Неточные совпадения
И он стал прислушиваться, приглядываться и
к концу зимы высмотрел место очень хорошее и повел на него атаку, сначала из Москвы, через теток,
дядей, приятелей, а потом, когда дело созрело, весной сам
поехал в Петербург.
— Приехала сегодня из Петербурга и едва не попала на бомбу; говорит, что видела террориста,
ехал на серой лошади, в шубе, в папахе. Ну, это, наверное, воображение, а не террорист. Да и по времени не выходит, чтоб она могла наскочить на взрыв. Губернатор-то —
дядя мужа ее. Заезжала я
к ней, — лежит, нездорова, устала.
Проходит еще три дня; сестрица продолжает «блажить», но так как матушка решилась молчать, то в доме царствует относительная тишина. На четвертый день утром она
едет проститься с дедушкой и с
дядей и объясняет им причину своего внезапного отъезда. Родные одобряют ее. Возвратившись, она перед обедом заходит
к отцу и объявляет, что завтра с утра уезжает в Малиновец с дочерью, а за ним и за прочими вышлет лошадей через неделю.
— Значит, все кончено, — сказал
дядя, сухо обращаясь
к Обноскину и почти не глядя на него. — Татьяна Ивановна, пожалуйте вашу руку.
Едем!
— —
Дядя Ерошка прост был, ничего не жалел. Зато у меня вся Чечня кунаки были. Приедет ко мне какой кунак, водкой пьяного напою, ублажу, с собой спать положу, а
к нему
поеду, подарок, пешкеш, свезу. Так-то люди делают, а не то что как теперь: только и забавы у ребят, что семя грызут, да шелуху плюют, — презрительно заключил старик, представляя в лицах, как грызут семя и плюют шелуху нынешние казаки.
Но как ни сдружилась Бельтова с своей отшельнической жизнию, как ни было больно ей оторваться от тихого Белого Поля, — она решилась
ехать в Москву. Приехав, Бельтова повезла Володю тотчас
к дяде. Старик был очень слаб; она застала его полулежащего в вольтеровских креслах; ноги были закутаны шалями из козьего пуху; седые и редкие волосы длинными космами падали на халат; на глазах был зеленый зонтик.
С подъезда оба поручика и коллежский асессор Сенечка сели на лихачей и, крикнув:"Туда!" — скрылись в сумерках."Индюшка"увязалась было за
дядей, но он без церемоний отвечал:"Ну тебя!"Тогда она на минуту опечалилась:"Куда же я
поеду?", но села в карету и велела везти себя сначала
к Елисееву, потом
к Балле, потом
к колбаснику Кирхгейму…
— За что? — спрашиваю. — Я сейчас
поеду к Александру Александровичу, он мой
дядя… Вон у него огонь в кабинете. Я сейчас от него.
Chaque baron а sà fantaisie, [У каждого барона своя фантазия (франц. поговорка)] а фантазия Патрикея была та, что он и в дряхлой старости своей, схоронив княгиню Варвару Никаноровну, не
поехал в Петербург
к своему разбогатевшему сыну, а оставался вольным крепостным после освобождения и жил при особе
дяди князя Якова.
Князю Григорову непременно бы следовало
ехать на похороны
к дяде; но он не
поехал, отговорившись перед женой тем, что он считает нечестным скакать хоронить того человека, которого он всегда ненавидел: в сущности же князь не
ехал потому, что на несколько дней даже не в состоянии был расстаться с Еленой, овладевшей решительно всем существом его и тоже переехавшей вместе с матерью на дачу.
Дядя князя Григорова,
к которому он теперь
ехал обедать, был действительный тайный советник Михайло Борисович Бахтулов и принадлежал
к высшим сановникам.
Я на бале у
дяди был представлен ее матери и, несколько дней спустя, в первый раз
поехал к ним.
Ехавши из Петербурга, Лев Степанович пригласил
к себе
дядю своей жены, не главного, а так, дядю-старика, оконтуженного в голову во время турецкой кампании, вследствие чего он потерял память, ум и глаза.
Дяди не было дома, и Дарья Алексевна, очень любившая Турсукову (а она умела любить горячо, несмотря на наружную холодность), сейчас
к ней
поехала, и что же она там нашла?
По следствию оказалось, что
дядя, садясь в карету, вместо Бакуниных приказал
ехать к Воронцовым, у которых он никогда не бывал.
Отец поглядел в окно, увидал коляску, взял картуз и пошел на крыльцо встречать. Я побежал за ним. Отец поздоровался с
дядей и сказал: «Выходи же». Но
дядя сказал: «Нет, возьми лучше ружье, да
поедем со мной. Вон там, сейчас за рощей, русак лежит в зеленях. Возьми ружье,
поедем убьем». Отец велел себе подать шубку и ружье, а я побежал
к себе, наверх, надел шапку и взял свое ружье. Когда отец сел с
дядей в коляску, я приснастился с ружьем сзади на запятки, так что никто не видал меня.
Сделав им уваженье насчет тиатеру,
дядя ладил, чтобы опять
к ним в гости
ехать.
Ладно…
поехали… подвез он меня
к большущему дому… извозчика разделали… «Иди, говорит, за мной», и ввел на самый верхний этаж, отворил двери, вошли: вижу, комната хорошая, хоть бы у господ такая. Вдруг из-за перегородки выскакивает мамзелька в платье, ловкая такая, собой красивая, и прямо чмок
дядю в лоб. «Ах ты, суконное рыло! — подумал я. — Какое ему счастье выходит!» Поцеловавшись с моим благоприятелем, и мне ножкой шаркнула…
Ден через пять огляделся Алексей в городе и маленько привык
к тамошней жизни. До смерти надоел ему охочий до чужих обедов
дядя Елистрат, но Алексей скоро отделался от его наянливости. Сказал земляку, что
едет домой, а сам с постоялого двора перебрался в самую ту гостиницу, где обедал в день приезда и где впервые отроду услыхал чудные звуки органа, вызвавшие слезовую память о Насте и беззаветной любви ее, — звуки, заставившие его помимо воли заглянуть в глубину души своей и устыдиться черноты ее и грязи.
Своротили лесники. Долго они аукались и перекликались с Артемьем и Петряем. Впереди Патапа Максимыча
ехал на дровешках
дядя Онуфрий, Петряй присоединился
к храпевшему во всю ивановскую Дюкову, Артемий примостился на облучке пошевней, в которых лежал Патап Максимыч и спал, по-видимому, богатырским сном паломник Стуколов.
— Коего шута на конце лесованья они не видали здесь? — сказал
дядя Онуфрий. — Опять же колокольцев не слыхать, а начальство разве без колокольца
поедет? Гляди, лысковцы [Оптовые лесопромышленники из Лыскова. Их не любят лесники за обманы и обиды.] не нагрянули ль… Пусто б им было!.. Больше некому. Пойти посмотреть самому, — прибавил он, направляясь
к лесенке.
Патап Максимыч, посмотрев на Петряя, подумал, что от подростка в пути большого проку не будет. Заметив, что не только
дядя Онуфрий, но и вся артель недовольна, что «подсыпке»
ехать досталось, сказал, обращаясь
к лесникам...
— У Воскресенья этого добра вволю, — сказал
дядя Онуфрий, — завтра же вы туда как раз
к базару попадете. Вы не по хлебной ли части
едете?
— А вот и мы, а вот и мы, дружок! — начал господин с бачками, пожимая Сашину руку. — Чай, заждался! Небось бранил
дядю за то, что не
едет! Коля, Костя, Нина, Фифа… дети! Целуйте кузена Сашу! Все
к тебе, всем выводком, и денька на три, на четыре. Надеюсь, не стесним? Ты, пожалуйста, без церемонии.
— Что же делать? «Покориться, смириться», — говорил ей ее внутренний голос. Она чувствовала, что
дядя Форов говорит ей правду, она и сама понимала, что она легко могла всем надоесть своим тяжелым, неприятным характером, и она даже оплакала это несчастие и почувствовала неодолимое влечение
поехать к Бодростиной, видеть брата и Глафиру, которая никогда не говорила с нею сурово и всегда ею любовалась.
—
Дядя, мне нужно
ехать к больным. Вы позволите?
Это так и вышло. Нетов
поехал к своему
дяде. Тот догадался, задержал его у себя и послал за другим родственником, Краснопёрым. Они отобрали у него брошюру, отправили домой с двумя артельщиками и отдали приказ прислуге не выпускать его никуда. Евлампий Григорьевич сначала бушевал, но скоро стих и опять сел что-то писать и считать на счетах.
— Да, уезжаю. Доктор уверил отца, что мне это после болезни необходимо. Кроме того, отец давно хотел, чтобы я
поехал за границу и заехал в Париж,
к моему двоюродному
дяде, которого он любит как родного брата. Теперь случай представился, я выхожу в отставку и
еду.
— Извольте, сударь,
ехать к вашему
дяде, — сказал в заключение государь, — спросите у него самого объяснения его поступков и тотчас привезите мне ответ; до тех пор и я за обед не сяду.
Поцелуям и уверениям в неизменной дружбе не было конца. Скажу вам по секрету, мой читатель, что если
к этому быстрому решению подвинула ее дружба, так над этим чувством в то же время господствовало другое, может быть, более сильное. Тони уловила из разговора Сурмина с Ранеевым, что он должен непременно
ехать в Белоруссию для получения наследства, доставшегося после
дяди, она будет видеть его, будет близко от него… Головка ее воспламенилась от этой мысли.
— Щенят этих забрал, потом, значит, — ходу! Дядя-то мой родной, у него я жил… Да… Во весь карьер поскакал. Глядь, она катит… Н-да!.. Катит. А он,
дядя мой родной, домыслил, — мостом не
поехал, а через воду поскакал. Я только забыл, целовальник какой был… Ну, хорошо! Привез
к нашему ко двору…
— Борис! — сказала она сыну и улыбнулась, — я пройду
к графу,
к дяде, а ты поди
к Пьеру, mon ami, покаместь, да не забудь передать ему приглашение от Ростовых. Они зовут его обедать. Я думаю, он не
поедет? — обратилась она
к князю.