Неточные совпадения
Он ожидал, что Базаров
заговорит с Одинцовой, как
с женщиной умною, о своих убеждениях и воззрениях: она же сама изъявила желание послушать человека, «который имеет смелость ничему не верить», но вместо того Базаров толковал о медицине, о гомеопатии, о ботанике.
— Ого, вы кусаетесь? Нет, право же, он недюжинный, — примирительно
заговорила она. — Я познакомилась
с ним года два тому назад, в Нижнем, он там не привился. Город меркантильный и ежегодно полтора месяца сходит
с ума: все купцы, купцы, эдакие огромные, ярмарка,
женщины, потрясающие кутежи. Он там сильно пил, нажил какую-то болезнь. Я научила его как можно больше кушать сладостей, это совершенно излечивает от пьянства. А то он, знаете, в ресторанах философствовал за угощение…
Впереди его и несколько ниже, в кустах орешника, появились две
женщины, одна — старая, сутулая, темная, как земля после дождя; другая — лет сорока, толстуха,
с большим, румяным лицом. Они сели на траву, под кусты, молодая достала из кармана полубутылку водки, яйцо и огурец, отпила немного из горлышка, передала старухе бутылку, огурец и, очищая яйцо,
заговорила певуче, как рассказывают сказки...
Это было глупо, смешно и унизительно. Этого он не мог ожидать, даже не мог бы вообразить, что Дуняша или какая-то другая
женщина заговорит с ним в таком тоне. Оглушенный, точно его ударили по голове чем-то мягким, но тяжелым, он попытался освободиться из ее крепких рук, но она, сопротивляясь, прижала его еще сильней и горячо шептала в ухо ему...
— Конечно — обо всем, — сказал Самгин, понимая, что пред ним ответственная минута. Делая паузы, вполне естественные и соразмерные со взмахами весел, он осмотрительно
заговорил о том, что счастье
с женщиной возможно лишь при условии полной искренности духовного общения. Но Алина, махнув рукою, иронически прервала его речь...
— Довольно! — закричали несколько человек сразу, и особенно резко выделились голоса
женщин, и снова выскочил рыжеватый, худощавый человечек, в каком-то странного покроя и глиняного цвета сюртучке
с хлястиком на спине. Вертясь на ногах, как флюгер на шесте, обнаруживая акробатическую гибкость тела, размахивая руками, он возмущенно
заговорил...
Подавая ей портсигар, Самгин заметил, что рука его дрожит. В нем разрасталось негодование против этой непонятно маскированной
женщины. Сейчас он скажет ей кое-что по поводу идиотских «Размышлений» и этой операции
с документами. Но Марина опередила его намерение. Закурив, выдувая в потолок струю дыма и следя за ним, она
заговорила вполголоса, медленно...
Я на прошлой неделе
заговорила было
с князем — вым о Бисмарке, потому что очень интересовалась, а сама не умела решить, и вообразите, он сел подле и начал мне рассказывать, даже очень подробно, но все
с какой-то иронией и
с тою именно нестерпимою для меня снисходительностью,
с которою обыкновенно говорят «великие мужи»
с нами,
женщинами, если те сунутся «не в свое дело»…
— Тонечка…
женщина… —
заговорил он, порываясь встать
с своего горнего места.
Женщина с удивлением посмотрела на нас, и вдруг на лице ее изобразилась тревога. Какие русские могут прийти сюда? Порядочные люди не пойдут. «Это — чолдоны [Так удэгейцы называют разбойников.]», — подумала она и спряталась обратно в юрту. Чтобы рассеять ее подозрения, Дерсу
заговорил с ней по-удэгейски и представил меня как начальника экспедиции. Тогда она успокоилась.
В Дуэ я видел сумасшедшую, страдающую эпилепсией каторжную, которая живет в избе своего сожителя, тоже каторжного; он ходит за ней, как усердная сиделка, и когда я заметил ему, что, вероятно, ему тяжело жить в одной комнате
с этою
женщиной, то он ответил мне весело: «Ничево-о, ваше высокоблагородие, по человечности!» В Ново-Михайловке у одного поселенца сожительница давно уже лишилась ног и день и ночь лежит среди комнаты на лохмотьях, и он ходит за ней, и когда я стал уверять его, что для него же было бы удобнее, если бы она лежала, в больнице, то и он тоже
заговорил о человечности.
— А как же: грешный я человек, может, хуже всех, а тут святость. Как бы он глянул на меня, так бы я и померла… Был такой-то случай
с Пафнутием болящим. Вот так же встретила его одна
женщина и по своему женскому малодушию
заговорила с ним, а он только поглядел на нее — она языка и решилась.
— Хорошо! — отвечала Юлия опять
с усмешкою и затем подошла и села около m-me Эйсмонд, чтобы повнимательнее ее рассмотреть; наружность Мари ей совершенно не понравилась; но она хотела испытать ее умственно — и для этой цели
заговорила с ней об литературе (Юлия единственным мерилом ума и образования
женщины считала то, что говорит ли она о русских журналах и как говорит).
Калинович между тем при виде целой стаи красивых и прелестных
женщин замер в душе, взглянув на кривой стан жены, но совладел, конечно,
с собой и начал кланяться знакомым. Испанский гранд пожал у него руку, сенаторша Рыдвинова, смотревшая, прищурившись, в лорнет, еще издали кивала ему головой. Белокурый поручик Шамовский, очень искательный молодой человек, подошел к нему и, раскланявшись, очень желал
с ним
заговорить.
Оттого, что у этого другого бывают балы да обеды
с шампанским,
с портерком да
с коньячком, али не то, так жена —
женщина молодая да умная, по-французски молодых людей
заговаривать ловкая — да!
Но этим мои злоключения не ограничились. Вскоре после того на меня обратила внимание Матрена Ивановна. Я знал ее очень давно — она в свое время была соперницей Дарьи Семеновны по педагогической части — знал за
женщину почтенную, удалившуюся от дел
с хорошим капиталом и
с твердым намерением открыть гласную кассу ссуд. И вдруг, эта самая
женщина начинает
заговаривать… скажите, кто же своему благополучию не рад!
В тёмной, прохладной лавке, до потолка туго набитой красным товаром, сидела Марья
с книгой в руке. Поздоровались, и Кожемякин сразу
заговорил о Никоне устало, смущённо. В тёмных глазах
женщины вспыхнула на секунду улыбка, потом Марья прищурилась, поджала губы и
заговорила решительно...
Алексей Степаныч, страстно любящий, еще не привыкший к счастию быть мужем обожаемой
женщины, был как-то неприятно изумлен, что Софья Николавна не восхитилась ни рощей, ни островом, даже мало обратила на них внимания и, усевшись в тени на берегу быстро текущей реки, поспешила
заговорить с мужем об его семействе, о том, как их встретили, как полюбила она свекра, как
с первого взгляда заметила, что она ему понравилась, что, может быть, и матушке свекрови также бы она понравилась, но что Арина Васильевна как будто не смела приласкать ее, что всех добрее кажется Аксинья Степановна, но что и она чего-то опасается… «Я всё вижу и понимаю, — прибавила она, — вижу я, откуда сыр-бор горит.
В монологе
с ключом (последнем во втором акте) мы видим
женщину, в душе которой решительный шаг уже сделан, но которая хочет только как-нибудь «
заговорить» себя.
— Илья Яковлевич! — внушительно
заговорила женщина. — Мы
с мужем обдумали одно дело и хотим поговорить
с вами серьёзно…
— Уйди! — истерически закричал Ежов, прижавшись спиной к стене. Он стоял растерянный, подавленный, обозленный и отмахивался от простертых к нему рук Фомы. А в это время дверь в комнату отворилась, и на пороге стала какая-то вся черная
женщина. Лицо у нее было злое, возмущенное, щека завязана платком. Она закинула голову, протянула к Ежову руку и
заговорила с шипением и свистом...
Она села на диван в двух шагах от него. Фома видел блеск ее глаз, улыбку ее губ. Ему показалось, что она улыбается не так, как давеча улыбалась, а иначе — жалобно, невесело. Эта улыбка ободрила его, ему стало легче дышать при виде этих глаз, которые, встретившись
с его глазами, вдруг потупились. Но он не знал, о чем говорить
с этой
женщиной, и они оба молчали, молчанием тяжелым и неловким…
Заговорила она...
— Как вы смеете на меня так кричать, — я не служанка ваша! —
заговорила она. — Хоть бы я точно ездила к Жуквичу, вам никакого дела нет до того, и если вы такой дурак, что не умеете даже обращаться
с женщинами, то я сейчас же уволю себя от вас! Дайте мне бумаги! — присовокупила Елена повелительно.
Николя, по преимуществу, доволен был тем, что молодая и недурная собой
женщина заговорила с ним о любви; дамам его круга он до того казался гадок, что те обыкновенно намеку себе не позволяли ему сделать на это; но г-жа Петицкая в этом случае, видно, была менее их брезглива.
— Вот эта ж самая служба родине, —
заговорил он немножко нараспев и вкрадчивым голосом, — я думаю, и нуждалась бы, чтобы вы не расходились
с князем: он — человек богатый ж и влиятельный, и добрый! Мы ж поляки, по нашему несчастному политическому положению, не должны ничем пренебрегать, и нам извинительны все средства, даже обман, кокетство и лукавство
женщин…
К гимназисткам, подругам Линочки, и ко всем
женщинам Саша относился
с невыносимой почтительностью, замораживавшей самых смелых и болтливых: язык не поворачивался, когда он низко кланялся или торжественно предлагал руку и смотрел так, будто сейчас он начнет служить обедню или
заговорит стихами; и хотя почти каждый вечер он провожал домой то одну, то другую, но так и не нашел до сих пор, о чем можно
с ними говорить так, чтобы не оскорбить, как-нибудь не нарушить неловким словом того чудесного, зачарованного сна, в котором живут они.
Зоя. Ты убиваешь меня! Перестань, перестань!
Заговори со мной по-прежнему,
с прежней лаской… Ведь мне страшно, мне кажется, что я теряю… хороню тебя! Ах, ах… Ну, улыбнись мне, мой милый! Пожалей меня, ведь я
женщина… где же силы, где же силы, друг мой…
Но я вас насмешу, я расскажу вам, что несколько раз думал
заговорить, так, запросто,
с какой-нибудь аристократкой на улице, разумеется, когда она одна;
заговорить, конечно, робко, почтительно, страстно; сказать, что погибаю один, чтоб она не отгоняла меня, что нет средства узнать хоть какую-нибудь
женщину; внушить ей, что даже в обязанностях
женщины не отвергнуть робкой мольбы такого несчастного человека, как я.
Заговорив о долголетии крестьянина моей памяти, останавливаюсь на семействе дебелой и красивой кормилицы сестры Анюты, приходившей в свободное от уроков время ко мне
с ребенком в классную. Это бесспорно была весьма добродушная
женщина; тем не менее ее выхоленная и массивная самоуверенность вызывали
с моей стороны всякого рода выходки. Так, например, зная лично ее мужа, Якова, я, обучая ее молитве Господней, натвердил вместо: «яко на небеси» — «Яков на небеси».
Пирамидалов. Сидит все дома за бумагами да за книгами, не бывает нигде в обществе, даже и у товарищей; бегает от
женщин. А если
с ним
женщина заговорит, он краснеет и конфузится. Он все молчит-с.
Женщина слушала, перестав дышать, охваченная тем суеверным страхом, который всегда порождается бредом спящего. Его лицо было в двух вершках от нее, и она не сводила
с него глаз. Он молчал
с минуту, потом опять
заговорил дивно и непонятно. Опять помолчал, точно прислушиваясь к чьим-то словам. И вдруг
женщина услышала произнесенное громко, ясным и твердым голосом, единственное знакомое ей из газет японское слово...
— Что
с вами? Батюшка! Отец Сергий! Голубчик! Господи! —
заговорили голоса
женщин. — Как платок стали.
Застрелился Фоблаз, конечно, от любви, а любовь разгорелась от раздражения самолюбия, так как он у всех
женщин на своей родине был счастлив. Похоронили его честь честью, —
с музыкой, а за упокой его души все, у одного собравшись, выпили и
заговорили, что это так невозможно оставить, — что мы тут
с нашей всегдашней простотою совсем пропадаем. А батальонный майор, который у нас был женатый и человек обстоятельный, говорит...
— Чудак человек, вы вкусу не понимаете.
Женщине тридцать пять лет, самый расцвет, огонь… телеса какие! Да будет вам жасминничать — она на вас, как кот на сало, смотрит. Чего там стесняться в родном отечестве? Запомните афоризм:
женщина с опытом подобна вишне, надклеванной воробьем, — она всегда слаще… Эх, где мои двадцать лет? —
заговорил он по-театральному, высоким блеющим горловым голосом. — Где моя юность! Где моя пышная шевелюра, мои тридцать два зуба во рту, мой…
С одной стороны, понимаете, ревность немножко во мне
заговорила, а потом: бежать
с хорошенькою
женщиной за границу, поселиться где-нибудь в Пиренеях, дышать чистым воздухом и при этом чувствовать в кармане шестьсот тысяч, — всякий согласится, что приятно, и я в неделю же обделал это дельцо-с: через разных жуликов достал два фальшивые паспорта, приношу их ей.
Толстая напудренная
женщина в страусовом боа на голой жирной шее подсела к нам на минуту, попробовала
заговорить с Борисом, потом испуганно посмотрела на него и молча быстро ушла, и в толпе еще раз оглянулась на наш столик.
Прошло минут пять тяжелого молчания, тоскливо нарушаемого хромым ходом будильника, давно знакомым и надоевшим: раз, два, три-три: два чистых удара, третий
с хриплым перебоем. Алмазов сидел, не снимая пальто и шапки и отворотившись в сторону… Вера стояла в двух шагах от него также молча,
с страданием на красивом, нервном лице. Наконец она
заговорила первая,
с той осторожностью,
с которой говорят только
женщины у кровати близкого труднобольного человека…
— Я ужасно люблю со вкусом сделанные дамские наряды! —
заговорил он
с сестрой. — В этом, как ты хочешь, сказывается вся
женщина; и в этом, должно правду сказать, наш век сделал большие шаги вперед. Еще я помню, когда каждая наша барышня и барыня в своих манерах и в туалете старались как можно более походить на une dame de comptoir, [продавщицу (франц.).] а теперь наши
женщины поражают вкусом; это значит вкус получает гражданство в России.
«Вот только одно бы мне еще узнать», — думал он, едучи на извозчике. — «Любит она меня хоть капельку, или не любит? Ну, да и прекрасно; нынче мы
с нею все время будем одни… Не все же она будет тонировать да писать, авось и иное что будет?.. Да что же вправду, ведь
женщина же она и человек!.. Ведь я же знаю, что кровь, а не вода течет в ней… Ну, ну, постой-ка, что ты
заговоришь пред нашим смиренством… Эх, где ты мать черная немочь
с лихорадушкой?»
Она первая должна была
с ним
заговорить. Голос ее точно где внутри отдался у него. Глазами он в нее впился и не мог оторваться, хоть и чувствовал, что так нельзя сразу обглядывать порядочную
женщину.
Лизавета Петровна сделала все, что могла. Она присела к столу и прямо
заговорила с той француженкой, которая не участвовала в игре. Наружность этой
женщины показалась мне оригинальнее всех остальных: высокая, довольно худая, брюнетка
с матовым лицом, в ярком желтом платье, которое к ней очень шло. Голова у нее кудрявая, в коротких волосах. Огромные, впалые глаза смотрят на вас пронзительно, и все лицо как-то от времени до времени вздрагивает. Голос низкий, сухой, повелительный.
— Ох, и напугала же ты меня, мать, —
заговорил он, вдруг переходя на ты, — я думал, что разговариваю
с обстоятельной
женщиной, а ты, вишь, какая неладная.
Лизавета Петровна поразила меня! Я схватилась за ее руку и впилась в нее глазами, точно желая взять у нее, занять хоть на минуту ее душевную силу. Она пошла прямо к одной из
женщин, сидевших на диване, к самой красивой; подошла, назвала ее по имени, поздоровалась, села рядом
с нею и
заговорила как ни в чем не бывало.
— Повиновение нашему ордену не остается без награды не только на небе, но и на земле… — вкрадчиво
заговорил снова патер Грубер, которого начало пугать упорное молчание его гостя, — а вам доставит случай более выгодной женитьбы на
женщине с большим состоянием, одинаковой
с вами религии и не уступающей вашей невесте красотой…
— Первый виновник, — наконец
заговорила графиня — во всем происшедшем — это вы! Никто не обязан знать, жена или даже случайная любовница идет под руку
с молодым человеком… В данном же случае ошибка была еще возможнее, так как эта молодая
женщина была
с эти молодым человеком в таком месте, которое посещают одни кокотки. Не уважая меня, вы подали повод не уважать меня и другим…
Всякая
женщина, предавшись чему-нибудь, что выходит из обыкновенной колеи, колет всем глаза. Да я сама, давно ли я сбросила
с себя свое бездушие? Появись я в гостиной у Софи и
заговори таким языком, каким я беседую
с Лизаветой Петровной, на меня стали бы указывать пальцами и назвали бы, пожалуй, нигилисткой.
Он избегал общества, особенно молодых людей, прельщавших его разными соблазнами; при встрече
с красивой
женщиной всегда потуплял глаза и краснел, когда она
с ним
заговаривала.
О нет, конечно, вы не поняли, и вы правы. Что вам до какой-то глупой
женщины, опоздавшей на шесть лет, до моей усталости и ворчливых жалоб на хорошенькую славу? Это только предисловие для вас
с особой нумерацией страниц, и настоящее начнется только там, где я
заговорю о вас: вот это будет дело, и тут вы согласитесь понимать. Не правда ли, моя дорогая? Пусть будет так: закроем предисловие и перейдем к роману.
Гости примолкли, когда мы вошли
с Лизаветой Петровной; но, видя, что она
заговорила со своей знакомой, опять забурлили. Один из солдат показал на меня пальцем и расхохотался. Плясавшая
женщина крикнула на всю комнату...
Он
заговорил со своей невестой о трусости
женщин, вообще, сравнительно
с мужчинами.