Неточные совпадения
— А что?
запишешь в книжечку?
Пожалуй, нужды нет!
Пиши: «
В деревне Басове
Яким Нагой живет,
Он до смерти работает,
До полусмерти пьет...
У столбика дорожного
Знакомый голос слышится,
Подходят наши странники
И видят: Веретенников
(Что башмачки козловые
Вавиле подарил)
Беседует с крестьянами.
Крестьяне открываются
Миляге по душе:
Похвалит Павел песенку —
Пять раз споют,
записывай!
Понравится пословица —
Пословицу пиши!
Позаписав достаточно,
Сказал им Веретенников:
«Умны крестьяне русские,
Одно нехорошо,
Что пьют до одурения,
Во рвы,
в канавы валятся —
Обидно поглядеть...
Утром помощник градоначальника, сажая капусту, видел, как обыватели вновь поздравляли друг друга, лобызались и проливали слезы. Некоторые из них до того осмелились, что даже подходили к нему, хлопали по плечу и
в шутку называли свинопасом. Всех этих смельчаков помощник градоначальника, конечно, тогда же
записал на бумажку.
Даже"отпадшие"начали убеждаться
в неуместности своих опасений и крепко приставали, чтоб их
записывали в зачинщики.
— Так заезжай, пожалуйста, к Болям, — сказала Кити мужу, когда он
в одиннадцать часов, пред тем как уехать из дома, зашел к ней. — Я знаю, что ты обедаешь
в клубе, папа тебя
записал. А утро что ты делаешь?
― Пожалуйте шляпу, ― сказал швейцар Левину, забывшему правило клуба оставлять шляпы
в швейцарской. ― Давно не бывали. Князь вчера еще
записали вас. Князя Степана Аркадьича нету еще.
Но
записывать было некогда, потому что пришли начальники к наряду, и Левин вышел к ним
в переднюю.
― Где изволите стоять? ― и тотчас же
записал в большую, хорошо переплетенную книжку.
Незаметно получив рукою
в плисовом обшлаге трехрублевую бумажку, дьякон сказал, что он
запишет, и, бойко звуча новыми сапогами по плитам пустой церкви, прошел
в алтарь.
Всегда она бывала чем-нибудь занята: или вязала чулок, или рылась
в сундуках, которыми была наполнена ее комната, или
записывала белье и, слушая всякий вздор, который я говорил, «как, когда я буду генералом, я женюсь на чудесной красавице, куплю себе рыжую лошадь, построю стеклянный дом и выпишу родных Карла Иваныча из Саксонии» и т. д., она приговаривала: «Да, мой батюшка, да».
— А тоже
в убийцы
записали! — с жаром продолжал Разумихин.
— Да ведь они ж его прямо
в убийцы теперь
записали! У них уж и сомнений нет никаких…
— А… уж и этот… А
в сумасшедшие-то меня почему
записали?
Он женился на ней, как только минул срок траура, и, покинув министерство уделов, куда по протекции отец его
записал, блаженствовал со своею Машей сперва на даче около Лесного института, потом
в городе,
в маленькой и хорошенькой квартире, с чистою лестницей и холодноватою гостиной, наконец —
в деревне, где он поселился окончательно и где у него
в скором времени родился сын Аркадий.
Она
записала эти слова на обложке тетради Клима, но забыла списать их с нее, и, не попав
в яму ее памяти, они сгорели
в печи. Это Варавка говорил...
Была у Дмитрия толстая тетрадь
в черной клеенчатой обложке, он
записывал в нее или наклеивал вырезанные из газет забавные ненужности, остроты, коротенькие стишки и читал девочкам, тоже как-то недоверчиво, нерешительно...
— Ежели вы докладать будете про этот грабеж, так самый главный у них — печник. Потом этот,
в красной рубахе. Мишка Вавилов, ну и кузнец тоже. Мосеевы братья… Вам бы, для памяти,
записать фамилии ихние, — как думаете?
— Ты его
в поминание
записать должен.
Записал?
— Вот, я даже
записала два, три его парадокса, например: «Торжество социальной справедливости будет началом духовной смерти людей». Как тебе нравится? Или: «Начало и конец жизни —
в личности, а так как личность неповторима, история — не повторяется». Тебе скучно? — вдруг спросила она.
В том, что говорили у Гогиных, он не услышал ничего нового для себя, — обычная разноголосица среди людей, каждый из которых боится порвать свою веревочку, изменить своей «системе фраз». Он привык думать, что хотя эти люди строят мнения на фактах, но для того, чтоб не считаться с фактами.
В конце концов жизнь творят не бунтовщики, а те, кто
в эпохи смут накопляют силы для жизни мирной. Придя домой, он
записал свои мысли, лег спать, а утром Анфимьевна,
в платье цвета ржавого железа, подавая ему кофе, сказала...
Мысль эта показалась ему очень оригинальной, углубила его ощущение родственности окружающему, он тотчас
записал ее
в книжку своих заметок и удовлетворенно подумал...
Самгин, мысленно повторив последнюю фразу, решил
записать ее
в тетрадь, где он коллекционировал свои «афоризмы и максимы».
Самгин вздрогнул, ему показалось, что рядом с ним стоит кто-то. Но это был он сам, отраженный
в холодной плоскости зеркала. На него сосредоточенно смотрели расплывшиеся, благодаря стеклам очков, глаза мыслителя. Он прищурил их, глаза стали нормальнее. Сняв очки и протирая их, он снова подумал о людях, которые обещают создать «мир на земле и
в человецех благоволение», затем, кстати, вспомнил, что кто-то — Ницше? — назвал человечество «многоглавой гидрой пошлости», сел к столу и начал
записывать свои мысли.
—
В пользу кого или чего? — спросил он, соображая: под каким бы предлогом отказаться от продажи билетов? Гогина,
записывая что-то на листе бумаги, ответила...
Он вообще вел себя загадочно и рассеянно, позволяя Самгину думать, что эта рассеянность — искусственна. Нередко он обрывал речь свою среди фразы и, вынув из бокового кармана темненького пиджачка маленькую книжку
в коже, прятал ее под стол, на колено свое и там что-то
записывал тонким карандашом.
Профессоров Самгин слушал с той же скукой, как учителей
в гимназии. Дома,
в одной из чистеньких и удобно обставленных меблированных комнат Фелицаты Паульсен, пышной дамы лет сорока, Самгин
записывал свои мысли и впечатления мелким, но четким почерком на листы синеватой почтовой бумаги и складывал их
в портфель, подарок Нехаевой. Не озаглавив свои заметки, он красиво, рондом, написал на первом их листе...
— Вы, товарищ Петр, скажите этому курносому, чтоб он зря не любопытствовал, не спрашивал бы: кто, откуда и чей таков? Что он —
в поминанье о здравии
записать всех вас хочет? До приятнейшего свидания!
Если мне этот дурак поможет ее увезти, я его, голубчика,
в поминанье
запишу.
Три года вдовеет Агафья Матвеевна:
в это время все изменилось на прежний лад. Братец занимались подрядами, но разорились и поступили кое-как, разными хитростями и поклонами, на прежнее место секретаря
в канцелярии, «где
записывают мужиков», и опять ходят пешком
в должность и приносят четвертаки, полтинники и двугривенные, наполняя ими далеко спрятанный сундучок. Хозяйство пошло такое же грубое, простое, но жирное и обильное, как
в прежнее время, до Обломова.
Как пьяный, я просидел всю ночь над этой книгой, а утром отправился
в библиотеку и спросил: «Что надо изучить, чтобы сделаться доктором?» Ответ был насмешлив: «Изучите математику, геометрию, ботанику, зоологию, морфологию, биологию, фармакологию, латынь и т. д.» Но я упрямо допрашивал, и я все
записал для себя на память.
— Десять часов. Вам пора спать, — сказал он. — Вероятно, через три недели вы сможете покинуть больницу. Тогда позвоните мне, — быть может, я дам вам работу
в нашей амбулатории:
записывать имена приходящих больных. А спускаясь по темной лестнице, зажигайте… хотя бы спичку.
Райский хотел было пойти сесть за свои тетради «
записывать скуку», как увидел, что дверь
в старый дом не заперта. Он заглянул
в него только мельком, по приезде, с Марфенькой, осматривая комнату Веры. Теперь вздумалось ему осмотреть его поподробнее, он вступил
в сени и поднялся на лестницу.
— Мать всех пороков, хотите вы сказать, — перебил Марк, —
запишите это
в свой роман и продайте… И ново, и умно…
От скуки он пробовал чертить разные деревенские сцены карандашом, набросал
в альбом почти все пейзажи Волги, какие видел из дома и с обрыва, писал заметки
в свои тетради,
записал даже Опенкина и, положив перо, спросил себя: «Зачем я
записал его?
Там был записан старый эпизод, когда он только что расцветал, сближался с жизнью, любил и его любили. Он
записал его когда-то под влиянием чувства, которым жил, не зная тогда еще, зачем, — может быть, с сентиментальной целью посвятить эти листки памяти своей тогдашней подруги или оставить для себя заметку и воспоминание
в старости о молодой своей любви, а может быть, у него уже тогда бродила мысль о романе, о котором он говорил Аянову, и мелькал сюжет для трогательной повести из собственной жизни.
Он убаюкивался этою тихой жизнью, по временам
записывая кое-что
в роман: черту, сцену, лицо,
записал бабушку, Марфеньку, Леонтья с женой, Савелья и Марину, потом смотрел на Волгу, на ее течение, слушал тишину и глядел на сон этих рассыпанных по прибрежью сел и деревень, ловил
в этом океане молчания какие-то одному ему слышимые звуки и шел играть и петь их, и упивался, прислушиваясь к созданным им мотивам, бросал их на бумагу и прятал
в портфель, чтоб, «со временем», обработать — ведь времени много впереди, а дел у него нет.
Сцены, характеры, портреты родных, знакомых, друзей, женщин переделывались у него
в типы, и он исписал целую тетрадь, носил с собой записную книжку, и часто
в толпе, на вечере, за обедом вынимал клочок бумаги, карандаш, чертил несколько слов, прятал, вынимал опять и
записывал, задумываясь, забываясь, останавливаясь на полуслове, удаляясь внезапно из толпы
в уединение.
Он прописал до света, возвращался к тетрадям не один раз во дню, приходя домой вечером, опять садился к столу и
записывал, что снилось ему
в перспективе.
— Ваш гимн красоте очень красноречив, cousin, — сказала Вера, выслушав с улыбкой, —
запишите его и отошлите Беловодовой. Вы говорите, что она «выше мира». Может быть,
в ее красоте есть мудрость.
В моей нет. Если мудрость состоит, по вашим словам,
в том, чтоб с этими правилами и истинами проходить жизнь, то я…
Этот предсмертный дневник свой он затеял еще третьего дня, только что воротился
в Петербург, еще до визита к Дергачеву; после же моего ухода вписывал
в него каждые четверть часа; самые же последние три-четыре заметки
записывал в каждые пять минут.
Замечательно, что,
записывая и припоминая теперь, я не вспомню, чтоб он хоть раз употребил тогда
в рассказе своем слово «любовь» и то, что он был «влюблен».
Я мечтал, как я буду благороден, горд и грустен, может быть, даже
в обществе князя
В—ского, и таким образом прямо буду введен
в этот свет — о, я не щажу себя, и пусть, и пусть: так и надо
записать это
в таких точно подробностях!
Я тогда выздоравливал, а стало быть, такие порывы могли быть неминуемым следствием состояния моих нервов; но
в ту самую светлую надежду я верю и теперь — вот что я хотел теперь
записать и припомнить.
— Как, как вы сказали? — привязался я, — не от всякого можно… именно так! Не всякий стоит, чтобы на него обращать внимание, — превосходное правило! Именно я
в нем нуждаюсь. Я это
запишу. Вы, князь, говорите иногда премилые вещи.
Я
записываю лишь события, уклоняясь всеми силами от всего постороннего, а главное — от литературных красот; литератор пишет тридцать лет и
в конце совсем не знает, для чего он писал столько лет.
Если я вдруг вздумал
записать слово
в слово все, что случилось со мной с прошлого года, то вздумал это вследствие внутренней потребности: до того я поражен всем совершившимся.
Японцы осматривали до сих пор каждое судно,
записывали каждую вещь, не
в видах торгового соперничества, а чтоб не прокралась к ним христианская книга, крест — все, что относится до религии; замечали число людей, чтоб не пробрался
в Японию священник проповедовать религию, которой они так боятся.
К нам приехал чиновник, негр,
в форменном фраке, с галунами. Он, по обыкновению, осведомился о здоровье людей, потом об имени судна, о числе людей, о цели путешествия и все это тщательно, но с большим трудом, с гримасами,
записал в тетрадь. Я стоял подле него и смотрел, как он выводил каракули. Нелегко далась ему грамота.
Я все обещал ему. «Плотников — моя фамилия», — добавил он. «Очень хорошо — Плотников», —
записал я
в книжечку, и мне живо представилась подобная же сцена из «Ревизора».
На третий день после этого приехали два баниоса: один бывший
в прошедший раз, приятель наш Баба-Городзаймон, который уже ознакомился с нами и освоился на фрегате, шутил, звал нас по именам, спрашивал название всего, что попадалось ему
в глаза, и
записывал.