Неточные совпадения
Есть против этого средства, если уж это действительно, как он говорит, у него природный
запах: можно ему посоветовать
есть лук, или чеснок, или что-нибудь другое.
—
То добрый
был, сговорчивый,
То злился, привередничал,
Пугал нас: — Не
паши,
Не сей, крестьянин!
Пахом приподнял «счастие»
И, крякнувши порядочно,
Работнику поднес:
«Ну, веско! а не
будет ли
Носиться с этим счастием
Под старость тяжело...
В воротах с ними встретился
Лакей, какой-то буркою
Прикрытый: «Вам кого?
Помещик за границею,
А управитель при смерти!..» —
И спину показал.
Крестьяне наши прыснули:
По всей спине дворового
Был нарисован лев.
«Ну, штука!» Долго спорили,
Что за наряд диковинный,
Пока
Пахом догадливый
Загадки не решил:
«Холуй хитер: стащит ковер,
В ковре дыру проделает,
В дыру просунет голову
Да и гуляет так...
Косушки по три
выпили,
Поели — и заспорили
Опять: кому жить весело,
Вольготно на Руси?
Роман кричит: помещику,
Демьян кричит: чиновнику,
Лука кричит: попу;
Купчине толстопузому, —
Кричат братаны Губины,
Иван и Митродор;
Пахом кричит: светлейшему
Вельможному боярину,
Министру государеву,
А Пров кричит: царю!
Он спал на голой земле и только в сильные морозы позволял себе укрыться на пожарном сеновале; вместо подушки клал под головы́ камень; вставал с зарею, надевал вицмундир и тотчас же бил в барабан; курил махорку до такой степени вонючую, что даже полицейские солдаты и те краснели, когда до обоняния их доходил
запах ее;
ел лошадиное мясо и свободно пережевывал воловьи жилы.
Небо раскалилось и целым ливнем зноя обдавало все живущее; в воздухе замечалось словно дрожанье и
пахло гарью; земля трескалась и сделалась тверда, как камень, так что ни сохой, ни даже заступом взять ее
было невозможно; травы и всходы огородных овощей поблекли; рожь отцвела и выколосилась необыкновенно рано, но
была так редка, и зерно
было такое тощее, что не чаяли собрать и семян; яровые совсем не взошли, и засеянные ими поля стояли черные, словно смоль, удручая взоры обывателей безнадежной наготою; даже лебеды не родилось; скотина металась, мычала и ржала; не находя в поле пищи, она бежала в город и наполняла улицы.
Нельзя сказать, чтоб предводитель отличался особенными качествами ума и сердца; но у него
был желудок, в котором, как в могиле, исчезали всякие куски. Этот не весьма замысловатый дар природы сделался для него источником живейших наслаждений. Каждый день с раннего утра он отправлялся в поход по городу и поднюхивал
запахи, вылетавшие из обывательских кухонь. В короткое время обоняние его
было до такой степени изощрено, что он мог безошибочно угадать составные части самого сложного фарша.
— Погоди. И ежели все люди"в раю"в песнях и плясках время препровождать
будут, то кто же, по твоему, Ионкину, разумению, землю
пахать станет? и вспахавши сеять? и посеявши жать? и, собравши плоды, оными господ дворян и прочих чинов людей довольствовать и питать?
Несмотря на нечистоту избы, загаженной сапогами охотников и грязными, облизывавшимися собаками, на болотный и пороховой
запах, которым она наполнилась, и на отсутствие ножей и вилок, охотники напились чаю и поужинали с таким вкусом, как
едят только на охоте. Умытые и чистые, они пошли в подметенный сенной сарай, где кучера приготовили господам постели.
Она
была похожа на прекрасный, хотя еще и полный лепестков, но уже отцветший, без
запаха цветок.
Всё лицо ее
будет видно, она улыбнется, обнимет его, он услышит ее
запах, почувствует нежность ее руки и заплачет счастливо, как он раз вечером лег ей в ноги и она щекотала его, а он хохотал и кусал ее белую с кольцами руку.
— Да вот, как вы сказали, огонь блюсти. А то не дворянское дело. И дворянское дело наше делается не здесь, на выборах, а там, в своем углу.
Есть тоже свой сословный инстинкт, что должно или не должно. Вот мужики тоже, посмотрю на них другой раз: как хороший мужик, так хватает земли нанять сколько может. Какая ни
будь плохая земля, всё
пашет. Тоже без расчета. Прямо в убыток.
Кое-где по моху и лопушкам болотным
запах этот
был очень силен, но нельзя
было решить, в какую сторону он усиливался и ослабевал.
— Не говори, не говори, не говори!—закричал Левин, схватив его обеими руками за воротник его шубы и
запахивая его. «Она славная девушка»
были такие простые, низменные слова, столь несоответственные его чувству.
Они соглашались, что плуг
пашет лучше, что скоропашка работает успешнее, но они находили тысячи причин, почему нельзя
было им употреблять ни то, ни другое, и хотя он и убежден
был, что надо спустить уровень хозяйства, ему жалко
было отказаться от усовершенствований, выгода которых
была так очевидна.
— Это можно завтра, завтра, и больше ничего! Ничего, ничего, молчание! — сказал Левин и,
запахнув его еще раз шубой, прибавил: — я тебя очень люблю! Что же, можно мне
быть в заседании?
Обед стоял на столе; она подошла, понюхала хлеб и сыр и, убедившись, что
запах всего съестного ей противен, велела подавать коляску и вышла. Дом уже бросал тень чрез всю улицу, и
был ясный, еще теплый на солнце вечер. И провожавшая ее с вещами Аннушка, и Петр, клавший вещи в коляску, и кучер, очевидно недовольный, — все
были противны ей и раздражали ее своими словами и движениями.
Конверт
был из толстой, как лубок, бумаги; на продолговатой желтой бумаге
была огромная монограмма, и от письма
пахло прекрасно.
Косые лучи солнца
были еще жарки; платье, насквозь промокшее от пота, липло к телу; левый сапог, полный воды,
был тяжел и чмокал; по испачканному пороховым осадком лицу каплями скатывался пот; во рту
была горечь, в носу
запах пороха и ржавчины, в ушах неперестающее чмоканье бекасов; до стволов нельзя
было дотронуться, так они разгорелись; сердце стучало быстро и коротко; руки тряслись от волнения, и усталые ноги спотыкались и переплетались по кочкам и трясине; но он всё ходил и стрелял.
В маленьком грязном нумере, заплеванном по раскрашенным пано стен, за тонкою перегородкой которого слышался говор, в пропитанном удушливым
запахом нечистот воздухе, на отодвинутой от стены кровати лежало покрытое одеялом тело. Одна рука этого тела
была сверх одеяла, и огромная, как грабли, кисть этой руки непонятно
была прикреплена к тонкой и ровной от начала до средины длинной цевке. Голова лежала боком на подушке. Левину видны
были потные редкие волосы на висках и обтянутый, точно прозрачный лоб.
Левин вошел в денник, оглядел Паву и поднял краснопегого теленка на его шаткие, длинные ноги. Взволнованная Пава замычала
было, но успокоилась, когда Левин подвинул к ней телку, и, тяжело вздохнув, стала лизать ее шаршавым языком. Телка, отыскивая, подталкивала носом под
пах свою мать и крутила хвостиком.
Возку навоза начать раньше, чтобы до раннего покоса всё
было кончено. А плугами
пахать без отрыву дальнее поле, так чтобы продержать его черным паром. Покосы убрать все не исполу, а работниками.
По случаю несколько раз уже повторяемых выражений восхищения Васеньки о прелести этого ночлега и
запаха сена, о прелести сломанной телеги (ему она казалась сломанною, потому что
была снята с передков), о добродушии мужиков, напоивших его водкой, о собаках, лежавших каждая у ног своего хозяина, Облонский рассказал про прелесть охоты у Мальтуса, на которой он
был прошлым летом.
Было то время года, перевал лета, когда урожай нынешнего года уже определился, когда начинаются заботы о посеве будущего года и подошли покосы, когда рожь вся выколосилась и, серо зеленая, не налитым, еще легким колосом волнуется по ветру, когда зеленые овсы, с раскиданными по ним кустами желтой травы, неровно выкидываются по поздним посевам, когда ранняя гречиха уже лопушится, скрывая землю, когда убитые в камень скотиной пары́ с оставленными дорогами, которые не берет соха, вспаханы до половины; когда присохшие вывезенные кучи навоза
пахнут по зарям вместе с медовыми травами, и на низах, ожидая косы, стоят сплошным морем береженые луга с чернеющимися кучами стеблей выполонного щавельника.
Слезы вдруг хлынули ручьями из глаз его. Он повалился в ноги князю, так, как
был, во фраке наваринского пламени с дымом, в бархатном жилете с атласным галстуком, новых штанах и причесанных волосах, изливавших чистый
запах одеколона.
Кроме страсти к чтению, он имел еще два обыкновения, составлявшие две другие его характерические черты: спать не раздеваясь, так, как
есть, в том же сюртуке, и носить всегда с собою какой-то свой особенный воздух, своего собственного
запаха, отзывавшийся несколько жилым покоем, так что достаточно
было ему только пристроить где-нибудь свою кровать, хоть даже в необитаемой дотоле комнате, да перетащить туда шинель и пожитки, и уже казалось, что в этой комнате лет десять жили люди.
Семян не
было, не говоря уже о том, что нечем
пахать.
Когда все это
было внесено, кучер Селифан отправился на конюшню возиться около лошадей, а лакей Петрушка стал устроиваться в маленькой передней, очень темной конурке, куда уже успел притащить свою шинель и вместе с нею какой-то свой собственный
запах, который
был сообщен и принесенному вслед за тем мешку с разным лакейским туалетом.
Промозглый сырой чулан с
запахом сапогов и онуч гарнизонных солдат, некрашеный стол, два скверных стула, с железною решеткой окно, дряхлая печь, сквозь щели которой шел дым и не давало тепла, — вот обиталище, где помещен
был наш <герой>, уже
было начинавший вкушать сладость жизни и привлекать внимание соотечественников в тонком новом фраке наваринского пламени и дыма.
— Это — другое дело, Афанасий Васильевич. Я это делаю для спасения души, потому что в убеждении, что этим хоть сколько-нибудь заглажу праздную жизнь, что как я ни дурен, но молитвы все-таки что-нибудь значат у Бога. Скажу вам, что я молюсь, — даже и без веры, но все-таки молюсь. Слышится только, что
есть господин, от которого все зависит, как лошадь и скотина, которою
пашем, знает чутьем того, <кто> запрягает.
В вестибульной комнате покушался
было утвердиться на время
запах служителя Петрушки, но Петрушка скоро перемещен
был на кухню, как оно и следовало.
Читателю, я думаю, приятно
будет узнать, что он всякие два дни переменял на себе белье, а летом во время жаров даже и всякий день: всякий сколько-нибудь неприятный
запах уже оскорблял его.
Когда взглянул он потом на эти листики, на мужиков, которые, точно,
были когда-то мужиками, работали,
пахали, пьянствовали, извозничали, обманывали бар, а может
быть, и просто
были хорошими мужиками, то какое-то странное, непонятное ему самому чувство овладело им.
Заметив, что закуска
была готова, полицеймейстер предложил гостям окончить вист после завтрака, и все пошли в ту комнату, откуда несшийся
запах давно начинал приятным образом щекотать ноздри гостей и куда уже Собакевич давно заглядывал в дверь, наметив издали осетра, лежавшего в стороне на большом блюде.
Мне казалось, что важнее тех дел, которые делались в кабинете, ничего в мире
быть не могло; в этой мысли подтверждало меня еще то, что к дверям кабинета все подходили обыкновенно перешептываясь и на цыпочках; оттуда же
был слышен громкий голос папа и
запах сигары, который всегда, не знаю почему, меня очень привлекал.
Только в эту минуту я понял, отчего происходил тот сильный тяжелый
запах, который, смешиваясь с
запахом ладана, наполнял комнату; и мысль, что то лицо, которое за несколько дней
было исполнено красоты и нежности, лицо той, которую я любил больше всего на свете, могло возбуждать ужас, как будто в первый раз открыла мне горькую истину и наполнила душу отчаянием.
Я
был в сильном горе в эту минуту, но невольно замечал все мелочи. В комнате
было почти темно, жарко и
пахло вместе мятой, одеколоном, ромашкой и гофманскими каплями.
Запах этот так поразил меня, что, не только когда я слышу его, но когда лишь вспоминаю о нем, воображение мгновенно переносит меня в эту мрачную, душную комнату и воспроизводит все мельчайшие подробности ужасной минуты.
Когда я принес манишку Карлу Иванычу, она уже
была не нужна ему: он надел другую и, перегнувшись перед маленьким зеркальцем, которое стояло на столе, держался обеими руками за пышный бант своего галстука и пробовал, свободно ли входит в него и обратно его гладко выбритый подбородок. Обдернув со всех сторон наши платья и попросив Николая сделать для него то же самое, он повел нас к бабушке. Мне смешно вспомнить, как сильно
пахло от нас троих помадой в то время, как мы стали спускаться по лестнице.
Так, как солнце взглянет весною, когда в огороде всякая пташка пищит и
поет и травка
пахнет, так и он весь сияет в золоте.
Посещение кухни
было строго воспрещено Грэю, но раз открыв уже этот удивительный, полыхающий огнем очагов мир пара, копоти, шипения, клокотания кипящих жидкостей, стука ножей и вкусных
запахов, мальчик усердно навещал огромное помещение.
В комнате
было душно, свечка горела тускло, на дворе шумел ветер, где-то в углу скребла мышь, да и во всей комнате будто
пахло мышами и чем-то кожаным.
— Я в обморок оттого тогда упал, что
было душно и краской масляною
пахло, — сказал Раскольников.
Было душно, так что
было даже нестерпимо сидеть, и все до того
было пропитано винным
запахом, что, кажется, от одного этого воздуха можно
было в пять минут сделаться пьяным.
Так,
были какие-то мысли или обрывки мыслей, какие-то представления, без порядка и связи, — лица людей, виденных им еще в детстве или встреченных где-нибудь один только раз и об которых он никогда бы и не вспомнил; колокольня В—й церкви; биллиард в одном трактире и какой-то офицер у биллиарда,
запах сигар в какой-то подвальной табачной лавочке, распивочная, черная лестница, совсем темная, вся залитая помоями и засыпанная яичными скорлупами, а откуда-то доносится воскресный звон колоколов…
Или храмы золотые, или сады какие-то необыкновенные, и всё
поют невидимые голоса, и кипарисом
пахнет, и горы, и деревья будто не такие, как обыкновенно, а как на образах пишутся.
— Да, — процедил сквозь зубы Николай Петрович. — Подбивают их, вот что беда; ну, и настоящего старания все еще нету. Сбрую портят.
Пахали, впрочем, ничего. Перемелется — мука
будет. Да разве тебя теперь хозяйство занимает?
— Что-то на дачу больно похоже
будет… а впрочем, это все пустяки. Какой зато здесь воздух! Как славно
пахнет! Право, мне кажется, нигде в мире так не
пахнет, как в здешних краях! Да и небо здесь…
Приятелей наших встретили в передней два рослые лакея в ливрее; один из них тотчас побежал за дворецким. Дворецкий, толстый человек в черном фраке, немедленно явился и направил гостей по устланной коврами лестнице в особую комнату, где уже стояли две кровати со всеми принадлежностями туалета. В доме, видимо, царствовал порядок: все
было чисто, всюду
пахло каким-то приличным
запахом, точно в министерских приемных.
Погода
была хорошая, — умеренный морозец, с маленькой влажностью; в воздухе
пахло крестьянской белой онучею, лыком, пшеном и овчиной.