Неточные совпадения
Городничий. Я здесь напишу. (Пишет и в то же время говорит про себя.)А вот посмотрим, как пойдет дело после фриштика да бутылки толстобрюшки! Да есть у нас губернская мадера: неказиста на вид, а слона повалит с ног. Только бы мне узнать, что он такое и в какой мере нужно его
опасаться. (Написавши, отдает Добчинскому, который подходит к двери, но в это время дверь обрывается и подслушивавший с
другой стороны Бобчинский летит вместе с нею на сцену. Все издают восклицания. Бобчинский подымается.)
Никто, однако ж, на клич не спешил; одни не выходили вперед, потому что были изнежены и знали, что порубление пальца сопряжено с болью;
другие не выходили по недоразумению: не разобрав вопроса, думали, что начальник опрашивает, всем ли довольны, и,
опасаясь, чтоб их не сочли за бунтовщиков, по обычаю, во весь рот зевали:"Рады стараться, ваше-е-е-ество-о!"
То есть не подумайте, чтоб я
опасался чего-нибудь там этакого: все это произведено было в совершенном порядке и в полной точности: медицинское следствие обнаружило апоплексию, происшедшую от купания сейчас после плотного обеда, с выпитою чуть не бутылкой вина, да и ничего
другого и обнаружить оно не могло…
Писатель начал рассказывать о жизни интеллигенции тоном человека, который
опасается, что его могут в чем-то обвинить. Он смущенно улыбался, разводил руками, называл полузнакомые Климу фамилии
друзей своих и сокрушенно добавлял...
Самгин постоял в саду часа полтора и убедился, что средний городской обыватель чего-то побаивается, но обезьянье любопытство заглушает его страх. О политическом значении события эти люди почти не говорят, может быть, потому, что не доверяют
друг другу,
опасаются сказать лишнее.
Шел он торопливо, хотелось обернуться, взглянуть на старика, но — не взглянул, как бы
опасаясь, что старик пойдет за ним. Мысли тоже торопливо являлись, исчезали, изгоняя одна
другую.
Клим поспешно ушел,
опасаясь, что писатель спросит его о напечатанном в журнале рассказе своем; рассказ был не лучше
других сочинений Катина, в нем изображались детски простодушные мужики, они, как всегда, ожидали пришествия божьей правды, это обещал им сельский учитель, честно мыслящий человек, которого враждебно преследовали двое: безжалостный мироед и хитрый поп.
Но он жестоко разочаровался в первый же день своей службы. С приездом начальника начиналась беготня, суета, все смущались, все сбивали
друг друга с ног, иные обдергивались,
опасаясь, что они не довольно хороши как есть, чтоб показаться начальнику.
У Веры с бабушкой установилась тесная, безмолвная связь. Они, со времени известного вечера, после взаимной исповеди, хотя и успокоили одна
другую, но не вполне успокоились
друг за
друга, и обе вопросительно, отчасти недоверчиво, смотрели вдаль,
опасаясь будущего.
Губернатор просил отложить их до
другого времени,
опасаясь, конечно, всяких вопросов, на которые, без разрешения из Едо, не знал, что отвечать.
— Как же, мамочка, один-то на
другом, как это так? — хоть и ласково, но
опасаясь немного за «мамочку», пролепетал штабс-капитан.
Предоставив им заниматься своим делом, я пошел побродить по тайге.
Опасаясь заблудиться, я направился по течению воды, с тем чтобы назад вернуться по тому же ручью. Когда я возвратился на женьшеневую плантацию, китайцы уже окончили свою работу и ждали меня. К фанзе мы подошли с
другой стороны, из чего я заключил, что назад мы шли
другой дорогой.
После полудня вновь погода стала портиться.
Опасаясь, как бы опять не пошли затяжные дожди, я отложил осмотр Ли-Фудзина до
другого, более благоприятного случая. Действительно, ночью полил дождь, который продолжался и весь следующий день. 21 июля я повернул назад и через 2 суток возвратился в пост Ольги.
— Судьба, значит, ей еще не открылась, — отвечает матушка и,
опасаясь, чтобы разговор не принял скабрезного характера, спешит перейти к
другому предмету. — Ни у кого я такого вкусного чаю не пивала, как у вас, папенька! — обращается она к старику. — У кого вы берете?
Опасаясь лишения прав и перехода имения в
другую линию, старик призвал известного ему шляхтича и, взяв с нет соответствующее обещание, сделал завещание в его пользу.
— Да уж одно то заманчиво, как тут будет лгать человек. Тебе же, Ганечка, особенно
опасаться нечего, что солжешь, потому что самый скверный поступок твой и без того всем известен. Да вы подумайте только, господа, — воскликнул вдруг в каком-то вдохновении Фердыщенко, — подумайте только, какими глазами мы потом
друг на
друга будем глядеть, завтра например, после рассказов-то!
Прошел и успеньев день. Заводские служащие, отдыхавшие летом, заняли свои места в конторе, как всегда, — им было увеличено жалованье, как мастерам и лесообъездчикам. За контору никто и не
опасался, потому что служащим, поколениями выраставшим при заводском деле и не знавшим ничего
другого, некуда было и деваться, кроме своей конторы. Вся разница теперь была в том, что они были вольные и никакой Лука Назарыч не мог послать их в «гору». Все смотрели на фабрику, что скажет фабрика.
Параша прибавила: «
Других гостей здесь не боятся, а вас
опасаются, чтобы вы Прасковье Ивановне чего-нибудь не пересказали».
Опасаясь, чтоб разговоры и присутствие
других меня не взволновали, она не позволила никому долго у меня оставаться.
Огурцов из шкафчика достал два стакана, из которых один, почище, поставил перед Павлом, а
другой, совершенно грязный, перед хозяином, и принялся разливать вино,
опасаясь, чтобы не пролить из него капельки.
Я знаю
других, которые не столько
опасаются за чистоту работы, сколько за"возможность увлечений".
Обращение это застало меня совершенно впрасплох. Вообще я робок с дамами; в одной комнате быть с ними — могу, но разговаривать
опасаюсь. Все кажется, что вот-вот онаспросит что-нибудь такое совсем неожиданное, на что я ни под каким видом ответить не смогу. Вот «калегвард» — тот ответит; тот, напротив, при мужчине совестится, а дама никогда не застанет его врасплох. И будут онивместе разговаривать долго и без умолку, будут смеяться и — кто знает — будут, может быть, и понимать
друг друга!
— Как тебе сказать? С непривычки оно точно…
опасаешься немного, ну а потом видишь, что
другие люди не боятся, и сам станешь посмелее… Много там, братец мой, всякой всячины. Придем — сам увидишь. Одно только плохо — лихорадка. Потому кругом болота, гниль, а притом же жарища. Тамошним-то жителям ничего, не действует на них, а пришлому человеку приходится плохо. Одначе будет нам с тобой, Сергей, языками трепать. Лезь-ка в калитку. На этой даче господа живут очень хорошие… Ты меня спроси: уж я все знаю!
— Бог с тобой! Живи как хочешь, не буду я тебе мешать. Только об одном прошу — не говори с людьми без страха!
Опасаться надо людей — ненавидят все
друг друга! Живут жадностью, живут завистью. Все рады зло сделать. Как начнешь ты их обличать да судить — возненавидят они тебя, погубят!
— Вот-с, изволите видеть, — подхватывает торопливо Харченко, как будто
опасаясь, чтобы Коловоротов или кто-нибудь
другой не посягнул на его авторскую славу, — вот изволите видеть: стоял один офицер перед зеркалом и волосы себе причесывал, и говорит денщику:"Что это, братец, волосы у меня лезут?"А тот, знаете, подумавши этак минут с пять, и отвечает:"Весною, ваше благородие, всяка скотина линяет…"А в то время весна была-с, — прибавил он, внезапно краснея.
— Поэтому-с. Да и как же поступить, когда он с тех пор даже встретить меня
опасался? А я бы очень к нему тогда хотел, потому что он мне, пока мы с ним на роме на этом состязались, очень понравился, но, верно, своего пути не обежишь, и надо было
другому призванию следовать.
[Россия… русский народ] xa-xa!""les boyards russes… [русские бояре] xa-xa!"«Да вы знаете ли, что наш рубль полтинник стоит… ха-ха!» «Да вы знаете ли, что у нас целую губернию на днях чиновники растащили… ха-ха!» «Где это видано… ха-ха!» Словом сказать, сыны России не только не сдерживали себя, но шли
друг другу на перебой, как бы
опасаясь, чтоб кто-нибудь не успел напаскудить прежде.
А затем и
другая сила: обыватель, зная, что у него есть за спиной пререкатель, смотрит веселее, думает: пока у нас Иван Иваныч в советниках сидит,
опасаться мне нечего.
Она обвила его руками и начала целовать в темя, в лоб, в глаза. Эти искренние ласки, кажется, несколько успокоили Калиновича. Посадив невдалеке от себя Настеньку, он сейчас же принялся писать и занимался почти всю ночь. На
другой день от него была отправлена в Петербург эстафета и куча писем. По всему было видно, что он чего-то сильно
опасался и принимал против этого всевозможные меры.
Губернский предводитель немного сконфузился при этом: он никак не желал подобного очищения,
опасаясь, что в нем, пожалуй, крупинки золота не обретется, так как он был ищущим масонства и, наконец, удостоился оного вовсе не ради нравственного усовершенствования себя и
других, а чтобы только окраситься цветом образованного человека, каковыми тогда считались все масоны, и чтобы увеличить свои связи, посредством которых ему уже и удалось достигнуть почетного звания губернского предводителя.
Вы когда-то говорили мне, что для меня способны пожертвовать многим, — Вы не лгали это, — я верил Вам, и если, не скрою того, не вполне отвечал Вашему чувству, то потому, что мы слишком родственные натуры, слишком похожи один на
другого, — нам нечем дополнять
друг друга; но теперь все это изменилось; мы, кажется, можем остаться
друзьями, и я хочу подать Вам первый руку: я слышал, что Вы находитесь в близких, сердечных отношениях с Тулузовым; нисколько не укоряю Вас в этом и даже не считаю вправе себя это делать, а только советую Вам
опасаться этого господина; я не думаю, чтобы он был искренен с Вами: я сам испытал его дружбу и недружбу и знаю, что первая гораздо слабее последней.
— Слушай,
друг! — сказал он ласково, ободряя меня, — ежели ты насчет вознаграждения беспокоишься, так не
опасайся! Онуфрий Петрович и теперь, и на будущее время не оставит!
Мнения разделились. Очищенный, на основании прежней таперской практики, утверждал, что никаких
других доказательств не нужно; напротив того, Балалайкин, как адвокат, настаивал, что, по малой мере, необходимо совершить еще подлог. Что касается до меня, то хотя я и
опасался, что одного двоеженства будет недостаточно, но, признаюсь, мысль о подлоге пугала меня.
Когда он встречался с человеком, имеющим угрюмый вид, он не наскакивал на него с восклицанием: «Что волком-то смотришь!» — но думал про себя: «Вот человек, у которого, должно быть, на сердце горе лежит!» Когда слышал, что обыватель предается звонкому и раскатистому смеху, то также не обращался к нему с вопросом: «Чего, каналья, пасть-то разинул?» — но думал: «Вот милый человек, с которым и я охотно бы посмеялся, если бы не был помпадуром!» Результатом такого образа действий было то, что обыватели начали смеяться и плакать по своему усмотрению, отнюдь не
опасаясь, чтобы в том или
другом случае было усмотрено что-либо похожее на непризнание властей.
— Пуще всего,
друзья, — обращался он к нам, —
опасайтесь анархии, то есть безначалия.
Мать Лукашки, Марьяна, Илья Васильевич и
другие казаки, узнавшие о беспричинном подарке Оленина, пришли в недоумение и стали
опасаться юнкера.
Странно, что никогда в
другое время мысль его не была так гибка и изобретательна, как теперь, когда он каждый день выдумывал тысячи разнообразных поводов к тому, чтобы серьезно
опасаться за свою свободу и честь.
Опасаясь, с одной стороны, не угодить в чем-нибудь Глебу, исполненный, с
другой стороны, сильнейшего желания показать всем и каждому, что он отличнейший, примерный работник — «мастак работник», Аким не щадил рук и решительно лез из кожи.
И, как бы испугавшись, что он долго заболтался с соседом, как бы
опасаясь в самом деле не дожить до
другого удачного лова, Глеб принимался еще деятельнее за промысел.
Кирик громко захохотал. Публика разделилась на две группы: одни слушали рассказ телеграфиста об убийстве мальчика,
другие — скучное сообщение Травкина о человеке, совершившем двадцать три кражи. Илья наблюдал за хозяйкой, чувствуя, что в нём тихо разгорается какой-то огонёк, — он ещё ничего не освещает, но уже настойчиво жжёт сердце. С той минуты, когда Лунёв понял, что Автономовы
опасаются, как бы он не сконфузил их пред гостями, его мысли становились стройнее.
Сначала они немножко дулись
друг на
друга: Gigot, увидав перед собою длинного костюмированного человека с одним изумрудным глазом, счел его сперва за сумасшедшего, но потом, видя его всегда серьезным, начал
опасаться: не философ ли это, по образцу древних, и не может ли он его, господина Gigot, на чем-нибудь поймать и срезать?
Видя все это, Миклаков поматывал только головой, и чувство зависти невольно шевелилось в душе его. «Ведь любят же
других людей так женщины?» — думал он. Того, что князь Григоров застрелился, он нисколько не
опасался. Уверенность эта, впрочем, в нем несколько поколебалась, когда они подъехали к флигелю, занимаемому князем, и Миклаков, войдя в сени, на вопрос свой к лакею: «Дома ли князь?», услышал ответ, что князь дома, но только никого не велел принимать и заперся у себя в кабинете.
Надобно сказать, что барон, несмотря на то, что был моложе и красивее Анны Юрьевны, каждую минуту
опасался, что она изменит ему и предпочтет
другого мужчину.
— Ну, этого вы не очень
опасайтесь! — возразила Петицкая. — Мы, женщины, умеем одним глазком плакать, а
другим и улыбаться!
Не
опасаясь уже, что привязчивый жандармский офицер его догонит, он успокоился, поехал шагом, и утешительная мысль, что, может быть, он скоро обнимет Рославлева, заменила в душе его всякое
другое чувство.
Пользуясь правом жениха, Рославлев сидел за столом подле своей невесты; он мог говорить с нею свободно, не
опасаясь нескромного любопытства соседей, потому что с одной стороны подле них сидел Сурской, а с
другой Оленька. В то время как все, или почти все, заняты были едою, этим важным и едва ли ни главнейшим делом большей части деревенских помещиков, Рославлев спросил Полину: согласна ли она с мнением своей матери, что он не должен ни в каком случае вступать снова в военную службу?
Много дней кряду она провела в постоянном забытьи и без сознания; к этому присоединились
другие явления, заставлявшие всех беспрестанно ждать еще худшего и
опасаться то за Манину жизнь, то за се рассудок.
Этот привязчивый человек,
опасаясь за судьбу своего износившегося
друга, сам тщательно запирал его в гардеробный шкаф и всячески охранял его от рук давно покушавшейся на него супруги.
Оставим их на узкой лесной тропинке, пробирающихся к грозному Чортову логовищу, обоих дрожащих как лист: один
опасаясь погони,
другой боясь духов и привидений… оставим их и посмотрим, куда девался Юрий, покинув своего чадолюбивого родителя.
Перечисливши некоторые из новых учреждений и мер, указ продолжает следующим образом: «Но понеже мы
опасаемся, что такие учиненные нами расположения не совсем достигли такого совершенства, как мы желаем, и, следовательно, подданные наши еще не могут пользоваться плодами трудов наших в безмятежном спокойствии, — того ради помышляли мы и о
других еще способах» и пр.