Неточные совпадения
— Фу! перемешал! — хлопнул
себя по лбу Порфирий. — Черт возьми, у меня с этим делом ум
за разум заходит! — обратился он, как бы даже
извиняясь, к Раскольникову, — нам ведь так бы важно узнать, не видал ли кто их, в восьмом часу, в квартире-то, что мне и вообразись сейчас, что вы тоже могли бы сказать… совсем перемешал!
Самгин шагал среди танцующих, мешая им, с упорством близорукого рассматривая ряженых, и сердился на
себя за то, что выбрал неудобный костюм, в котором путаются ноги. Среди ряженых он узнал Гогина, одетого оперным Фаустом; клоун, которого он ведет под руку, вероятно, Татьяна. Длинный арлекин, зачем-то надевший рыжий парик и шляпу итальянского бандита, толкнул Самгина, схватил его
за плечо и тихонько
извинился...
— Несимпатична, — согласилась Марина, демонстративно отмахиваясь от дыма папиросы, — литератор
извинился и спрятал папиросу
за спину
себе.
Тон короткой, но сильной речи Фанарина был такой, что он
извиняется за то, что настаивает на том, что господа сенаторы с своей проницательностью и юридической мудростью видят и понимают лучше его, но что делает он это только потому, что этого требует взятая им на
себя обязанность.
— К несчастию, я действительно чувствую
себя почти в необходимости явиться на этот проклятый обед, — все с тою же горькою раздражительностью продолжал Миусов, даже и не обращая внимания, что монашек слушает. — Хоть там-то
извиниться надо
за то, что мы здесь натворили, и разъяснить, что это не мы… Как вы думаете?
— Понимаю, слишком понимаю! — воскликнул Фетюкович, как бы сам сконфуженный и как бы стремительно спеша
извиниться, — вы, как и всякий другой, могли быть в свою очередь заинтересованы знакомством молодой и красивой женщины, охотно принимавшей к
себе цвет здешней молодежи, но… я хотел лишь осведомиться: нам известно, что Светлова месяца два назад чрезвычайно желала познакомиться с младшим Карамазовым, Алексеем Федоровичем, и только
за то, чтобы вы привели его к ней, и именно в его тогдашнем монастырском костюме, она пообещала вам выдать двадцать пять рублей, только что вы его к ней приведете.
Наконец стало светать. Вспыхнувшую было на востоке зарю тотчас опять заволокло тучами. Теперь уже все было видно: тропу, кусты, камни, берег залива, чью-то опрокинутую вверх дном лодку. Под нею спал китаец. Я разбудил его и попросил подвезти нас к миноносцу. На судах еще кое-где горели огни. У трапа меня встретил вахтенный начальник. Я
извинился за беспокойство, затем пошел к
себе в каюту, разделся и лег в постель.
Как только она позвала Верочку к папеньке и маменьке, тотчас же побежала сказать жене хозяйкина повара, что «ваш барин сосватал нашу барышню»; призвали младшую горничную хозяйки, стали упрекать, что она не по — приятельски
себя ведет, ничего им до сих пор не сказала; младшая горничная не могла взять в толк,
за какую скрытность порицают ее — она никогда ничего не скрывала; ей сказали — «я сама ничего не слышала», — перед нею
извинились, что напрасно ее поклепали в скрытности, она побежала сообщить новость старшей горничной, старшая горничная сказала: «значит, это он сделал потихоньку от матери, коли я ничего не слыхала, уж я все то должна знать, что Анна Петровна знает», и пошла сообщить барыне.
Через три — четыре дня Кирсанов, должно быть, опомнился, увидел дикую пошлость своих выходок; пришел к Лопуховым, был как следует, потом стал говорить, что он был пошл; из слов Веры Павловны он заметил, что она не слышала от мужа его глупостей, искренно благодарил Лопухова
за эту скромность, стал сам, в наказание
себе, рассказывать все Вере Павловне, расчувствовался,
извинялся, говорил, что был болен, и опять выходило как-то дрянно.
Это забавляло всех; общий смех ободрял меня, и я позволял
себе говорить такие дерзости,
за которые потом меня же бранили и заставляли просить извинения; а как я, по ребячеству, находил
себя совершенно правым и не соглашался
извиняться, то меня ставили в угол и доводили, наконец, до того, что я просил прощения.
В следующие затем дни к Марфиным многие приезжали, а в том числе и m-me Тулузова; но они никого не принимали,
за исключением одного Углакова, привезшего Егору Егорычу письмо от отца, в котором тот,
извиняясь, что по болезни сам не может навестить друга, убедительно просил Марфина взять к
себе сына в качестве ординарца для исполнения поручений по разным хлопотам, могущим встретиться при настоящем их семейном горе.
«Не знаю, говорит,
за собой вины, а потому не имею в чем
извиняться!» Этим и владыку ожесточили, да-с!
Да и повёл
за собою. Ходит быстро, мелкими шажками, шубёнка у него старенькая и не по росту, видно, с чужого плеча. Молоденький он, худущий и смятенный; придя к
себе домой, сразу заметался, завертелся недостойно сана, бегает из горницы в горницу, и то
за ним стул едет, то он рукавом ряски со стола что-нибудь смахнёт и всё
извиняется...
Бенни поставил Ничипоренко свои условия с такою решимостию, что тот сразу увидел
себя в совершенной необходимости на которое-нибудь из них решиться. Ехать назад одному, ничего не сделавши для «предприятия» и притом не имея что и рассказать о том,
за что он прогнан, Ничипоренко находил невозможным, и он
извинился перед мальчишкою и дал Бенни требуемое этим последним слово воздержаться вперед и от драчливости, и от брани.
Ничипоренко тотчас же пошел послать одному из своих знакомых в Москву депешу, чтобы его ждали вместе с некоторым таинственным гостем, а Бенни, спустив своего сопутника с глаз, почувствовал неотразимую потребность сходить в тот дом, где Ничипоренко вчера
за обедом произвел вышерассказанный скандал, и
извиниться там
за него и
за себя перед хозяевами.
Но все еще раздражение его сдержанно: он как будто совестится
за себя, что вздумал отрезвлять Фамусова от его понятий; он спешит вставить, что «не о дядюшке его говорит», которого привел в пример Фамусов, и даже предлагает последнему побранить и свой век, наконец, всячески старается замять разговор, видя, как Фамусов заткнул уши, — успокаивает его, почти
извиняется.
Этот голос заставил Покромцева насторожиться. Как бы
извиняясь за то, что причинил ей боль, он притянул к
себе голову жены и прикоснулся губами к ее виску. Но какое-то подлое, неудержимое влечение, копошившееся в его душе, какое-то смутное и гадкое чувство, похожее на хвастливое молодечество, тянуло его рассказывать дальше.
— Я принужден перед вами
извиниться, сударыня. Мой товарищ выпил немного лишнее
за праздничным завтраком сегодня и позволил
себе дерзость,
за которую все мы с ним самим включительно
извиняемся перед вами.
Подозеров казался совершенно спокойным и самообладающим: он,
извиняясь пред Синтяниным, объявил ему, что по своим обстоятельствам должен непременно немедленно же оставить место и ехать в Петербург, и потому представляет все счеты и просит его уволить, а вместо
себя рекомендовал Форова, но Филетер Иваныч поблагодарил
за честь и объявил, что он ни
за что на
себя никакого управительства не примет, потому что он слаб и непременно всех перебалует.
Таким образом
извинившись пред Глафирой в том, что он позволяет
себе стать
за какую-то честность и обличать какое-то зло, он перешел к изложению более или менее известной нам истории сближения Михаила Андреевича Бодростина с княгиней Казимирой, указывал несомненное участие во всем этом Павла Горданова, который опутывал Бодростина с помощью разной сволочи, собирающейся на рауты и ужины Казимиры, и…
— Да. Я сказал ему, что это неприлично — таскать
за собою такую подозрительную толпу. Он
извинился и больше не придет. — Магнус усмехнулся и добавил: — Убежден, что сегодня все разбойники Рима и Кампаньи грезят засадами и кровью и целуют свои стилеты, как возлюбленных…
Пришлось и ему рассказать про ночлег в трактире. Становой
извинился за такое «безобразие» и выразил уверенность в том, что Никандр Саввич перевезет «дорогого гостя» к
себе, коли ему не хочется погостить в монастыре.
Путохин принес мне плату
за квартиру, но уже не
извинялся, хотя просрочил 18 дней, и молчал, когда брал от меня расписку в получении. На следующий месяц деньги принесла уже мать; она дала мне только половину, а другую половину обещала через неделю. На третий месяц я не получил ни копейки и дворник стал мне жаловаться, что жильцы квартиры № 23 ведут
себя «неблагородно». Это были нехорошие симптомы.
По ее красивой, величественной улыбке, которая мгновенно исчезала с лица всякий раз, когда она отворачивалась
за чем-нибудь от гостей, видно было, что на своем веку она видела много гг. офицеров, что ей теперь не до них, а если она пригласила их к
себе в дом и
извиняется, то только потому, что этого требуют ее воспитание и положение в свете.
— Qui s’excuse — s’accuse, [Кто
извиняется, тот обвиняет
себя,] — улыбаясь и махая корпией, говорила Жюли, и, чтобы
за ней осталось последнее слово, сейчас же переменила разговор. — Каково, я нынче узнала: бедная Мари Болконская приехала вчера в Москву. Вы слышали, она потеряла отца?