
дело,
дело.
Не гневайся, душа моя,
Ты знаешь, непонятна я…
Да что ж ты снова побледнела?» —
«Так, няня, право, ничего.
Пошли же внука своего...
Я намедни
посылал в город
к Ивану Афанасьичу воз муки и записку об этом
деле: так они опять-таки отвечают, что и рад бы стараться для Петра Александрыча, но
дело не в моих руках, а что, как по всему видно, так вряд ли и через два месяца получится ваша квитанция.
Действительно, все было приготовлено на
славу: стол был накрыт даже довольно чисто, посуда, вилки, ножи, рюмки, стаканы, чашки, все это, конечно, было сборное, разнофасонное и разнокалиберное, от разных жильцов, но все было
к известному часу на своем месте, и Амалия Ивановна, чувствуя, что отлично исполнила
дело, встретила возвратившихся даже с некоторою гордостию, вся разодетая, в чепце с новыми траурными лентами и в черном платье.
Он тотчас же
пошел прямо
к делу, встал с места и взял фуражку.
«Гм…
к Разумихину, — проговорил он вдруг совершенно спокойно, как бы в смысле окончательного решения, —
к Разумихину я
пойду, это конечно… но — не теперь… Я
к нему… на другой
день после того
пойду, когда уже то будет кончено и когда все по-новому
пойдет…»
Путь же взял он по направлению
к Васильевскому острову через В—й проспект, как будто торопясь туда за
делом, но, по обыкновению своему,
шел, не замечая дороги, шепча про себя и даже говоря вслух с собою, чем очень удивлял прохожих.
Он взял ее на руки,
пошел к себе в нумер, посадил на кровать и стал
раздевать.
Ах да: она говорит и кричит, что так как ее все теперь бросили, то она возьмет детей и
пойдет на улицу, шарманку носить, а дети будут петь и плясать, и она тоже, и деньги собирать, и каждый
день под окно
к генералу ходить…
Он остановился вдруг, когда вышел на набережную Малой Невы, на Васильевском острове, подле моста. «Вот тут он живет, в этом доме, — подумал он. — Что это, да никак я
к Разумихину сам пришел! Опять та же история, как тогда… А очень, однако же, любопытно: сам я пришел или просто
шел, да сюда зашел? Все равно; сказал я… третьего
дня… что
к нему после того на другой
день пойду, ну что ж, и
пойду! Будто уж я и не могу теперь зайти…»
Не знаю, как и чем, а знаю, что сначала
Лиса оленя поимала,
И
шлёт к товарищам послов,
Чтоб
шли делить счастливый лов...
Кнуров. Что тут ценить! Пустое
дело! Триста рублей это стоит. (Достает из бумажника деньги и отдает Огудаловой.) До свиданья! Я
пойду еще побродить… Я нынче на хороший обед рассчитываю. За обедом увидимся. (
Идет к двери.)
Я кое-как стал изъяснять ему должность секунданта, но Иван Игнатьич никак не мог меня понять. «Воля ваша, — сказал он. — Коли уж мне и вмешаться в это
дело, так разве
пойти к Ивану Кузмичу да донести ему по долгу службы, что в фортеции умышляется злодействие, противное казенному интересу: не благоугодно ли будет господину коменданту принять надлежащие меры…»
— Ваше превосходительство, — сказал я ему, — прибегаю
к вам, как
к отцу родному; ради бога, не откажите мне в моей просьбе:
дело идет о счастии всей моей жизни.
Куда теперь направить путь?
А
дело уж
идет к рассвету.
Поди, сажай меня в карету,
Вези куда-нибудь.
— А потом мы догадались, что болтать, все только болтать о наших язвах не стоит труда, что это ведет только
к пошлости и доктринерству; [Доктринерство — узкая, упрямая защита какого-либо учения (доктрины), даже если наука и жизнь противоречат ему.] мы увидали, что и умники наши, так называемые передовые люди и обличители, никуда не годятся, что мы занимаемся вздором, толкуем о каком-то искусстве, бессознательном творчестве, о парламентаризме, об адвокатуре и черт знает о чем, когда
дело идет о насущном хлебе, когда грубейшее суеверие нас душит, когда все наши акционерные общества лопаются единственно оттого, что оказывается недостаток в честных людях, когда самая свобода, о которой хлопочет правительство, едва ли
пойдет нам впрок, потому что мужик наш рад самого себя обокрасть, чтобы только напиться дурману в кабаке.
Он промучился до утра, но не прибег
к искусству Базарова и, увидевшись с ним на следующий
день, на его вопрос: «Зачем он не
послал за ним?» — отвечал, весь еще бледный, но уже тщательно расчесанный и выбритый: «Ведь вы, помнится, сами говорили, что не верите в медицину?» Так проходили
дни.
Клим устал от доктора и от любопытства, которое мучило его весь
день. Хотелось знать: как встретились Лидия и Макаров, что они делают, о чем говорят? Он тотчас же решил
идти туда,
к Лидии, но, проходя мимо своей дачи, услышал голос Лютова...
— Да
пошли ты их
к чертовой матери, — мрачно зарычал Денисов. — Пускай на постоялый
идут. Завтра, скажи, завтра поговорим! Вы, Клим Иванович, предоставьте нам все это. Мы Ногайцеву скажем… напишем. Пустяковое
дело. Вы — не беспокойтесь. Мужика мы насквозь знаем!
Она ушла, прежде чем он успел ответить ей. Конечно, она шутила, это Клим видел по лицу ее. Но и в форме шутки ее слова взволновали его. Откуда, из каких наблюдений могла родиться у нее такая оскорбительная мысль? Клим долго, напряженно искал в себе: являлось ли у него сожаление, о котором догадывается Лидия? Не нашел и решил объясниться с нею. Но в течение двух
дней он не выбрал времени для объяснения, а на третий
пошел к Макарову, отягченный намерением, не совсем ясным ему.