Неточные совпадения
То же самое
думал ее сын. Он провожал ее глазами до тех пор, пока не скрылась ее грациозная
фигура, и улыбка остановилась на его лице. В окно он видел, как она подошла к брату, положила ему руку на руку и что-то оживленно начала говорить ему, очевидно
о чем-то не имеющем ничего общего с ним, с Вронским, и ему ото показалось досадным.
В темно-синем пиджаке, в черных брюках и тупоносых ботинках
фигура Дронова приобрела комическую солидность. Но лицо его осунулось, глаза стали неподвижней, зрачки помутнели, а в белках явились красненькие жилки, точно у человека, который страдает бессонницей. Спрашивал он не так жадно и много, как прежде, говорил меньше, слушал рассеянно и, прижав локти к бокам, сцепив пальцы, крутил большие, как старик. Смотрел на все как-то сбоку, часто и устало отдувался, и казалось, что говорит он не
о том, что
думает.
«Приятная, — сказал себе Самгин и
подумал: — она прячется в широкие платья, вероятно, потому, что у нее плохая
фигура». Он был очень благодарен ей за то, что она рассказала
о Томилине, и смотрел на нее ласково, насколько это было доступно ему.
Лучше всех знакомая
фигура Лидии затемняла подруг ее;
думая о ней, Клим терялся в чувстве очень сложном и непонятном ему.
— В общем она — выдуманная
фигура, — вдруг сказал Попов, поглаживая, лаская трубку длинными пальцами. — Как большинство интеллигентов. Не умеем
думать по исторически данной прямой и все налево скользим. А если направо повернем, так уж до сочинения книг
о религиозном значении социализма и даже вплоть до соединения с церковью… Я считаю, что прав Плеханов: социал-демократы могут — до определенного пункта — ехать в одном вагоне с либералами. Ленин прокламирует пугачевщину.
Не поднимая головы, Клим посмотрел вслед им. На ногах Дронова старенькие сапоги с кривыми каблуками, на голове — зимняя шапка, а Томилин — в длинном, до пят, черном пальто, в шляпе с широкими полями. Клим усмехнулся, найдя, что костюм этот очень характерно подчеркивает странную
фигуру провинциального мудреца. Чувствуя себя достаточно насыщенным его философией, он не ощутил желания посетить Томилина и с неудовольствием
подумал о неизбежной встрече с Дроновым.
Но из двери ресторана выскочил на террасу огромной черной птицей Иноков в своей разлетайке, в одной руке он держал шляпу, а другую вытянул вперед так, как будто в ней была шпага.
О шпаге Самгин
подумал потому, что и неожиданным появлением своим и всею
фигурой Иноков напомнил ему мелодраматического героя дон-Цезаря де-Базан.
Я начинал
думать, что действительно такова моя неизбежная участь, тем более что отчаянная
фигура Валека как бы подтверждала мысль
о возможности такого печального исхода. К счастью, на выручку подоспела Маруся.
Мы с новою страстью бросились в вихрь удовольствий, чтобы только забыть
о предстоящем свидании с Иваном Тимофеичем. Но существование наше уже было подточено. Мысль, что вот-вот сейчас позовут и предложат что-то неслыханное, вследствие чего придется, пожалуй, закупориться в Проплеванную, — эта ужасная мысль следила за каждым моим шагом и заставляла мешать в кадрилях
фигуры. Видя мою рассеянность, дамы томно смотрели на меня,
думая, что я влюблен...
Больше ни
о чем не хотелось спрашивать дядю. Грустно было с ним, и жалко было его; все вспоминались бойкие песни и этот звон гитары, сочившийся радостью сквозь мягкую грусть. Не забыл я и веселого Цыгана, не забыл и, глядя на измятую
фигуру дяди Якова,
думал невольно...
Властно захватило новое, неизведанное чувство: в приятном остром напряжении, вытянув шею, он всматривался в темноту, стараясь выделить из неё знакомую коренастую
фигуру. Так, точно собака на охоте, он крался,
думая только
о том, чтобы его не заметили, вздрагивая и останавливаясь при каждом звуке, и вдруг впереди резко звякнуло кольцо калитки, взвизгнули петли, он остановился удивлённый, прислушался — звук шагов Максима пропал.
Правитель канцелярии давно уж ушел, а Козелков все ходит по комнатам и все
о чем-то
думает, а по временам посматривает на окна либерала Собачкина, за которыми виднеются курящие и закусывающие
фигуры.
Ведь моя рыжая борода — не преступление, и никто не может спросить у меня отчета, как я смею иметь такой большой носу Значит, тут мне и
думать не
о чем: нравится или нет моя
фигура, это дело вкуса, и высказывать мнение
о ней я никому запретить не могу; а с другой стороны, меня и не убудет от того, что заметят мою неразговорчивость, ежели я действительно молчалив.
«Ну и
фигура! —
думал очень довольный Саша, вспоминая длинные ноги, велосипедную шапочку и круглые наивные глаза нового знакомого, — я ведь предположил, что он не из важных, а он вот какой!» В одном, наиболее осведомленном месте к Колесникову отнеслись резко отрицательно, даже с явной враждебностью, и упомянули
о каком-то чрезвычайно широком, но безумном и даже нелепом плане, который он предложил комитету; в чем, однако, заключался план, говоривший не знал, а может быть, и не хотел говорить.
Артамонов открыл глаза, приподнялся на локтях, глядя в дверь, заткнутую двумя чёрными
фигурами. Внезапно ему вспомнилось, что он всю жизнь
думал о том, кто виноват пред ним, по чьей вине жизнь его была так тяжело запутана, насыщена каким-то обманом. И вот сейчас всё это стало ясно.
Вообще же он
думал трудно, а задумываясь, двигался тяжело, как бы неся большую тяжесть, и, склонив голову, смотрел под ноги. Так шёл он и в ту ночь от Полины; поэтому и не заметил, откуда явилась пред ним приземистая, серая
фигура, высоко взмахнула рукою. Яков быстро опустился на колено, тотчас выхватил револьвер из кармана пальто, ткнул в ногу нападавшего человека, выстрелил; выстрел был глух и слаб, но человек отскочил, ударился плечом
о забор, замычал и съехал по забору на землю.
В жизнь Якова угловатая, чёрная
фигура дяди внесла ещё одну тень, вид монаха вызывал в нём тяжёлые предчувствия, его тёмное, тающее лицо заставляло
думать о смерти.
В памяти мелькали странные
фигуры бешено пьяных людей, слова песен, обрывки командующей речи брата, блестели чьи-то мимоходом замеченные глаза, но в голове всё-таки было пусто и сумрачно; казалось, что её пронзил тоненький, дрожащий луч и это в нём, как пылинки, пляшут, вертятся люди, мешая
думать о чём-то очень важном.
Полотно покрыло мольберт с картиной, а я все сижу перед ним,
думая все
о том же неопределенном и страшном, что так мучит меня. Солнце заходит и бросает косую желтую полосу света сквозь пыльные стекла на мольберт, завешенный холстом. Точно человеческая
фигура. Точно Дух Земли в «Фаусте», как его изображают немецкие актеры.
Взглядывая на эту взъерошенную, красную от выпитого пива
фигуру Муфеля, одетого в охотничью куртку, цветной галстук, серые штаны и высокие охотничьи сапоги, я
думал о Мухоедове, который никак не мог перелезть через этого ненавистного ему немца и отсиживался от него шесть лет в черном теле; чем больше пил Муфель, хвастовство и нахальство росло в нем, и он кончил тем, что велел привести трех своих маленьких сыновей, одетых тоже в серые куртки и короткие штаны, и, указывая на них, проговорил...
Как ни ворочался он с боку на бок, как ни старался он
думать о чем-нибудь другом,
фигура Стельчинского неотвязно торчала пред ним…
Я не мог разобрать, сочувствие слышалось в его тоне, сожаление или равнодушное презрение к порченой бабе. И сам он казался мне неопределенным и странным, хотя от его бесхитростного рассказа
о полоске, распаханной днем, над которой всю ночь хлопочут темные
фигуры дикарей, на меня повеяло чем-то былинным… «Что это за человек, —
думал я невольно, — герой своеобразного эпоса, сознательно отстаивающий высшую культуру среди низшей, или автомат-пахарь, готовый при всех условиях приняться за свое нехитрое дело?»
Вот как понимал молодой человек теперь все вопросы бродяги, его поиски в книгах, его иллюзии. Вот
о чем он
думал, глядя с переполненным сердцем на темную неподвижную
фигуру.
Напряжённо вслушиваясь, Назаров смотрел, как вдоль берега у самой воды двигается высокая
фигура Степана, а рядом с нею по воде скользило чёрное пятно. Ему было обидно и неловко сидеть, скрючившись под гнилыми досками; когда Рогачёв пропал во тьме, он вылез, брезгливо отряхнулся и сердито
подумал о Степане...
Он спокойно, как
о фигурах из папье-маше,
думал об убитых, даже
о детях; сломанными куклами казались они, и не мог он почувствовать их боли и страданий.
— «Бог-то все заранее расчислил! — набожно и злорадно
думал Наседкин, косясь на степную нишу, в которой едва темнела высокая женская
фигура. Кабы не нашлись вовремя добрые люди, ты бы и теперь, вместо молитвы и воздыхания сердечного, хвосты бы с кем-нибудь трепала. А так-то оно лучше, по-хорошему, по-христиански…
О господи, прости мои согрешения… Ничего, помолись, матушка. Молитва-то — она сердце умягчает и от зла отгоняет…»
И мне даже стало досадно на этих детей за то, что они чинно ходят и
о чем-то солидно разговаривают, как будто в самом деле недешево ценят свои маленькие, бесцветные жизни и знают, для чего живут… Помню, далеко в конце аллеи показались три женские
фигуры. Какие-то барышни — одна в розовом платье, две в белом — шли рядом, взявшись под руки,
о чем-то говорили и смеялись. Провожая их глазами, я
думал: „Хорошо бы теперь от скуки дня на два сойтись тут с какой-нибудь женщиной!“
Подумав немного, Зайкин одевается и выходит на улицу освежиться… Он глядит на серое утреннее небо, на неподвижные облака, слушает ленивый крик сонного коростеля и начинает мечтать
о завтрашнем дне, когда он, поехав в город и вернувшись из суда, завалится спать… Вдруг из-за угла показывается человеческая
фигура.
Белая, бледная, тонкая, очень красивая при лунном свете, она ждала ласки; ее постоянные мечты
о счастье и любви истомили ее, и уже она была не в силах скрывать своих чувств, и ее вся
фигура, и блеск глаз, и застывшая счастливая улыбка выдавали ее сокровенные мысли, а ему было неловко, он сжался, притих, не зная, говорить ли ему, чтобы всё, по обыкновению, разыграть в шутку, или молчать, и чувствовал досаду и
думал только
о том, что здесь в усадьбе, в лунную ночь, около красивой, влюбленной, мечтательной девушки он так же равнодушен, как на Малой Бронной, — и потому, очевидно, что эта поэзия отжила для него так же, как та грубая проза.
Фигуры кокетливо улыбались и вообще имели такой вид, что, кажется, если бы не обязанность поддерживать подсвечник, то они спрыгнули бы с пьедестала и устроили бы в комнате такой дебош,
о котором, читатель, даже и
думать неприлично.
Комик послушался… Дня через два доктор Кошельков сидел у себя в кабинете и, приложив палец ко лбу,
думал о желчных кислотах. Вдруг отворилась дверь и в кабинет влетел Саша Смирнов. Он улыбался, сиял и вся его
фигура дышала счастьем… В руках он держал что-то завернутое в газету.
—
Подумайте (он продолжал все тем же невозмутимым тоном), рассудите, а главное, почувствуйте: если уж я так провинился перед вами, и вся моя
фигура возбуждает одно отвращение, тогда я стушуюсь и понесу крест свой без ропота. Вот все, что я хотел сказать вам, Марья Михайловна.
О чем умолчал, то вы сами дополните.
Я заговорила
о петербургском спиритизме. Он начал мне рассказывать премилые анекдоты. Их у него должно быть несколько коробов набито. Я, когда говорю
о спиритах, увлекаюсь, сержусь; а он шутит спокойно, как над детьми. Как бы мне хотелось добиться его тона. Я
думаю даже, что этот тон очень бы шел к моему лицу и
фигуре. Я бледная; а когда начинаю волноваться, лицо у меня пойдет все пятнами.