Неточные совпадения
Она
записала эти
слова на обложке тетради Клима, но забыла списать их с нее, и, не попав в яму ее памяти, они сгорели в печи. Это Варавка говорил...
Сцены, характеры, портреты родных, знакомых, друзей, женщин переделывались у него в типы, и он исписал целую тетрадь, носил с собой записную книжку, и часто в толпе, на вечере, за обедом вынимал клочок бумаги, карандаш, чертил несколько
слов, прятал, вынимал опять и
записывал, задумываясь, забываясь, останавливаясь на полуслове, удаляясь внезапно из толпы в уединение.
Хотя она была не скупа, но обращалась с деньгами с бережливостью; перед издержкой задумывалась, была беспокойна, даже сердита немного; но, выдав раз деньги, тотчас же забывала о них, и даже не любила
записывать; а если
записывала, так только для того, по ее
словам, чтоб потом не забыть, куда деньги дела, и не испугаться. Пуще всего она не любила платить вдруг много, большие куши.
— Ваш гимн красоте очень красноречив, cousin, — сказала Вера, выслушав с улыбкой, —
запишите его и отошлите Беловодовой. Вы говорите, что она «выше мира». Может быть, в ее красоте есть мудрость. В моей нет. Если мудрость состоит, по вашим
словам, в том, чтоб с этими правилами и истинами проходить жизнь, то я…
Замечательно, что,
записывая и припоминая теперь, я не вспомню, чтоб он хоть раз употребил тогда в рассказе своем
слово «любовь» и то, что он был «влюблен».
Кроме того, особенно
записали, со
слов Андрея, о разговоре его с Митей дорогой насчет того, «куда, дескать, я, Дмитрий Федорович, попаду: на небо аль в ад, и простят ли мне на том свете аль нет?» «Психолог» Ипполит Кириллович выслушал все это с тонкою улыбкой и кончил тем, что и это показание о том, куда Дмитрий Федорович попадет, порекомендовал «приобщить к делу».
Вот собственные
слова его, я их
записал и запомнил: «Как закричит, бывало, на меня, я так на коленки перед ними и паду».
Тут я нашел одну старуху, которая еще помнила свой родной язык. Я уговорил ее поделиться со мной своими знаниями. С трудом она могла вспомнить только 11
слов. Я
записал их, они оказались принадлежащими удэгейцам. 50 лет тому назад старуха (ей тогда было 20 лет) ни одного
слова не знала по-китайски, а теперь она совершенно утратила все национальное, самобытное, даже язык.
— Вы хотите возражать на высочайшее решение? — заметил Шубинский. — Смотрите, как бы Пермь не переменилась на что-нибудь худшее. Я ваши
слова велю
записать.
Если бы я писал дневник, то, вероятно, постоянно
записывал в него
слова: «Мне было это чуждо, я ни с чем не чувствовал слияния, опять, опять тоска по иному, по трансцендентному».
Помнится,
записывая в одной избе татарского мальчика трех лет, в ермолке, с широким расстоянием между глазами, я сказал ему несколько ласковых
слов, и вдруг равнодушное лицо его отца, казанского татарина, прояснилось, и он весело закивал головой, как бы соглашаясь со мной, что его сын очень хороший мальчик, и мне показалось, что этот татарин счастлив.
Вот
слова генерал-губернатора, которые я
записал под его диктовку...
— Гамлет! Зачем ты только своих
слов не
записываешь? Хорошо бы проверить, что ты переговорил в несколько лет.
Профессор для первого раза объяснил, что такое математический анализ, и Вихров все его
слова записал с каким-то благоговением.
— А коли твой, так и прекрасно, — сказал Вихров и сейчас
записал его признание в двух
словах и просил приложить руку за него священника.
— Хорошо. Так и
запишем… Вы считаете себя много обязанным Нине Леонтьевне, а между тем вы обязаны всем исключительно одной Раисе Павловне, которая просила меня за вас чуть не на коленях. Да… Даю вам честное
слово порядочного человека, что это так. Если бы не Раиса Павловна, вам не видать бы юрисконсульства, как своих ушей. Это, собственно, ее идея…
На плоскости бумаги, в двухмерном мире — эти строки рядом, но в другом мире… Я теряю цифроощущение: 20 минут — это может быть 200 или 200 000. И это так дико: спокойно, размеренно, обдумывая каждое
слово,
записывать то, что было у меня с R. Все равно как если бы вы, положив нога на ногу, сели в кресло у собственной своей кровати — и с любопытством смотрели, как вы, вы же — корчитесь на этой кровати.
— Ну да: ясно! — крикнула (это было поразительное пересечение мыслей: она — почти моими же
словами — то, что я
записывал перед прогулкой). — Понимаете: даже мысли. Это потому, что никто не «один», но «один из». Мы так одинаковы…
Между всеми отличался толстейший магистр Дерптского университета, служивший в канцелярии губернатора, где он дал себе
слово каждый день
записывать в свою памятную книжку по десятку подлостей и по дюжине глупостей, там совершавшихся.
Они уходят, я надеваю фрак и хочу идти. Звонок. Входят еще трое: мой знакомый, старый москвич Шютц, корреспондент какой-то венской газеты, другой, тоже знакомый, москвич, американец Смит, который мне представляет типичнейшего американского корреспондента газеты. Корреспондент ни
слова по-русски, ему переводит Смит. Целый допрос. Каждое
слово американец
записывает.
Я ее
записал всю, от
слова до
слова, и, поручив дальнейшие речи другому корреспонденту «Нового времени», Прокофьеву, бросился на телеграф и дословно передал срочной телеграммой в «Новое время» всю речь Витте.
— Гм! Это, может быть, и неправда. По крайней мере вы бы
записывали и запоминали такие
слова, знаете, в случае разговора… Ах, Степан Трофимович, я с вами серьезно, серьезно ехала говорить!
— Ответствующий, — снова приступил Вибель к поучению, — немедленно при этом поднимает ладонь к лицу своему и потихоньку шикает, напоминая тем вопрошающему о молчании; потом оба брата лобызаются, три раза прикладывая щеку к щеке… —
Записали все мои
слова?
Начали мы предлагать старичку вопросы, но оказалось, что он только одно помнит: сначала родился, а потом жил. Даже об. Аракчееве утратил всякое представление, хотя, по
словам большухи, последний пригрозил ему
записать без выслуги в Апшеронский полк рядовым, ежели не прекратит тунеядства. И непременно выполнил бы свою угрозу, если б сам, в скором времени, не подпал опале.
— Поди сейчас
запиши мне для памяти тот разговор, который мы слышали от попов и дворян. Понимаешь, насчет того, что и время пришло, и что Александр Первый не мог, и что в остзейском крае и сейчас не удается… Одним
словом все, все…
У него, может быть, под диваном такая машинка стоит, что все опасные
слова записывает.
Он несколько раз пробовал
записывать рассказы отца, но у него не хватало
слов для них, писать их было скучно, и на бумаге они являлись длинными, серыми, точно пеньковые верёвки.
Так хочется
записать о ком-нибудь — хорошее, эдакими особенными, большими
словами, торжественно.
— Помилуйте, в какую же пику? напротив. Притом же вы так… оригинально выражаетесь, что я даже готов
записать ваши
слова.
— Будут? Почва! черноземная сила! ты сказала: будут? Смотрите же, я
запишу ваше
слово. Да зачем же вы гасите свечку?
Поселив Парашино и занимаясь его устройством, он каждый год приезжал в Багрово, был постоянно ласков, искателен, просил у Степана Михайловича советов, как у человека опытного в переселении крестьян; с большою благодарностью точно и подробно
записывал все его
слова и в самом деле пользовался ими.
— Это — все? — сказал комиссар,
записывая ее
слова. — Или, может быть, подумав, вы пожелаете что-нибудь прибавить? Как вы видите, произошло убийство или самоубийство; мы пока что не знаем. Вас видели спрыгнувшей из окна комнаты на площадку наружной лестницы. Поставьте себя на мое место в смысле отношения к вашим действиям.
В впечатлениях, подобных тем, которые последовали за моим входом, никогда невозможно разобраться… Разве можно запомнить
слова, произносимые в первые моменты встречи матерью и сыном, мужем и женой или двумя влюбленными? Говорятся самые простые, самые обиходные фразы, смешные даже, если их
записывать с точностью на бумаге. Но здесь каждое
слово уместно и бесконечно мило уже потому, что говорится оно самым дорогим на свете голосом.
Я рассказал этот случай. Уж очень
слова интересные. Бурлак даже
записал их в книжку и в рассказ вставил. Но дело не в том.
Евсей смутился, — сыщик смотрел, брезгливо скривив губы, в голосе его была слышна насмешка. Не дождавшись ответа, он встал, кинул на стол серебряную монету, сказал кому-то: «
Запишите!», надел шапку и, ни
слова не говоря Климкову, пошёл к двери. Евсей, ступая на носки, двинулся за ним, а шапку надеть не посмел.
Ольга Федотовна, живая хроника, из которой я черпаю многие сказания, касающиеся моего семейства, передавала мне об этом тягостнейшем периоде бабушкиной жизни следующее. Я
запишу это
словами ее же собственной речи, которую точно теперь слышу.
— Но почему же ты знаешь?.. Может быть, кто-нибудь из слушателей и
записал твои
слова!..
— Печатное — да!.. Может быть, и дело; но проболтанное только языком — ничего!.. Пыль… прах, разлетающийся в пространстве и перестающий существовать; и, что унизительнее всего, между нами, русскими, сотни таких болтунов, как я, которые никогда никакого настоящего дела не делали и только разговаривают и поучают, забывая, что если бы
слова Христа не
записали, так и христианства бы не существовало.
Неизвестные
слова я
записывал особо; потом словесный перевод, всегда повторенный два раза, писал на бумаге; при моей свежей памяти, я, не уча, всегда знал наизусть на другой же день и французский оригинал, и русский перевод, и все отдельно записанные
слова.
Ну, вот, например: могли бы придраться к
слову и спросить меня: если вы действительно не рассчитываете на читателей, то для чего же вы теперь делаете с самим собой, да еще на бумаге, такие уговоры, то есть что порядка и системы заводить не будете, что
запишете то, что припомнится, и т. д. и т. д.? К чему вы объясняетесь? К чему извиняетесь?
До самых дверей стала живая улица, и дальше все сдедалось, как обещал проводник. Даже и твердое упование веры его не осталось в постыжении: расслабленный исцелел. Он встал, он сам вышел на своих ногах «славяще и благодаряще». Кто-то все это
записал на записочку, в которой, со
слов проводника, исцеленный расслабленный был назван «родственником» орловского купца, через что ему многие завидовали, и исцеленный за поздним временем не пошел уже в свой бедный обоз, а ночевал под сараем у своих новых родственников.
Потом Гоголь обратился ко мне с просьбами старательно вслушиваться во все суждения и отзывы о «Мертвых душах», предпочтительно дурные,
записывать их из
слова в
слово и все без исключения сообщать ему в Италию.
— Бродяжья идиллия, — сказал он саркастически. — Вы уже, конечно,
записали… Хотел бы я знать, есть ли тут хоть
слово правды!
Золотилов. Эти
слова его, господа, не угодно ли вам
записать?
Крестьяне повиновались, и речи их (они говорили оба) оказались очень сходными с теми
словами, которые
записал Шишков.
Это — маленькая историйка, но я думаю, что ее тоже, пожалуй, можно примкнуть к рассказам «о трех праведниках». Так говорил мне почтенный старец, со
слов которого я
записал рассказ об иноках кадетского монастыря, а теперь в виде post-scriptum
записываю еще одно последнее сказание.
Недавно только ученые принялись за исследование этих вопросов, и для решения их они должны часто схватывать отдельную мысль, нечаянно брошенное
слово, основываться на каком-нибудь сходстве названий, следить дух всего сказания, делать выводы из того, что так бесстрастно и бессистемно
записал летописец, отдаленный от всех волнений мира и не поражающийся ничем в тиши своего монастырского уединения.
— Ты, голубчик Алексей Трифоныч, Андрея Иваныча не опасайся, — внушительно сказал Колышкин. — Не к допросу тебя приводит. Сору из избы он не вынесет. Это он так, из одного любопытства. Охотник, видишь ты, до всего этакого: любит расспрашивать, как у нас на Руси народ живет… Если он и в книжку с твоих
слов записывать станет, не сумневайся… Это он для себя только, из одного, значит, любопытства… Сказывай ему, что знаешь, будь с Андрей Иванычем душа нараспашку, сердце на ладонке…
У всех народов всегда были такие люди, которые говорили про себя, что они одни знают истинный закон бога. И люди эти для того, чтобы подтвердить свои
слова, всегда рассказывали про то, что будто бы были такие чудеса от бога, по которым видно, что тот закон, которому они учат, есть истинный закон бога. Кроме того, люди эти
записывали этот свой закон в книги и уверяли народ, что в книгах этих всякое
слово истинно, потому что книги эти внушены и написаны самим богом.
Слова пленницы секретарь Ушаков
записал. Ей прочли по-французски составленное показание и дали подписать.