Неточные совпадения
Был
у нее, по слухам, и муж, но так как она дома ночевала редко, а все по клевушка́м да по овинам, да и детей
у нее не было, то в скором времени об этом муже совсем
забыли, словно так и явилась она на свет божий прямо бабой мирскою да бабой нероди́хою.
— Ах, какой вздор! — продолжала Анна, не видя мужа. — Да дайте мне ее, девочку, дайте! Он еще не приехал. Вы оттого говорите, что не простит, что вы не знаете его. Никто не знал. Одна я, и то мне тяжело стало. Его глаза, надо знать,
у Сережи точно такие же, и я их видеть не могу от этого. Дали ли Сереже обедать? Ведь я знаю, все
забудут. Он бы не
забыл. Надо Сережу перевести в угольную и Mariette попросить с ним лечь.
— Как не думала? Если б я была мужчина, я бы не могла любить никого, после того как узнала вас. Я только не понимаю, как он мог в угоду матери
забыть вас и сделать вас несчастною;
у него не было сердца.
По его понятию, надо было перебить кретоном всю мебель, повесить гардины, расчистить сад, сделать мостик
у пруда и посадить цветы; но он
забыл много других необходимых вещей, недостаток которых потом измучал Дарью Александровну.
Но
у ней в высшей степени было качество, заставляющее
забывать все недостатки; это качество была кровь, та кровь, которая сказывается, по английскому выражению.
Одно — вне ее присутствия, с доктором, курившим одну толстую папироску за другою и тушившим их о край полной пепельницы, с Долли и с князем, где шла речь об обеде, о политике, о болезни Марьи Петровны и где Левин вдруг на минуту совершенно
забывал, что происходило, и чувствовал себя точно проснувшимся, и другое настроение — в ее присутствии,
у ее изголовья, где сердце хотело разорваться и всё не разрывалось от сострадания, и он не переставая молился Богу.
В середине его работы на него находили минуты, во время которых он
забывал то, что делал, ему становилось легко, и в эти же самые минуты ряд его выходил почти так же ровен и хорош, как и
у Тита.
Бутылка кахетинского помогла нам
забыть о скромном числе блюд, которых было всего одно, и, закурив трубки, мы уселись: я
у окна, он
у затопленной печи, потому что день был сырой и холодный.
— Постой, постой! — закричал вдруг Максим Максимыч, ухватясь за дверцы коляски, — совсем было
забыл…
У меня остались ваши бумаги, Григорий Александрович… я их таскаю с собой… думал найти вас в Грузии, а вот где Бог дал свидеться… Что мне с ними делать?..
— А дело, по-настоящему, вздор.
У него нет достаточно земли, — ну, он и захватил чужую пустошь, то есть он рассчитывал, что она не нужна, и о ней хозяева <
забыли>, а
у нас, как нарочно, уже испокон века собираются крестьяне праздновать там Красную горку. По этому-то поводу я готов пожертвовать лучше другими лучшими землями, чем отдать ее. Обычай для меня — святыня.
Еще и теперь
у редкого из них не было закопано добра — кружек, серебряных ковшей и запястьев под камышами на днепровских островах, чтобы не довелось татарину найти его, если бы, в случае несчастья, удалось ему напасть врасплох на Сечь; но трудно было бы татарину найти его, потому что и сам хозяин уже стал
забывать, в котором месте закопал его.
«Вырастет,
забудет, — подумал он, — а пока… не стоит отнимать
у тебя такую игрушку. Много ведь придется в будущем увидеть тебе не алых, а грязных и хищных парусов; издали нарядных и белых, вблизи — рваных и наглых. Проезжий человек пошутил с моей девочкой. Что ж?! Добрая шутка! Ничего — шутка! Смотри, как сморило тебя, — полдня в лесу, в чаще. А насчет алых парусов думай, как я: будут тебе алые паруса».
А кстати: не припомните ли вы, Родион Романович, как несколько лет тому назад, еще во времена благодетельной гласности, осрамили
у нас всенародно и вселитературно одного дворянина —
забыл фамилию! — вот еще немку-то отхлестал в вагоне, помните?
И хоть я и далеко стоял, но я все, все видел, и хоть от окна действительно трудно разглядеть бумажку, — это вы правду говорите, — но я, по особому случаю, знал наверно, что это именно сторублевый билет, потому что, когда вы стали давать Софье Семеновне десятирублевую бумажку, — я видел сам, — вы тогда же взяли со стола сторублевый билет (это я видел, потому что я тогда близко стоял, и так как
у меня тотчас явилась одна мысль, то потому я и не
забыл, что
у вас в руках билет).
— А вы думали нет? Подождите, я и вас проведу, — ха, ха, ха! Нет, видите ли-с, я вам всю правду скажу. По поводу всех этих вопросов, преступлений, среды, девочек мне вспомнилась теперь, — а впрочем, и всегда интересовала меня, — одна ваша статейка. «О преступлении»… или как там
у вас,
забыл название, не помню. Два месяца назад имел удовольствие в «Периодической речи» прочесть.
— Дичь! — завопил взбешенный до ярости Лужин, — дичь вы все мелете, сударь. «
Забыл, вспомнил,
забыл» — что такое? Стало быть, я нарочно ей подложил? Для чего? С какою целью? Что общего
у меня с этой…
— Говорил?
Забыл. Но тогда я не мог говорить утвердительно, потому даже невесты еще не видал; я только намеревался. Ну, а теперь
у меня уж есть невеста, и дело сделано, и если бы только не дела, неотлагательные, то я бы непременно вас взял и сейчас к ним повез, — потому я вашего совета хочу спросить. Эх, черт! Всего десять минут остается. Видите, смотрите на часы; а впрочем, я вам расскажу, потому это интересная вещица, моя женитьба-то, в своем то есть роде, — куда вы? Опять уходить?
Соня остановилась в сенях
у самого порога, но не переходила за порог и глядела как потерянная, не сознавая, казалось, ничего,
забыв о своем перекупленном из четвертых рук шелковом, неприличном здесь, цветном платье с длиннейшим и смешным хвостом, и необъятном кринолине, загородившем всю дверь, и о светлых ботинках, и об омбрельке, [Омбрелька — зонтик (фр. ombrelle).] ненужной ночью, но которую она взяла с собой, и о смешной соломенной круглой шляпке с ярким огненного цвета пером.
Встала и говорит: «Если он со двора выходит, а стало быть, здоров, и мать
забыл, значит, неприлично и стыдно матери
у порога стоять и ласки, как подачки, выпрашивать».
Паратов. Не беспокойтесь, я за это на дуэль не вызову: ваш жених цел останется; я только поучу его.
У меня правило: никому ничего не прощать; а то страх
забудут, забываться станут.
Мне-с?.. ваша тетушка на ум теперь пришла,
Как молодой француз сбежал
у ней из дому.
Голубушка! хотела схоронить
Свою досаду, не сумела:
Забыла волосы чернить
И через три дни поседела.
В то время в петербургском свете изредка появлялась женщина, которую не
забыли до сих пор, княгиня Р.
У ней был благовоспитанный и приличный, но глуповатый муж и не было детей.
Я посмотрел вокруг себя и, к крайнему моему удивлению, увидел, что мы с пузатым купцом стоим, действительно, только вдвоем, а вокруг нас ровно никого нет. Бабушки тоже не было, да я о ней и
забыл, а вся ярмарка отвалила в сторону и окружила какого-то длинного, сухого человека,
у которого поверх полушубка был надет длинный полосатый жилет, а на нем нашиты стекловидные пуговицы, от которых, когда он поворачивался из стороны в сторону, исходило слабое, тусклое блистание.
Забыв поблагодарить, Самгин поднял свои чемоданы, вступил в дождь и через час, взяв ванну, выпив кофе, сидел
у окна маленькой комнатки, восстановляя в памяти сцену своего знакомства с хозяйкой пансиона. Толстая, почти шарообразная, в темно-рыжем платье и сером переднике, в очках на носу, стиснутом подушечками красных щек, она прежде всего спросила...
— Нет, отнесись к этому серьезно! — посоветовал Лютов. — Тут не церемонятся! К доктору, —
забыл фамилию, — Виноградову, кажется, — пришли с обыском, и частный пристав застрелил его. В затылок. Н-да. И похоже, что Костю Макарова зацапали, — он там
у нас чинил людей и жил
у нас, но вот нет его, третьи сутки. Фабриканта мебели Шмита — знал?
— Не
забудь! — говорил Дронов, прощаясь с ним на углу какого-то подозрительно тихого переулка. — Не торопись презирать меня, — говорил он, усмехаясь. —
У меня, брат, к тебе есть эдакое чувство… близости, сродства, что ли…
— Делай! — сказал он дьякону. Но о том, почему русские — самый одинокий народ в мире, —
забыл сказать, и никто не спросил его об этом. Все трое внимательно следили за дьяконом, который, засучив рукава, обнажил не очень чистую рубаху и странно белую, гладкую, как
у женщины, кожу рук. Он смешал в четырех чайных стаканах портер, коньяк, шампанское, посыпал мутно-пенную влагу перцем и предложил...
— Изучаете? — спросил Бердников и, легко качнув головою, прибавил: — Да, не очарователен. Мы с вами столкнулись как раз
у двери к Маринушке — не
забыли?
— Вот еще о ком
забыли мы! — вскричала Любаша и быстрым говорком рассказала Климу:
у Лютова будет вечеринка с музыкой, танцами, с участием литераторов, возможно, что приедет сама Ермолова.
Вечером он все-таки не очень охотно шагал к Дронову, — смущала возможность встречи с Тагильским. Он не мог
забыть, что, увидав Тагильского
у Дронова, постыдно испугался чего-то и несколько отвратительных секунд соображал: подойти к Тагильскому или не нужно? Но Тагильский сам подошел, кругленький, щеголевато одетый, с добродушной усмешкой на красной роже.
— Да ведь я говорю! Согласился Христос с Никитой: верно, говорит, ошибся я по простоте моей. Спасибо, что ты поправил дело, хоть и разбойник.
У вас, говорит, на земле все так запуталось, что разобрать ничего невозможно, и, пожалуй, верно вы говорите. Сатане в руку, что доброта да простота хуже воровства. Ну, все-таки пожаловался, когда прощались с Никитой: плохо, говорит, живете, совсем
забыли меня. А Никита и сказал...
«Говорит, как деревенская баба…» И вслед за этим почувствовал, что ему необходимо уйти, сейчас же, — последними словами она точно вытеснила, выжала из него все мысли и всякие желания. Через минуту он торопливо прощался, объяснив свою поспешность тем, что —
забыл:
у него есть неотложное дело.
Женщина протянула руку с очень твердой ладонью. Лицо
у нее было из тех, которые запоминаются с трудом. Пристально, фотографирующим взглядом светленьких глаз она взглянула в лицо Клима и неясно назвала фамилию, которую он тотчас
забыл.
— Я хотела узнать
у тебя…
забыла о чем. Я — вспомню. Уйди, мне нужно переодеться.
В тесной комнатке, ничем не отличавшейся от прежней, знакомой Климу, он провел
у нее часа четыре. Целовала она как будто жарче, голоднее, чем раньше, но ласки ее не могли опьянить Клима настолько, чтоб он
забыл о том, что хотел узнать. И, пользуясь моментом ее усталости, он, издали подходя к желаемому, спросил ее о том, что никогда не интересовало его...
Должно быть,
забыв, что борода его острижена коротко, Кутузов схватил в кулак воздух
у подбородка и, тяжело опустив руку на колено, вздохнул...
У себя в комнате, сбросив сюртук, он подумал, что хорошо бы сбросить вот так же всю эту вдумчивость, путаницу чувств и мыслей и жить просто, как живут другие, не смущаясь говорить все глупости, которые подвернутся на язык,
забывать все премудрости Томилина, Варавки… И
забыть бы о Дронове.
— Кажется — чисто, — проворчал Кутузов, оглядываясь. — Меня зовут — для ваших домашних — Егор Николаевич Пономарев, — не
забудете? Документ
у меня безукоризненный.
— Так что же — с кадетами идти? — очень звонко спросил человек без шляпы; из рук его выскочила корка апельсина, он нагнулся, чтоб поднять ее, но
у него соскользнуло пенсне с носа, быстро выпрямясь, он поймал шнурок пенсне и
забыл о корке. А покуда он проделывал все это, человек с бумагой успел сказать...
—
У меня нашлись общие знакомые с старухой Премировой. Славная старушка. Но ее племянница — ужасна! Она всегда такая грубая и мрачная? Она не говорит, а стреляет из плохого ружья. Ах, я
забыла: она дала мне письмо для тебя.
Четырнадцати, пятнадцати лет мальчик отправлялся частенько один, в тележке или верхом, с сумкой
у седла, с поручениями от отца в город, и никогда не случалось, чтоб он
забыл что-нибудь, переиначил, недоглядел, дал промах.
— Захар, шампанского к обеду! — закричал он,
забыв, что
у него не было ни гроша.
У ней есть какое-то упорство, которое не только пересиливает все грозы судьбы, но даже лень и апатию Обломова. Если
у ней явится какое-нибудь намерение, так дело и закипит. Только и слышишь об этом. Если и не слышишь, то видишь, что
у ней на уме все одно, что она не
забудет, не отстанет, не растеряется, все сообразит и добьется, чего искала.
—
Забыла, право
забыла! А хотела еще с вечера, да память
у меня словно отшибло! — схитрила Агафья Матвеевна.
— Все скажу Ольге, все! — говорил Штольц. — Недаром она
забыть не может тебя. Нет, ты стоил ее:
у тебя сердце как колодезь глубоко!
— А ты напиши тут, что нужно, — продолжал Тарантьев, — да не
забудь написать губернатору, что
у тебя двенадцать человек детей, «мал мала меньше». А в пять часов чтоб суп был на столе! Да что ты не велел пирога сделать?
Я во что-нибудь ценю, когда от меня
у вас заблестят глаза, когда вы отыскиваете меня, карабкаясь на холмы,
забываете лень и спешите для меня по жаре в город за букетом, за книгой; когда вижу, что я заставляю вас улыбаться, желать жизни…
Лицо
у него подернулось нерешительностью, взгляд уныло блуждал вокруг. Внутри его уж разыгрывалась легкая лихорадка. Он почти
забыл про Ольгу; перед ним толпились: Сонечка с мужем, гости; слышались их толки, смех.
Он и среди увлечения чувствовал землю под ногой и довольно силы в себе, чтоб в случае крайности рвануться и быть свободным. Он не ослеплялся красотой и потому не
забывал, не унижал достоинства мужчины, не был рабом, «не лежал
у ног» красавиц, хотя не испытывал огненных радостей.
Обломов, подписывая, утешался отчасти тем, что деньги эти пойдут на сирот, а потом, на другой день, когда голова
у него была свежа, он со стыдом вспомнил об этом деле, и старался
забыть, избегал встречи с братцем, и если Тарантьев заговаривал о том, он грозил немедленно съехать с квартиры и уехать в деревню.