Неточные совпадения
Самгин начал рассказывать о беженцах-евреях и, полагаясь на свое не очень богатое воображение, об условиях их
жизни в холодных дачах, с детями, стариками, без хлеба. Вспомнил старика с красными глазами, дряхлого старика, который молча пытался и не мог поднять бессильную руку свою. Он тотчас же заметил, что его перестают слушать, это принудило его повысить тон речи, но через минуту-две человек с волосами дьякона, гулко крякнув, заявил...
Варвара пригласила к столу. Сидя напротив
еврея, Самгин вспомнил слова Тагильского: «Одно из самых отвратительных явлений нашей
жизни —
еврей, зараженный русским нигилизмом». Этот — не нигилист. И — не Прейс…
— Неверно? Нет, верно. До пятого года — даже начиная с 80-х — вы больше обращали внимания на
жизнь Европы и вообще мира. Теперь вас Европа и внешняя политика правительства не интересует. А это — преступная политика, преступная по ее глупости. Что значит посылка солдат в Персию? И темные затеи на Балканах? И усиление националистической политики против Польши, Финляндии, против
евреев? Вы об этом думаете?
— Странствуем, как цыганы, а имеем весь хозяйственный снаряд — два самовара выработали у
евреев, рухляди мягкой тоже… Беженцы эти имущество не ценят, только бы
жизнь спасти…
Лазарь же хоть и не столь преуспел, а все-таки сумел уничтожить тот особливый наружный облик, который запирает
еврею вход в
жизнь.
Идет такой бедняга с дрянным товаром, порой со спичками, только бы прикрыть чем-нибудь свое нищенство, идет лохматый, оборванный и грязный, с потускневшими и грустными глазами, и по всему сразу узнаешь нашего
еврея, только еще более несчастного на чужой стороне, где
жизнь дороже, а удача встречает не всех.
— То есть — это как же? Ведь какие люди — вопрос! В
евреев — не верю-с, но есть люди значительно опаснее их, это совсем лишние люди и, действительно, забегают вперёд, нарушая порядок
жизни, да-с!
Надо сказать, что Шлема был первый
еврей, которого я в
жизни своей видал: в Вологде в те времена не было ни одного
еврея, а в бурлацкой ватаге и среди крючников в Рыбинске и подавно не было ни одного.
— Мне, ей-богу, весело! — воскликнул Ежов, спрыгнув со стола. — Ка-ак я вчер-ра одного сударя распатронил в газете! И потом — я слышал один мудрый анекдот: сидит компания на берегу моря и пространно философствует о
жизни. А
еврей говорит: «Гашпада! И за-ачем штольки много разного шлов? И я вам шкажу все и зразу:
жизнь наша не стоит ни копейки, как это бушующее море!..»
Но далее оказалось, что он знает столько: был Христос, который восстал против еврейских законов, и
евреи распяли его за это на кресте. Но он был бог и потому не умер на кресте, а вознёсся на небо и тогда дал людям новый закон
жизни…
Припоминая стародавние русские поговорки, вроде «неровён час», «береженого Бог бережет», «плохо не клади» и проч., и видя, что дачная
жизнь, первоначально сосредоточенная около станции железной дороги, начинает подходить к нам все ближе и ближе (один грек приведет за собой десять греков, один
еврей сотню
евреев), я неприметно стал впадать в задумчивость.
В те времена еврейская
жизнь еще не замкнулась в стенах домов и синагог, как теперь;
евреи охотно совершали свои обряды на виду у города, и нам часто случалось видеть еврейские свадьбы…
Это знает по собственному опыту каждый, живущий религиозной
жизнью, и это же свидетельствуется в религиозной письменности [В Послании к
Евреям начальником и совершителем веры называется сам Христос.
Но перед Левиным встает, как сам он чувствует, «опасный» вопрос: «Ну, а
евреи, магометане, конфуцианцы, буддисты, что же они такое?» Левин отвечает: «Вопроса о других верованиях и их отношениях к божеству я не имею права и возможности решить». Кто же тогда дал ему право решать вопрос о христианских верованиях, — решать, что именно моральное содержание христианства единственно дает людям силу
жизни?
Это не есть, как думают многие, взгляд на
жизнь, выработанный материалистической наукой и философией нашего времени; наука и философия нашего времени довели только это воззрение до последних его пределов, при которых очевиднее, чем прежде, стало несоответствие этого взгляда основным требованиям природы человеческой; но это давнишний, первобытный взгляд людей, стоящих на низшей ступени развития: он выражен и у Китайцев, и у Буддистов, и у
Евреев, и в книге Иова, и в изречении: «земля еси и в землю пойдеши».
Разве не очевидно, что такое решение вопроса есть только перефразированное царство Мессии, в котором роль Мессии играет наука, а что для того, чтобы объяснение такое объясняло что-нибудь, необходимо верить в догматы науки так же бесконтрольно, как верят
Евреи в Мессию, что и делают правоверные науки, — с тою только разницей, что правоверному
Еврею, представляющему себе в Мессии посланника Божия, можно верить в то, что он всё своей властью устроит отлично; для правоверного же науки по существу дела нельзя верить в то, чтобы посредством внешнего изучения потребностей можно было решить главный и единственный вопрос о
жизни.
Одинокий, не только бездетный, но даже не имевший близких родственников,
еврей отказал по завещанию все свое состояние христианке, продававшей ему умело свои ласки, так как нельзя же было допустить со стороны красивой польки каких-либо чувств к безобразному жиду. Продажа чувства именно шла умело. Станислава Феликсовна сумела до конца
жизни своего любовника доставлять ему иллюзию любви и беззаветной преданности.
Своей демонической красотой Станислава Лысенко, принявшая в Варшаве свою девичью фамилию Свянторжецкой, произвела роковое впечатление на одинокого
еврея, уже пожилого годами, но не телом и духом, так как вся его предыдущая
жизнь была сплошным воздержанием от страстей.
Эта болезнь оставила в А. П. большие воспоминания. Это была первая тяжкая болезнь, какую он испытал в
жизни, и именно ей он приписывал то, что уже со студенческих лет стал хворать жестоким геморроем. Постоялый же двор, в который завозил его Иван Парфентьевич, и симпатичные
евреи выведены им в «Степи» в лице Моисея Моисеевича, его жены и брата Соломона.
Спасение
жизни личной от смерти, по учению
евреев, было исполнением воли бога, выраженной в законе Моисея по его заповедям.
Связывая это свое учение с учением
евреев о пришествии мессии, он говорит
евреям о восстановлении сына человеческого из мертвых, разумея под этим не плотское и личное восстановление мертвых, а пробуждение
жизни в боге.
Главное различие между нашим понятием о
жизни человеческой и понятием
евреев состоит в том, что, по нашим понятиям, наша смертная
жизнь, переходящая от поколения к поколению, не настоящая
жизнь, а
жизнь падшая, почему-то временно испорченная; а по понятию
евреев, эта
жизнь есть самая настоящая, есть высшее благо, данное человеку под условием исполнения воли бога.
Вот на этом-то понятии о
жизни и основывает Христос свое учение о
жизни истинной или вечной, которую он противуполагает
жизни личной и смертной. «Исследуйте писания», говорит Христос
евреям (Иоан. V, 39), «ибо вы через них думаете иметь
жизнь вечную».
Эти два единственные случая употребления слов:
жизнь вечная в Пятикнижии и во всем Ветхом Завете (за исключением одной главы апокрифического Даниила) ясно определяют понятия
евреев о
жизни вообще и
жизни вечной.
Христос в противоположность
жизни временной, частной, личной учит той вечной
жизни, которую по Второзаконию бог обещал израилю, но только с той разницею, что, по понятию
евреев,
жизнь вечная продолжалась только в избранном народе израильском и для приобретения этой
жизни нужно было соблюдать исключительные законы бога для израиля, а по учению Христа
жизнь вечная продолжается в сыне человеческом, и для сохранения ее нужно соблюдать законы Христа, выражающие волю бога для всего человечества.
Наше понятие о воскресении до такой степени чуждо понятию
евреев о
жизни, что нельзя себе представить даже, как мог бы говорить Христос
евреям о воскресении и вечной личной, свойственной каждому человеку
жизни.
Христос в обоих случаях определяет, что̀ должно разуметь под словами:
жизнь вечная; когда он употребляет их, то говорит
евреям то же самое, что сказано много раз в законе их, а именно: исполнение воли бога есть
жизнь вечная.
Жизнь сама по себе, по понятию
евреев, вечна и такова она в боге: человек же всегда смертен, таково его свойство.
Восстановление мертвых (а не воскресение, как неправильно переводится это слово), по верованиям
евреев, совершится при наступлении века мессии и установлении царства бога на земле. И вот Христос, встречаясь с этим верованием временного, местного и плотского воскресения, отрицает его и на место его ставит свое учение о восстановлении вечной
жизни в боге.
Главная задача нашей
жизни по этому представлению не в том, чтобы прожить ту данную нам смертную
жизнь так, как хочет податель
жизни, не в том, чтобы сделать ее вечною в поколениях людей, как
евреи, или слиянием ее с волею отца, как учил Христос, а в том, чтобы уверить себя, что после этой
жизни начнется настоящая.
По закону Моисея, как его понимали
евреи, для приложения его к
жизни требовалось исполнение шестисот тринадцати заповедей, часто бессмысленных, жестоких и таких, которые все основывались на авторитете писания.
По понятию
евреев, китайцев, индусов и всех людей мира, не верующих в догмат падения человека и искупления его,
жизнь есть
жизнь, как она есть.
Жизнь вообще, и тем более
жизнь вечная, хайе-ойлом, по учению
евреев, есть свойство одного бога.
По учению
евреев, человек есть человек точно такой, какой он есть, т. е. смертный.
Жизнь есть в нем только как
жизнь, продолжающаяся из рода в род в народе. Один только народ, по учению
евреев, имеет в себе возможность
жизни. Когда бог говорит: будете жить и не умрете, то он говорит это народу. Вдунутая в человека богом
жизнь есть смертная для каждого отдельного человека, но
жизнь эта продолжается из поколения в поколение, если люди исполняют завет с богом, т. е. условия, положенные для этого богом.