Неточные совпадения
Я окончил вечер у княгини; гостей не было, кроме
Веры и одного презабавного старичка. Я был в
духе, импровизировал разные необыкновенные истории; княжна сидела против меня и слушала мой вздор с таким глубоким, напряженным, даже нежным вниманием, что мне стало совестно. Куда девалась ее живость, ее кокетство, ее капризы, ее дерзкая мина, презрительная улыбка, рассеянный взгляд?..
— Теперь благослови, мать, детей своих! — сказал Бульба. — Моли Бога, чтобы они воевали храбро, защищали бы всегда честь лыцарскую, [Рыцарскую. (Прим. Н.В. Гоголя.)] чтобы стояли всегда за
веру Христову, а не то — пусть лучше пропадут, чтобы и
духу их не было на свете! Подойдите, дети, к матери: молитва материнская и на воде и на земле спасает.
А уж упал с воза Бовдюг. Прямо под самое сердце пришлась ему пуля, но собрал старый весь
дух свой и сказал: «Не жаль расстаться с светом. Дай бог и всякому такой кончины! Пусть же славится до конца века Русская земля!» И понеслась к вышинам Бовдюгова душа рассказать давно отошедшим старцам, как умеют биться на Русской земле и, еще лучше того, как умеют умирать в ней за святую
веру.
— Это — больше, глубже
вера, чем все, что показывают золоченые, театральные, казенные церкви с их певчими, органами, таинством евхаристии и со всеми их фокусами. Древняя, народная, всемирная
вера в
дух жизни…
— Мы — бога во Христе отрицаемся, человека же — признаем! И был он, Христос, духовен человек, однако — соблазнил его Сатана, и нарек он себя сыном бога и царем правды. А для нас — несть бога, кроме
духа! Мы — не мудрые, мы — простые. Мы так думаем, что истинно мудр тот, кого люди безумным признают, кто отметает все
веры, кроме
веры в
духа. Только
дух — сам от себя, а все иные боги — от разума, от ухищрений его, и под именем Христа разум же скрыт, — разум церкви и власти.
Пробегая мысленно всю нить своей жизни, он припоминал, какие нечеловеческие боли терзали его, когда он падал, как медленно вставал опять, как тихо чистый
дух будил его, звал вновь на нескончаемый труд, помогая встать, ободряя, утешая, возвращая ему
веру в красоту правды и добра и силу — подняться, идти дальше, выше…
О свадьбе ни слуху ни
духу. Отчего Тушин не делает предложения, или, если сделал, отчего оно не принято? Падало подозрение на Райского, что он увлек
Веру: тогда — отчего он не женится на ней? Общественное мнение неумолимо требовало на суд — кто прав, кто виноват, — чтобы произнести свой приговор.
Вера почти умилилась внутренне, но не смогла ничего ответить ей, а только тяжело перевела
дух и положила ей руку на плечо.
Райский молчал, наблюдая
Веру, а она старалась казаться в обыкновенном расположении
духа, делала беглые замечания о погоде, о встречавшихся знакомых, о том, что вон этот дом еще месяц тому назад был серый, запущенный, с обвалившимися карнизами, а теперь вон как свежо смотрит, когда его оштукатурили и выкрасили в желтый цвет. Упомянула, что к зиме заново отделают залу собрания, что гостиный двор покроют железом, остановилась посмотреть, как ровняют улицу для бульвара.
Тит Никоныч являлся всегда одинакий, вежливый, любезный, подходящий к ручке бабушки и подносящий ей цветок или редкий фрукт. Опенкин, всегда речистый, неугомонный, под конец пьяный, барыни и барышни, являвшиеся теперь потанцевать к невесте, и молодые люди — все это надоедало Райскому и
Вере — и оба искали, он — ее, а она — уединения, и были только счастливы, он — с нею, а она — одна, когда ее никто не видит, не замечает, когда она пропадет «как
дух» в деревню, с обрыва в рощу или за Волгу, к своей попадье.
Открытие в
Вере смелости ума, свободы
духа, жажды чего-то нового — сначала изумило, потом ослепило двойной силой красоты — внешней и внутренней, а наконец отчасти напугало его, после отречения ее от «мудрости».
— В Ивана Ивановича — это хуже всего. Он тут ни сном, ни
духом не виноват… Помнишь, в день рождения Марфеньки, — он приезжал, сидел тут молча, ни с кем ни слова не сказал, как мертвый, и ожил, когда показалась
Вера? Гости видели все это. И без того давно не тайна, что он любит
Веру; он не мастер таиться. А тут заметили, что он ушел с ней в сад, потом она скрылась к себе, а он уехал… Знаешь ли, зачем он приезжал?
— А вы — не животное?
дух, ангел — бессмертное создание? Прощайте,
Вера, мы ошиблись: мне надо не ученицу, а товарища…
В гостиной все были в веселом расположении
духа, и Нил Андреич, с величавою улыбкой, принимал общий смех одобрения. Не смеялся только Райский да
Вера. Как ни комична была Полина Карповна, грубость нравов этой толпы и выходка старика возмутили его. Он угрюмо молчал, покачивая ногой.
От этого сознания творческой работы внутри себя и теперь пропадала у него из памяти страстная, язвительная
Вера, а если приходила, то затем только, чтоб он с мольбой звал ее туда же, на эту работу тайного
духа, показать ей священный огонь внутри себя и пробудить его в ней, и умолять беречь, лелеять, питать его в себе самой.
— Оттого и разные
веры, что людям верят, а себе не верят. И я людям верил и блудил, как в тайге; так заплутался, что не чаял выбраться. И староверы, и нововеры, и субботники, и хлысты, и поповцы, и беспоповцы, и австрияки, и молокане, и скопцы. Всякая
вера себя одна восхваляет. Вот все и расползлись, как кутята [Кутята — щенки.] слепые.
Вер много, а
дух один. И в тебе, и во мне, и в нем. Значит, верь всяк своему
духу, и вот будут все соединены. Будь всяк сам себе, и все будут заедино.
Эти новые реакции нужны и для
духа, оставшегося верным своей
вере, своей идее.
И нужна большая
вера в силу
духа, чтобы устоять в этом процессе.
Человечество должно бесстрашно, с полной
верой в неистребимость своего
духа проходить через материальное развитие, через машину и технику и перестать искать спасения исключительно в прошлом.
О, ты понял тогда, что, сделав лишь шаг, лишь движение броситься вниз, ты тотчас бы и искусил Господа, и
веру в него всю потерял, и разбился бы о землю, которую спасать пришел, и возрадовался бы умный
дух, искушавший тебя.
Но вопрос сей, высказанный кем-то мимоходом и мельком, остался без ответа и почти незамеченным — разве лишь заметили его, да и то про себя, некоторые из присутствующих лишь в том смысле, что ожидание тления и тлетворного
духа от тела такого почившего есть сущая нелепость, достойная даже сожаления (если не усмешки) относительно малой
веры и легкомыслия изрекшего вопрос сей.
Когда страшный и премудрый
дух поставил тебя на вершине храма и сказал тебе: «Если хочешь узнать, Сын ли ты Божий, то верзись вниз, ибо сказано про того, что ангелы подхватят и понесут его, и не упадет и не расшибется, и узнаешь тогда, Сын ли ты Божий, и докажешь тогда, какова
вера твоя в Отца твоего», но ты, выслушав, отверг предложение и не поддался и не бросился вниз.
Это,
Вера Павловна, то, что на церковном языке называется грехом против
духа святого, — грехом, о котором говорится, что всякий другой грех может быть отпущен человеку, но этот — никак, никогда.
Лопухов собирался завтра выйти в первый раз из дому,
Вера Павловна была от этого в особенно хорошем расположении
духа, радовалась чуть ли не больше, да и наверное больше, чем сам бывший больной. Разговор коснулся болезни, смеялись над нею, восхваляли шутливым тоном супружескую самоотверженность
Веры Павловны, чуть — чуть не расстроившей своего здоровья тревогою из — за того, чем не стоило тревожиться.
Хорошо шла жизнь Лопуховых.
Вера Павловна была всегда весела. Но однажды, — это было месяцев через пять после свадьбы, — Дмитрий Сергеич, возвратившись с урока, нашел жену в каком-то особенном настроении
духа: в ее глазах сияла и гордость, и радость. Тут Дмитрий Сергеич припомнил, что уже несколько дней можно было замечать в ней признаки приятной тревоги, улыбающегося раздумья, нежной гордости.
Только,
Вера Павловна, если уж случилось вам видеть меня в таком
духе, в каком я был бы рад быть всегда, и дошло у нас до таких откровенностей, — пусть это будет секрет, что я не по своей охоте мрачное чудовище.
Но он действительно держал себя так, как, по мнению Марьи Алексевны, мог держать себя только человек в ее собственном роде; ведь он молодой, бойкий человек, не запускал глаз за корсет очень хорошенькой девушки, не таскался за нею по следам, играл с Марьею Алексевною в карты без отговорок, не отзывался, что «лучше я посижу с
Верою Павловною», рассуждал о вещах в
духе, который казался Марье Алексевне ее собственным
духом; подобно ей, он говорил, что все на свете делается для выгоды, что, когда плут плутует, нечего тут приходить в азарт и вопиять о принципах чести, которые следовало бы соблюдать этому плуту, что и сам плут вовсе не напрасно плут, а таким ему и надобно быть по его обстоятельствам, что не быть ему плутом, — не говоря уж о том, что это невозможно, — было бы нелепо, просто сказать глупо с его стороны.
В нужде, в работе, лишенные теплой одежды, а иногда насущного хлеба, они умели выходить, вскормить целую семью львенков; отец передал им неукротимый и гордый
дух свой,
веру в себя, тайну великих несчастий, он воспитал их примером, мать — самоотвержением и горькими слезами.
Наши товарищи католики, признававшие, что
дух исходит от отца и сына, и крестившиеся всей ладонью; лютеранин, отец Кроля, не признававший икон и святых и не крестившийся вовсе; миллионы людей, никогда и не знавших о существовании символа
веры…
Духа, пришел к
вере, что Россия скажет новое слово миру.
«Кто ищет вне надежды и
веры каких-либо гарантий для
духа любви, тот уже рационалист».
Принятие свободы означает
веру в человека,
веру в
дух.
Благородство же его природы, серьезность его и католические истоки
духа не допустили его превратиться в декадента пошлого, в самодовольного скептика, охранили в нем богочувствие и возвратили его к
вере.
Когда я говорю с братом по
духу, у которого есть та же
вера, что и у меня, мы не уславливаемся о смысле слов и не разделены словами, для нас слова наполнены тем же реальным содержанием и смыслом, в наших словах живет Логос.
Именно те, которые переносят
веру и мистику исключительно в субъективную действительность человеческого
духа, те, которые отрицают мистическую реальность бытия и пути соединения с ней, отрицают чудесную тайну преосуществления в мире объективном, в мировой душе, те должны быть признаны рационалистами.
Да простит мне читатель интуитивно-афористическую форму изложения, преобладающую в этой книге. Но форма эта не случайно явилась и не выдумана, форма эта внутренне неизбежна, она вытекает из основного устремления
духа и не может быть иной. Для меня
вера есть знание, самое высшее и самое истинное знание, и странно было бы требовать, чтобы я дискурсивно и доказательно обосновывал и оправдывал свою
веру, т. е. подчинял ее низшему и менее достоверному знанию.
И с иконоборческим
духом должно бороться не только во имя
веры, но и во имя культуры, не только во имя религиозной мистики, но и во имя культурной символики.
— «Оттого, говорят, что на вас дьявол снисшел!» — «Но отчего же, говорю, на нас, разумом светлейших, а не на вас, во мраке пребывающих?» «Оттого, говорят, что мы живем по старой
вере, а вы приняли новшества», — и хоть режь их ножом, ни один с этого не сойдет… И как ведь это вышло: где нет раскола промеж народа, там и
духа его нет; а где он есть — православные ли, единоверцы ли, все в нем заражены и очумлены… и который здоров еще, то жди, что и он будет болен!
Настанет время, и великая
вера в свое Я осенит, как огненные языки святого
духа, головы всех людей, и тогда уже не будет ни рабов, ни господ, ни калек, ни жалости, ни пороков, ни злобы, ни зависти.
На вопрос Степана о том, за что его ссылали, Чуев объяснил ему, что его ссылали за истинную
веру Христову, за то, что обманщики-попы
духа тех людей не могут слышать, которые живут по Евангелию и их обличают. Когда же Степан спросил Чуева, в чем евангельский закон, Чуев разъяснил ему, что евангельский закон в том, чтобы не молиться рукотворенньм богам, а поклоняться в
духе и истине. И рассказал, как они эту настоящую
веру от безногого портного узнали на дележке земли.
Наконец он умирает, но перед смертью завещает передать
Вере две телеграфные пуговицы и флакон от
духов — наполненный его слезами…
— Благодарю вас, Степан Трофимович, вас я особенно благодарю и именно за вашу всегдашнюю
веру в Nicolas, в высокость его души и призвания. Эту
веру вы даже во мне подкрепляли, когда я падала
духом.
Чтобы разорвать прочные петли безысходной скуки, которая сначала раздражает человека, будя в нём зверя, потом, тихонько умертвив душу его, превращает в тупого скота, чтобы не задохнуться в тугих сетях города Окурова, потребно непрерывное напряжение всей силы
духа, необходима устойчивая
вера в человеческий разум. Но её даёт только причащение к великой жизни мира, и нужно, чтобы, как звёзды в небе, человеку всегда были ясно видимы огни всех надежд и желаний, неугасимо пылающие на земле.
Я слышал сам, как она рассказывала, что в первые минуты совсем было сошла с ума; но необычайная твердость
духа и теплая
вера подкрепили ее, и она вскоре решилась на такой поступок, на какой едва ли бы отважился самый смелый мужчина: она велела заложить лошадей, сказавши, что едет в губернский город, и с одною горничною девушкой, с кучером и лакеем отправилась прямо в Парашино.
Помогли ли мне соотчичи укрепить мою
веру в то, что время шутовства, всяких юродств и кривляний здесь минуло навсегда, и что под веянием
духа той свободы, о которой у нас не смели и мечтать в мое время, теперь все образованные русские люди взялись за ум и серьезно тянут свою земскую тягу, поощряя робких, защищая слабых, исправляя и воодушевляя помраченных и малодушных и вообще свивая и скручивая наше растрепанное волокно в одну крепкую бечеву, чтобы сцепить ею воедино великую рознь нашу и дать ей окрепнуть в сознании силы и права?..
Этот спасительный пример и увещательные грамоты, которые благочестивый архимандрит Дионисий и незабвенный старец Авраамий рассылали повсюду, пробудили наконец усыпленный
дух народа русского; затлились в сердцах искры пламенной любви к отечеству, все готовы были восстать на супостата, но священные слова: «Умрем за
веру православную и святую Русь!» — не раздавались еще на площадях городских; все сердца кипели мщением, но Пожарский, покрытый ранами, страдал на одре болезни, а бессмертный Минин еще не выступил из толпы обыкновенных граждан.
— Ты не читай книг, — сказал однажды хозяин. — Книга — блуд, блудодейственного ума чадо. Она всего касается, смущает, тревожит. Раньше были хорошие исторические книги, спокойных людей повести о прошлом, а теперь всякая книга хочет раздеть человека, который должен жить скрытно и плотью и
духом, дабы защитить себя от диавола любопытства, лишающего
веры… Книга не вредна человеку только в старости.
Правда, он более и более сближался с Анной Павловной, но в то же время увидел, что она чрезвычайно искренне любит добренькую и пустую
Веру, и у него
духу даже недоставало хоть бы раз намекнуть ей, что он не любит, а только обманывает ее приятельницу.
И не привык ещё, не умеет он пользоваться силами своими, пугается мятежей
духа своего, создаёт чудовищ и боится отражений нестройной души своей — не понимая сущности её; поклоняется формам
веры своей — тени своей, говорю!
Особенно никого не удовлетворило окончание, развязка повести; происшествия слишком спутаны, натянуты, рассказаны торопливо, как-то сокращенно, и смерть героя и героини повести, которые во время бури бросаются в Днепр с высокого утеса, от преследования варяжской дружины, несогласна с
духом христианской
веры, которою они были озарены и глубоко проникнуты.