Неточные совпадения
— А мы
живем и ничего не знаем, — сказал
раз Вронский пришедшему к ним поутру Голенищеву. — Ты видел картину Михайлова? — сказал он, подавая ему
только что полученную утром русскую газету и указывая на статью о русском художнике, жившем в том же городе и окончившем картину, о которой давно ходили слухи и которая вперед была куплена. В статье были укоры правительству и Академии за то, что замечательный художник был лишен всякого поощрения и помощи.
— Я на это тебе
только одно скажу: трудно поверить, чтобы человек, который, несмотря на свои шестьдесят лет, зиму и лето ходит босой и, не снимая, носит под платьем вериги в два пуда весом и который не
раз отказывался от предложений
жить спокойно и на всем готовом, — трудно поверить, чтобы такой человек все это делал
только из лени.
Не явилась тоже и одна тонная дама с своею «перезрелою девой», дочерью, которые хотя и
проживали всего
только недели с две в нумерах у Амалии Ивановны, но несколько уже
раз жаловались на шум и крик, подымавшийся из комнаты Мармеладовых, особенно когда покойник возвращался пьяный домой, о чем, конечно, стало уже известно Катерине Ивановне, через Амалию же Ивановну, когда та, бранясь с Катериной Ивановной и грозясь прогнать всю семью, кричала во все горло, что они беспокоят «благородных жильцов, которых ноги не стоят».
Каждый
раз, когда он думал о большевиках, — большевизм олицетворялся пред ним в лице коренастого, спокойного Степана Кутузова. За границей существовал основоположник этого учения, но Самгин все еще продолжал называть учение это фантастической системой фраз, а Владимира Ленина мог представить себе
только как интеллигента, книжника, озлобленного лишением права
жить на родине, и скорее голосом, чем реальным человеком.
— Да, да, — повторял он, — я тоже жду утра, и мне скучна ночь, и я завтра пошлю к вам не за делом, а чтоб
только произнести лишний
раз и услыхать, как раздастся ваше имя, узнать от людей какую-нибудь подробность о вас, позавидовать, что они уж вас видели… Мы думаем, ждем,
живем и надеемся одинаково. Простите, Ольга, мои сомнения: я убеждаюсь, что вы любите меня, как не любили ни отца, ни тетку, ни…
Да черт мне в них, и до будущего, когда я один
только раз на свете
живу!
Уж одно слово, что он фатер, — я не об немцах одних говорю, — что у него семейство, он
живет как и все, расходы как и у всех, обязанности как и у всех, — тут Ротшильдом не сделаешься, а станешь
только умеренным человеком. Я же слишком ясно понимаю, что, став Ротшильдом или даже
только пожелав им стать, но не по-фатерски, а серьезно, — я уже тем самым
разом выхожу из общества.
От них она поступила горничной к становому, но могла
прожить там
только три месяца, потому что становой, пятидесятилетний старик, стал приставать к ней, и один
раз, когда он стал особенно предприимчив, она вскипела, назвала его дураком и старым чортом и так толкнула в грудь, что он упал.
— Зачем жалкая? Нет, это кажется
только на первый
раз… она
живет истинным философом. Вы как-нибудь поговорите с ней поподробнее.
— Что мне делается;
живу, как старый кот на печке.
Только вот ноги проклятые не слушают. Другой
раз точно на чужих ногах идешь… Ей-богу! Опять, тоже вот идешь по ровному месту, а левая нога начнет задирать и начнет задирать. Вроде как подымаешься по лестнице.
— Пожалуй, и не так.
Только она утром теперь не придет, — поспешил еще
раз обозначить Митя, — я ей одно поручение дал… Слушай, брат Иван всех превзойдет. Ему
жить, а не нам. Он выздоровеет.
Домой, то есть в дом тех хозяев, у которых
жил ее покойный отец, она являлась примерно
раз в неделю, а по зимам приходила и каждый день, но
только лишь на ночь, и ночует либо в сенях, либо в коровнике.
Наконец узкая и скалистая часть долины была пройдена. Горы как будто стали отходить в стороны. Я обрадовался, полагая, что море недалеко, но Дерсу указал на какую-то птицу, которая, по его словам,
живет только в глухих лесах, вдали от моря. В справедливости его доводов я сейчас же убедился. Опять пошли броды, и чем дальше, тем глубже.
Раза два мы разжигали костры, главным образом для того, чтобы погреться.
В лесу мы не страдали от ветра, но каждый
раз, как
только выходили на реку, начинали зябнуть. В 5 часов пополудни мы дошли до четвертой зверовой фанзы. Она была построена на берегу небольшой протоки с левой стороны реки. Перейдя реку вброд, мы стали устраиваться на ночь. Развьючив мулов, стрелки принялись таскать дрова и приводить фанзу в
жилой вид.
Сегодня первый
раз приказано было сократить выдачу буды наполовину. Но и при этом расчете продовольствия могло хватить
только на 2 суток. Если по ту сторону Сихотэ-Алиня мы не сразу найдем
жилые места, придется голодать. По словам китайцев, раньше в истоках Вай-Фудзина была зверовая фанза, но теперь они не знают, существует она или нет.
Но для такого углубления в самого себя надобно было иметь не
только страшную глубь души, в которой привольно нырять, но страшную силу независимости и самобытности.
Жить своею жизнию в среде неприязненной и пошлой, гнетущей и безвыходной могут очень немногие. Иной
раз дух не вынесет, иной
раз тело сломится.
— Положение среднее. Жалованье маленькое, за битую посуду больше заплатишь. Пурбуарами
живем. Дай Бог здоровья, русские господа не забывают.
Только раз одна русская дама, в Эмсе, повадилась ко мне в отделение утром кофе пить, а тринкгельду [на чай (от нем. Trinkgeld).] два пфеннига дает. Я было ей назад: возьмите, мол, на бедность себе! — так хозяину, шельма, нажаловалась. Чуть было меня не выгнали.
Два
раза (об этом дальше) матушке удалось убедить его съездить к нам на лето в деревню; но,
проживши в Малиновце не больше двух месяцев, он уже начинал скучать и отпрашиваться в Москву, хотя в это время года одиночество его усугублялось тем, что все родные разъезжались по деревням, и его посещал
только отставной генерал Любягин, родственник по жене (единственный генерал в нашей семье), да чиновник опекунского совета Клюквин, который занимался его немногосложными делами и один из всех окружающих знал в точности, сколько хранится у него капитала в ломбарде.
— Ах, Казимир, Казимир! — сказала укоризненным тоном мать. — Сколько людей ездят в столицы и даже
живут там, а в бога все-таки верят. А вы
раз только съездили и уже говорите такие глупости.
Галактион стоял все время на крыльце, пока экипаж не скрылся из глаз. Харитина не оглянулась ни
разу. Ему сделалось как-то и жутко, и тяжело, и жаль себя. Вся эта поездка с Харитиной у отца была
только злою выходкой, как все, что он делал. Старик в глаза смеялся над ним и в глаза дразнил Харитиной. Да, «без щей тоже не
проживешь». Это была какая-то бессмысленная и обидная правда.
Лопахин. Знаете, я встаю в пятом часу утра, работаю с утра до вечера, ну, у меня постоянно деньги свои и чужие, и я вижу, какие кругом люди. Надо
только начать делать что-нибудь, чтобы понять, как мало честных, порядочных людей. Иной
раз, когда не спится, я думаю: господи, ты дал нам громадные леса, необъятные поля, глубочайшие горизонты, и,
живя тут, мы сами должны бы по-настоящему быть великанами…
Семейно
живут 41, причем 21 пара состоит в незаконном браке. Женщин свободного состояния
только 10, то есть в 16
раз меньше, чем в Рыковском, и даже в 4
раза меньше, чем в такой щели, как Дуэ.
Какой-нибудь из «несчастных», убивший каких-нибудь двенадцать душ, заколовший шесть штук детей, единственно для своего удовольствия (такие, говорят, бывали), вдруг ни с того, ни с сего, когда-нибудь, и всего-то, может быть, один
раз во все двадцать лет, вдруг вздохнет и скажет: «А что-то теперь старичок генерал,
жив ли еще?» При этом, может быть, даже и усмехнется, — и вот и
только всего-то.
«Я, однако же, замечаю (писала она в другом письме), что я вас с ним соединяю, и ни
разу не спросила еще, любите ли вы его? Он вас полюбил, видя вас
только однажды. Он о вас как о „свете“ вспоминал; это его собственные слова, я их от него слышала. Но я и без слов поняла, что вы для него свет. Я целый месяц подле него
прожила и тут поняла, что и вы его любите; вы и он для меня одно».
Ему казалось, что он теперь
только понимал, для чего стоит
жить; все его предположения, намерения, весь этот вздор и прах исчезли
разом; вся душа его слилась в одно чувство, в одно желание, в желание счастья, обладания, любви, сладкой женской любви.
Воодушевившись, Петр Елисеич рассказывал о больших европейских городах, о музеях, о разных чудесах техники и вообще о том, как
живут другие люди. Эти рассказы уносили Нюрочку в какой-то волшебный мир, и она каждый
раз решала про себя, что, как
только вырастет большая, сейчас же уедет в Париж или в Америку. Слушая эту детскую болтовню, Петр Елисеич как-то грустно улыбался и молча гладил белокурую Нюрочкину головку.
Вот
только жаль ребятишек, и мысль о них каждый
раз варом обливала отупевшее материнское сердце: как-то они будут
жить у мачехи?..
Сусанна росла недовольною Коринной у одной своей тетки, а Вениамин, обличавший в своем характере некоторую весьма раннюю нетерпимость, получал от родительницы каждое первое число по двадцати рублей и
жил с некоторыми военными людьми в одном казенном заведении. Он оттуда каким-то образом умел приходить на университетские лекции, но к матери являлся
только раз в месяц. Да, впрочем, и сама мать стеснялась его посещениями.
— Ах, Захар! Опять «не полагается»! — весело воскликнул Горизонт и потрепал гиганта по плечу. — Что такое «не полагается»? Каждый
раз вы мне тычете этим самым своим «не полагается». Мне всего
только на три дня.
Только заключу арендный договор с графом Ипатьевым и сейчас же уеду. Бог с вами!
Живите себе хоть один во всех номерах. Но вы
только поглядите, Захар, какую я вам привез игрушку из Одессы! Вы таки будете довольны!
Когда я глядел на деревни и города, которые мы проезжали, в которых в каждом доме
жило, по крайней мере, такое же семейство, как наше, на женщин, детей, которые с минутным любопытством смотрели на экипаж и навсегда исчезали из глаз, на лавочников, мужиков, которые не
только не кланялись нам, как я привык видеть это в Петровском, но не удостоивали нас даже взглядом, мне в первый
раз пришел в голову вопрос: что же их может занимать, ежели они нисколько не заботятся о нас? и из этого вопроса возникли другие: как и чем они
живут, как воспитывают своих детей, учат ли их, пускают ли играть, как наказывают? и т. д.
Публика начала сбираться почти не позже актеров, и первая приехала одна дама с мужем, у которой, когда ее сыновья
жили еще при ней, тоже был в доме театр; на этом основании она, званая и незваная, обыкновенно ездила на все домашние спектакли и всем говорила: «У нас самих это было — Петя и Миша (ее сыновья) сколько
раз это делали!» Про мужа ее, служившего контролером в той же казенной палате, где и Разумов, можно было сказать
только одно, что он целый день пил и никогда не был пьян, за каковое свойство, вместо настоящего имени: «Гаврило Никанорыч», он был называем: «Гаврило Насосыч».
Еспер Иваныч когда ему полтинник, когда целковый даст; и теперешний
раз пришел было; я сюда его не пустила, выслала ему рубль и велела идти домой; а он заместо того — прямо в кабак… напился там, идет домой, во все горло дерет песни;
только как подошел к нашему дому, и говорит сам себе: «Кубанцев, цыц, не смей петь: тут твой благодетель
живет и хворает!..» Потом еще пуще того заорал песни и опять закричал на себя: «Цыц, Кубанцев, не смей благодетеля обеспокоить!..» Усмирильщик какой — самого себя!
— Нет, не бывал!.. В Новоселках, когда он
жил у себя в деревне, захаживал к нему; сколько
раз ему отседова книг, по его приказанью, высылал!.. Барин важный!..
Только вот, поди ты: весь век с ключницей своей, словно с женой какой,
прожил.
— Нет, я на этот счет с оглядкой
живу. Ласкать ласкаю, а баловать — боже храни! Не видевши-то денег, она все лишний
раз к отцу с матерью забежит, а дай ей деньги в руки —
только ты ее и видел. Э, эх! все мы, сударь, люди, все человеки! все денежку любим! Вот помирать стану — всем распределю, ничего с собой не унесу. Да ты что об семье-то заговорил? или сам обзавестись хочешь?
— Да, все это так… я не сомневаюсь. Но чем ты мне заплатишь вот за эту гнилую жизнь, какой я
жила в этой яме до сих пор? Меня всегда будут мучить эти позорнейшие воспоминания о пережитых унижениях и нашей бедности. Ах, если бы ты
только мог приблизительно представить себе, что я чувствую! Ничего нет и не может быть хуже бедности, которая сама есть величайший порок и источник всех других пороков. И этой бедностью я обязана была Раисе Павловне! Пусть же она хоть
раз в жизни испытает прелести нищеты!
— И сами теперь об этом тужим, да тогда, вишь, мода такая была: все вдруг с места снялись, всей гурьбой пошли к мировому. И что тогда
только было — страсть! И не кормит-то барин, и бьет-то! Всю, то есть, подноготную
разом высказали. Пастух у нас
жил, вроде как без рассудка. Болонa у него на лбу выросла, так он на нее все указывал: болит! А господин Елпатьев на разборку-то не явился. Ну, посредник и выдал всем
разом увольнительные свидетельства.
А он что? Как вышел из «заведения» коллежским секретарем (лет двенадцать за границей потом
прожил, все хозяйству учился), так и теперь коллежский секретарь. Даже земские собрания ни
разу не посетил, в мировые не баллотировался. Связи все растерял, с бывшими товарищами переписки прекратил, с деревенскими соседями не познакомился.
Только и побывал, однажды в три года, у"интеллигентного работника", полюбопытствовал, как у него хозяйство идет.
Но она не забыла. Каждый день по нескольку
раз она открывала заветную шкатулку, перечитывала деревянное письмо, комментировала каждое слово, усиливаясь что-нибудь выжать. Может быть, он чем-нибудь связан? может быть, эта связь вдруг порвется, и он вернется к ней? ведь он ее любит… иначе зачем же было говорить? Словом сказать, она
только этим письмом и
жила.
Благодаря свободе столичных нравов положение их не возбуждало ни с какой стороны ни толков, ни порицаний, тем более, что
жили они почти уединенно. У них
только бывали Белавин и молодой студент Иволгин. Первого пригласил сам Калинович, сказав еще наперед Настеньке: «Я тебя, друг мой, познакомлю с одним очень умным человеком, Белавиным. Сегодня зайду к нему, и он, вероятно, как-нибудь вечерком завернет к нам». Настеньке на первый
раз было это не совсем приятно.
Капитан действительно замышлял не совсем для него приятное: выйдя от брата, он прошел к Лебедеву, который
жил в Солдатской слободке, где никто уж из господ не
жил, и происходило это, конечно, не от скупости, а вследствие одного несчастного случая, который постиг математика на самых первых порах приезда его на службу: целомудренно воздерживаясь от всякого рода страстей, он попробовал
раз у исправника поиграть в карты, выиграл немного — понравилось… и с этой минуты карты сделались для него какой-то ненасытимой страстью: он всюду начал шататься, где
только затевались карточные вечеринки; схватывался с мещанами и даже с лакеями в горку — и не корысть его снедала в этом случае, но ощущения игрока были приятны для его мужественного сердца.
— Экой какой! Ну, слушай: Сурков мне
раза два проговорился, что ему скоро понадобятся деньги. Я сейчас догадался, что это значит,
только с какой стороны ветер дует — не мог угадать. Я допытываться, зачем деньги? Он мялся, мялся, наконец сказал, что хочет отделать себе квартиру на Литейной. Я припоминать, что бы такое было на Литейной, — и вспомнил, что Тафаева
живет там же и прямехонько против того места, которое он выбрал. Уж и задаток дал. Беда грозит неминучая, если… не поможешь ты. Теперь догадался?
Фрау Леноре поднимала вопль и отмахивалась руками, как
только он приближался к ней, — и напрасно он попытался, стоя в отдалении, несколько
раз громко воскликнуть: «Прошу руки вашей дочери!» Фрау Леноре особенно досадовала на себя за то, что «как могла она быть до того слепою — и ничего не видеть!» «Был бы мой Джиован'Баттиста
жив, — твердила она сквозь слезы, — ничего бы этого не случилось!» — «Господи, что же это такое? — думал Санин, — ведь это глупо наконец!» Ни сам он не смел взглянуть на Джемму, ни она не решалась поднять на него глаза.
Живя в Москве широкой жизнью, вращаясь в артистическом и литературном мире, задавая для своих друзей обеды, лет через десять В.М. Лавров понял, что московская жизнь ему не под силу. В 1893 году он купил в восьми верстах от городка Старая Руза, возле шоссе, клочок леса между двумя оврагами, десятин двадцать, пустошь Малеевку, выстроил в этом глухом месте дом, разбил сад и навсегда выехал из Москвы, посещая ее
только по редакционным делам в известные дни, не больше
раза в неделю.
— Какое же это самоубийство, когда он
жив остался?! Врешь все! — напустился
раз Н.И. Пастухов на репортера С.А. Епифанова, который сообщил о самоубийстве студента, а на другой день выяснилось, что это было
только покушение на самоубийство.
— Я обязан неверие заявить, — шагал по комнате Кириллов. — Для меня нет выше идеи, что бога нет. За меня человеческая история. Человек
только и делал, что выдумывал бога, чтобы
жить, не убивая себя; в этом вся всемирная история до сих пор. Я один во всемирной истории не захотел первый
раз выдумывать бога. Пусть узнают
раз навсегда.
Петр Степанович был человек, может быть, и неглупый, но Федька Каторжный верно выразился о нем, что он «человека сам сочинит да с ним и
живет». Ушел он от фон Лембке вполне уверенный, что по крайней мере на шесть дней того успокоил, а срок этот был ему до крайности нужен. Но идея была ложная, и всё основано было
только на том, что он сочинил себе Андрея Антоновича, с самого начала и
раз навсегда, совершеннейшим простачком.
— Нет, уж ты можешь покупать себе крепостных крестьян у кого тебе угодно,
только не у меня… Я
раз навсегда тебе сказала, что ни одной копейки не желаю более
проживать из состояния покойного отца.
— Сколько
раз, по целому году там живал! — соврал камергер, ни
разу не бывавший за границей. — Но там номера существуют при других условиях; там в так называемых chambres garnies [меблированные комнаты (франц.).]
живут весьма богатые и знатные люди; иногда министры занимают даже помещения в отелях. Но вы решились в нашей полуазиатской Москве затеять то же, виват вам, виват! Вот что
только можно сказать!
Когда я проезжал здесь в последний
раз, он был еще
жив, но уже мало распоряжался по хозяйству, а
только хранил семейную казну и бродил около усадьбы, осматривая, нет ли где порухи.
Раз, один
только раз в жизни он попробовал
пожить своим умом — и попал в каторгу.