Неточные совпадения
Тот
стонет, тот катается,
Как оглашенный, по полу,
Тот бредит женкой, матушкой.
— Нет. Он в своей каморочке
Шесть дней лежал безвыходно,
Потом ушел в леса,
Так пел, так плакал дедушка,
Что лес
стонал! А осенью
Ушел на покаяние
В Песочный монастырь.
Такая рожь богатая
В тот год у нас родилася,
Мы землю не ленясь
Удобрили, ухолили, —
Трудненько было пахарю,
Да весело жнее!
Снопами нагружала я
Телегу со стропилами
И пела, молодцы.
(Телега нагружается
Всегда с веселой песнею,
А сани с горькой думою:
Телега хлеб домой везет,
А сани — на базар!)
Вдруг
стоны я услышала:
Ползком ползет Савелий-дед,
Бледнешенек как смерть:
«Прости, прости, Матренушка! —
И повалился в ноженьки. —
Мой грех — недоглядел...
По всей по той дороженьке
И по окольным тропочкам,
Докуда глаз хватал,
Ползли, лежали, ехали.
Барахталися пьяные
И
стоном стон стоял!
Проснулось эхо гулкое,
Пошло гулять-погуливать,
Пошло кричать-покрикивать,
Как будто подзадоривать
Упрямых мужиков.
Царю! — направо слышится,
Налево отзывается:
Попу! попу! попу!
Весь лес переполошился,
С летающими птицами,
Зверями быстроногими
И гадами ползущими, —
И
стон, и рев, и гул!
Горит и
стонет дерево,
Горят и
стонут птенчики:
«Ой, матушка! где ты?
Словно музыку,
Последыш
стоны слушает...
Барин в овраге всю ночь пролежал,
Стонами птиц и волков отгоняя,
Утром охотник его увидал.
Барин вернулся домой, причитая:
— Грешен я, грешен! Казните меня! —
Будешь ты, барин, холопа примерного,
Якова верного,
Помнить до судного дня!
И падал он, и вновь вставал,
Хрипя, «Дубинушку»
стонал.
Люди
стонали только в первую минуту, когда без памяти бежали к месту пожара.
При первом столкновении с этой действительностью человек не может вытерпеть боли, которою она поражает его; он
стонет, простирает руки, жалуется, клянет, но в то же время еще надеется, что злодейство, быть может, пройдет мимо.
Откуда-то слышался гул; казалось, что где-то рушатся целые деревни и там раздаются вопли,
стоны и проклятия.
Раздался треск и грохот; бревна одно за другим отделялись от сруба, и, по мере того как они падали на землю,
стон возобновлялся и возрастал.
Тем не менее он все-таки сделал слабую попытку дать отпор. Завязалась борьба; но предводитель вошел уже в ярость и не помнил себя. Глаза его сверкали, брюхо сладострастно ныло. Он задыхался,
стонал, называл градоначальника душкой, милкой и другими несвойственными этому сану именами; лизал его, нюхал и т. д. Наконец с неслыханным остервенением бросился предводитель на свою жертву, отрезал ножом ломоть головы и немедленно проглотил.
— Кусочек! —
стонал он перед градоначальником, зорко следя за выражением глаз облюбованной им жертвы.
Даже
стонов отдельных не слышно.
Стонала вся слобода. Это был неясный, но сплошной гул, в котором нельзя было различить ни одного отдельного звука, но который всей своей массой представлял едва сдерживаемую боль сердца.
— Ох! за грехи меня, старого, бог попутал! —
простонал бригадир и горько заплакал.
— Тише! тише! — кричал Бородавкин, вдруг заслышав около себя какой-то
стон.
Новые платья сняли, велели надеть девочкам блузки, а мальчикам старые курточки и велели закладывать линейку, опять, к огорчению приказчика, — Бурого в дышло, чтоб ехать за грибами и на купальню.
Стон восторженного визга поднялся в детской и не умолкал до самого отъезда на купальню.
Он слышал ужасный запах, видел грязь, беспорядок, и мучительное положение и
стоны и чувствовал, что помочь этому нельзя.
Кити, поспешно затворившая дверь за Левиным, не смотрела в ту сторону; но больной
застонал, и она быстро направилась к нему.
После обеда однако Кити встала и пошла, как всегда, с работой к больному. Он строго посмотрел на нее, когда она вошла, и презрительно улыбнулся, когда она сказала, что была больна. В этот день он беспрестанно сморкался и жалобно
стонал.
Он уже выходил в гостиную, как вдруг жалостный, тотчас же затихший
стон раздался из спальни. Он остановился и долго не мог понять.
Я проворно соскочил, хочу поднять его, дергаю за повод — напрасно: едва слышный
стон вырвался сквозь стиснутые его зубы; через несколько минут он издох; я остался в степи один, потеряв последнюю надежду; попробовал идти пешком — ноги мои подкосились; изнуренный тревогами дня и бессонницей, я упал на мокрую траву и как ребенок заплакал.
Она ужасно мучилась,
стонала, и только что боль начинала утихать, она старалась уверить Григорья Александровича, что ей лучше, уговаривала его идти спать, целовала его руку, не выпускала ее из своих.
Генерал расхохотался; болезненно
застонала Улинька.
Она поэту подарила
Младых восторгов первый сон,
И мысль об ней одушевила
Его цевницы первый
стон.
Простите, игры золотые!
Он рощи полюбил густые,
Уединенье, тишину,
И ночь, и звезды, и луну,
Луну, небесную лампаду,
Которой посвящали мы
Прогулки средь вечерней тьмы,
И слезы, тайных мук отраду…
Но нынче видим только в ней
Замену тусклых фонарей.
Ни крика, ни
стону не было слышно даже тогда, когда стали перебивать ему на руках и ногах кости, когда ужасный хряск их послышался среди мертвой толпы отдаленными зрителями, когда панянки отворотили глаза свои, — ничто, похожее на
стон, не вырвалось из уст его, не дрогнулось лицо его.
Стоны и шумы, завывающая пальба огромных взлетов воды и, казалось, видимая струя ветра, полосующего окрестность, — так силен был его ровный пробег, — давали измученной душе Лонгрена ту притупленность, оглушенность, которая, низводя горе к смутной печали, равна действием глубокому сну.
Ничто в спокойной наружности его не говорило о том напряжении чувства, гул которого, подобно гулу огромного колокола, бьющего над головой, мчался во всем его существе оглушительным нервным
стоном.
Рассказ Меннерса, как матрос следил за его гибелью, отказав в помощи, красноречивый тем более, что умирающий дышал с трудом и
стонал, поразил жителей Каперны.
Хозяйка
стонала и охала, Илья Петрович все еще грозил и ругался…
Вдруг послышалось, что в комнате, где была старуха, ходят. Он остановился и притих, как мертвый. Но все было тихо, стало быть померещилось. Вдруг явственно послышался легкий крик или как будто кто-то тихо и отрывисто
простонал и замолчал. Затем опять мертвая тишина, с минуту или с две. Он сидел на корточках у сундука и ждал, едва переводя дух, но вдруг вскочил, схватил топор и выбежал из спальни.
В эту минуту умирающий очнулся и
простонал, и она побежала к нему.
Тихим, ослабевшим шагом, с дрожащими коленами и как бы ужасно озябший, воротился Раскольников назад и поднялся в свою каморку. Он снял и положил фуражку на стол и минут десять стоял подле, неподвижно. Затем в бессилии лег на диван и болезненно, с слабым
стоном, протянулся на нем; глаза его были закрыты. Так пролежал он с полчаса.
Но об том — об том он совершенно забыл; зато ежеминутно помнил, что об чем-то забыл, чего нельзя забывать, — терзался, мучился, припоминая,
стонал, впадал в бешенство или в ужасный, невыносимый страх.
Тревога, крики ужаса,
стоны… Разумихин, стоявший на пороге, влетел в комнату, схватил больного в свои мощные руки, и тот мигом очутился на диване.
Господи!» Да, вот уходит и хозяйка, все еще со
стоном и плачем… вот и дверь у ней захлопнулась…
Феклуша. А я, мaтушка, так своими глазами видела. Конечно, другие от суеты не видят ничего, так он им машиной показывается, они машиной и называют, а я видела, как он лапами-то вот так (растопыривает пальцы) делает. Hу, и
стон, которые люди хорошей жизни, так слышат.
Вот у вас в этакой прекрасный вечер редко кто и за вороты-то выдет посидеть; а в Москве-то теперь гульбища да игрища, а по улицам-то инда грохот идет;
стон стоит.
Без пользы сила в нём, напрасен рёв и
стон,
Как он ни рвался, ни метался,
Но всё добычею охотника остался,
И в клетке напоказ народу увезён.
Бывало, зарычит, так
стонет лес кругом,
И я, без памяти, бегом,
Куда глаза глядят, от этого урода...
— Господи владыко! —
простонал мой Савельич. — Заячий тулуп почти новешенький! и добро бы кому, а то пьянице оголелому!
— Ну, Петр Андреич, чуть было не стряслась беда, да, слава богу, все прошло благополучно: злодей только что уселся обедать, как она, моя бедняжка, очнется да
застонет!..
Два инвалида стали башкирца раздевать. Лицо несчастного изобразило беспокойство. Он оглядывался на все стороны, как зверок, пойманный детьми. Когда ж один из инвалидов взял его руки и, положив их себе около шеи, поднял старика на свои плечи, а Юлай взял плеть и замахнулся, тогда башкирец
застонал слабым, умоляющим голосом и, кивая головою, открыл рот, в котором вместо языка шевелился короткий обрубок.
Нас провожают
стон, рев, хохот, свист чудовищ!
И тут со всех сторон
Тоска, и оханье, и
стон.
— Ах, как я люблю это пустое существо! —
простонал Павел Петрович, тоскливо закидывая руки за голову. — Я не потерплю, чтобы какой-нибудь наглец посмел коснуться… — лепетал он несколько мгновений спустя.