Неточные совпадения
Самым ужаснейшим
воспоминанием его было то, как он оказался вчера «низок и гадок», не по тому одному, что был пьян,
а потому, что ругал перед девушкой, пользуясь ее положением,
из глупо-поспешной ревности, ее жениха, не зная не только их взаимных между собой отношений и обязательств, но даже и человека-то не зная порядочно.
В течение пяти недель доктор Любомудров не мог с достаточной ясностью определить болезнь пациента,
а пациент не мог понять, физически болен он или его свалило с ног отвращение к жизни, к людям? Он не был мнительным, но иногда ему казалось, что в теле его работает острая кислота, нагревая мускулы, испаряя
из них жизненную силу. Тяжелый туман наполнял голову, хотелось глубокого сна, но мучила бессонница и тихое, злое кипение нервов. В памяти бессвязно возникали
воспоминания о прожитом, знакомые лица, фразы.
Захар не старался изменить не только данного ему Богом образа, но и своего костюма, в котором ходил в деревне. Платье ему шилось по вывезенному им
из деревни образцу. Серый сюртук и жилет нравились ему и потому, что в этой полуформенной одежде он видел слабое
воспоминание ливреи, которую он носил некогда, провожая покойных господ в церковь или в гости;
а ливрея в
воспоминаниях его была единственною представительницею достоинства дома Обломовых.
Там был записан старый эпизод, когда он только что расцветал, сближался с жизнью, любил и его любили. Он записал его когда-то под влиянием чувства, которым жил, не зная тогда еще, зачем, — может быть, с сентиментальной целью посвятить эти листки памяти своей тогдашней подруги или оставить для себя заметку и
воспоминание в старости о молодой своей любви,
а может быть, у него уже тогда бродила мысль о романе, о котором он говорил Аянову, и мелькал сюжет для трогательной повести
из собственной жизни.
А Софья мало оставалась одна с ним: всегда присутствовала то одна, то другая старуха; редко разговор выходил
из пределов текущей жизни или родовых
воспоминаний.
В его
воспоминании были: шествие арестантов, мертвецы, вагоны с решетками и запертые там женщины,
из которых одна мучается без помощи родами,
а другая жалостно улыбается ему из-зa железной решетки. В действительности же было перед ним совсем другое: уставленный бутылками, вазами, канделябрами и приборами стол, снующие около стола проворные лакеи. В глубине залы перед шкапом, за вазами с плодами и бутылками, буфетчик и спины подошедших к буфету отъезжающих.
Но Илюша, уже слышавший и знавший еще за три дня, что ему подарят маленькую собачку, и не простую,
а настоящую меделянскую (что, конечно, было ужасно важно), хотя и показывал
из тонкого и деликатного чувства, что рад подарку, но все, и отец и мальчики, ясно увидели, что новая собачка, может быть, только еще сильнее шевельнула в его сердечке
воспоминание о несчастной, им замученной Жучке.
Вчера Полозову все представлялась натуральная мысль: «я постарше тебя и поопытней, да и нет никого на свете умнее меня;
а тебя, молокосос и голыш, мне и подавно не приходится слушать, когда я своим умом нажил 2 миллиона (точно, в сущности, было только 2,
а не 4) — наживи — ка ты, тогда и говори»,
а теперь он думал: — «экой медведь, как поворотил; умеет ломать», и чем дальше говорил он с Кирсановым, тем живее рисовалась ему, в прибавок к медведю, другая картина, старое забытое
воспоминание из гусарской жизни: берейтор Захарченко сидит на «Громобое» (тогда еще были в ходу у барышень,
а от них отчасти и между господами кавалерами, военными и статскими, баллады Жуковского), и «Громобой» хорошо вытанцовывает под Захарченкой, только губы у «Громобоя» сильно порваны, в кровь.
— Цепочка эта мне очень дорога, с ней связаны святейшие
воспоминания иного времени; все я вам не дам,
а возьмите эти кольцы. Не думал, что я, изгнанник
из Литвы, подарю их русскому изгнаннику.
— Ведь отчего погиб? — удивлялся Полуянов, подавленный
воспоминаниями своего роскошества. —
А? От простого деревенского попа… И из-за чего?.. Уж ежели бы на то пошло и я захотел бы рассказать всю матку-правду, да разве тут попом Макаром пахнет?
Все мысли и чувства Аграфены сосредоточивались теперь в прошлом, на том блаженном времени, когда была жива «сама» и дом стоял полною чашей. Не стало «самой» — и все пошло прахом. Вон какой зять-то выворотился с поселенья.
А все-таки зять,
из своего роду-племени тоже не выкинешь. Аграфена являлась живою летописью малыгинской семьи и свято блюла все, что до нее касалось. Появление Полуянова с особенною яркостью подняло все
воспоминания, и Аграфена успела, ставя самовар, всплакнуть раз пять.
Припомнились все неистовства старого Палача, суровые наказания самого Луки Назарыча и других управляющих,
а из-за этих
воспоминании поднялась кровавая память деда нынешнего заводовладельца, старика Устюжанинова, который насмерть заколачивал людей у себя на глазах.
А что сбылось
из всего того, на что я надеялся? И теперь, когда уже на жизнь мою начинают набегать вечерние тени, что у меня осталось более свежего, более дорогого, чем
воспоминания о той быстро пролетевшей, утренней, весенней грозе?
Он отвернулся к столу,
а она на минуту вышла
из комнаты, и, когда вернулась, Николай, ласково поглядывая на нее, заговорил, тихонько и любовно гладя словами свои
воспоминания...
Это частое перекочевывание дало ему массу знакомств, которые он тщательно поддерживал, не теряя
из вида даже тех товарищей, которые мелькнули мимо него почти на мгновение. Острая память помогала ему припоминать,
а чрезвычайная повадливость давала возможность возобновлять такие знакомства, которых начало, так сказать, терялось во мраке времен. Достаточно было одной черты, одного смутного
воспоминания ("
а помните, как мы в форточку курили?"), чтобы восстановить целую картину прошлого.
Выражения сочувствия могут радовать (
а впрочем, иногда и растравлять открытые раны напоминанием о бессилии), но они ни в каком случае не помогут тому интимному успокоению, благодаря которому, покончивши и с деятельностью, и с задачами дня, можешь сказать:"Ну, слава богу! я покончил свой день в мире!"Такую помощь может оказать только «дружба», с ее предупредительным вниманием, с обильным запасом общих
воспоминаний из далекого и близкого прошлого; одним словом, с тем несложным арсеналом теплого участия, который не дает обильной духовной пищи, но несомненно действует ублажающим образом.
Амфитеатров наскоро закусил и торопливо куда-то ушел,
а мы продолжали сидеть и благодушествовать. Были незнакомые петербургские чиновники, был один
из архитекторов, строивших выставку. Разговор как-то перекинулся на
воспоминания о Ходынке, и, конечно, обратились ко мне, как очевидцу, так как все помнили мою статью в «Русских ведомостях».
— Вы, конечно, понимаете, что по-русски оно значит каменщик, и масоны этим именем назвались в
воспоминание Соломона [Соломон — царь израильский в 1020-980 годах до нашей эры.], который, как вы тоже, вероятно, учили в священной истории, задумал построить храм иерусалимский; главным строителем и архитектором этого храма он выбрал Адонирама; рабочих для постройки этого храма было собрано полтораста тысяч, которых Адонирам разделил на учеников, товарищей и мастеров, и каждой
из этих степеней он дал символическое слово: ученикам Иоакин, товарищам Вооз,
а мастерам Иегова, но так, что мастера знали свое наименование и наименование низших степеней, товарищи свое слово и слово учеников,
а ученики знали только свое слово.
За этими
воспоминаниями начинался ряд других. В них выдающуюся роль играл постоялый двор, уже совсем вонючий, с промерзающими зимой стенами, с колеблющимися полами, с дощатою перегородкой,
из щелей которой выглядывали глянцевитые животы клопов. Пьяные и драчливые ночи; проезжие помещики, торопливо вынимающие
из тощих бумажников зелененькую; хваты-купцы, подбадривающие «актерок» чуть не с нагайкой в руках.
А наутро головная боль, тошнота и тоска, тоска без конца. В заключение — Головлево…
Отъезжавшему казалось тепло, жарко от шубы. Он сел на дно саней, распахнулся, и ямская взъерошенная тройка потащилась
из темной улицы в улицу мимо каких-то невиданных им домов. Оленину казалось, что только отъезжающие ездят по этим улицам. Кругом было темно, безмолвно, уныло,
а в душе было так полно
воспоминаний, любви, сожалений и приятных давивших слез…
В походах, в крепостях ему было хорошо; но только здесь, только из-под крылышка дяди Ерошки,
из своего леса,
из своей хаты на краю станицы и в особенности при
воспоминании о Марьянке и Лукашке ему ясна казалась вся та ложь, в которой он жил прежде и которая уже и там возмущала его,
а теперь стала ему невыразимо гадка и смешна.
Правда, еще прежде я делал опыты писать что-то вроде повестей; но одна
из них не написана,
а другая — не повесть. В первое время моего переезда
из Вятки во Владимир мне хотелось повестью смягчить укоряющее
воспоминание, примириться с собою и забросать цветами один женский образ, чтоб на нем не было видно слез [Былое и думы. — Полярная звезда, III, с. 95–98. (Примеч.
А. И. Герцена.)].
А у меня, осмелюсь доложить вам,
из головы следующее
воспоминание не выходит.
Фамилии даже не называли,
а только: Вася. И лились
воспоминания о безвременно погибшем друге — добром, сердечном человеке. Женат был Вася на младшей
из артистической семьи Талановых. Супруги никогда не разлучались, и в злополучный день — служили они в Козлове — жена была в театре,
а он не был занят в пьесе, уснул дома, да так и не проснулся.
Кручинина. Ничего, иногда и поплакать хорошо; я теперь не часто плачу. Я еще вам благодарна, что вы вызвали во мне
воспоминания о прошлом; в них много горького, но и в самой этой горечи есть приятное для меня. Я не бегу от
воспоминаний, я их нарочно возбуждаю в себе;
а что поплачу, это не беда: женщины любят поплакать. Я вчера объезжала ваш город: он мало изменился; я много нашла знакомых зданий и даже деревьев и многое припомнила
из своей прежней жизни и хорошего и дурного.
Люди эти, как и лесные хищники, боятся света, не показываются днем,
а выползают ночью
из нор своих. Полночь — их время. В полночь они заботятся о будущей ночи, в полночь они устраивают свои ужасные оргии и топят в них
воспоминания о своей прежней, лучшей жизни.
Долгов, разумеется, по своей непривычке писать, не изложил печатно ни одной мысли; но граф Хвостиков начал наполнять своим писанием каждый номер, по преимуществу склоняя общество к пожертвованиям и довольно прозрачно намекая, что эти пожертвования могут быть производимы и через его особу; пожертвований, однако, к нему нисколько не стекалось,
а потому граф решился лично на кого можно воздействовать и к первой обратился Аделаиде Ивановне, у которой он знал, что нет денег; но она, по его соображениям, могла бы пожертвовать какими-нибудь ценными вещами: к несчастью, при объяснении оказалось, что у ней
из ценных вещей остались только дорогие ей по
воспоминаниям.
Всем казалось тогда,
а в том числе и мне, что появление припадков происходило без всякой причины; но теперь я убежден в противном: они всегда происходили от неожиданно возникавшего
воспоминания из прошедшей моей жизни, которая вдруг представлялась моему воображению с живостью и яркостью ночных сновидений.
Ей казалось, что все нехорошие
воспоминания вышли
из ее головы и идут в потемках рядом с ней и тяжело дышат,
а она сама, как муха, попавшая в чернила, ползет через силу по мостовой и пачкает в черное бок и руку Лаевского.
Вот единственная цель и значение очень многих (большей части) произведений искусства: дать возможность, хотя в некоторой степени, познакомиться с прекрасным в действительности тем людям, которые не имели возможности наслаждаться им «
а самом деле; служить напоминанием, возбуждать и оживлять
воспоминание о прекрасном в действительности у тех людей, которые знают его
из опыта и любят вспоминать о нем.
Единовластное владычество ружья продолжалось половину моего века, тридцать лет; потом снова появилась на сцене удочка, и, наконец, старость,
а более слабость зрения, хворость и леность окончательно сделали
из меня исключительного рыбака. Но я сохраняю живое, благодарное
воспоминание обо всех прежних моих охотах, и мои статьи о них служат тому доказательством.
Пришел батюшка. В обоих отделениях первого класса учил не свой, гимназический священник,
а из посторонней церкви, по фамилии Пещерский.
А настоятелем гимназической церкви был отец Михаил, маленький, седенький, голубоглазый старичок, похожий на Николая-угодника, человек отменной доброты и душевной нежности, заступник и ходатай перед директором за провинившихся почти единственное лицо, о котором Буланин вынес
из стен корпуса светлое
воспоминание.
Об этом времени и по этому поводу есть еще особый рассказ С. Т. Аксакова, составляющий выдержку
из его
воспоминаний, которые были им отданы П.
А. Кулишу.
Если он бывал в особенно хорошем расположении, то середи игры рассказывал в тысячный раз отрывки
из аристократических
воспоминаний своих; как покойник граф его любил, как ему доверял, как советовался с ним; но притом дружба дружбой,
а служба службой.
Горы, леса и луга, по которым бродил я с рампеткою, вечера, когда я подкарауливал сумеречных бабочек, и ночи, когда на огонь приманивал я бабочек ночных, как будто не замечались мною: все внимание, казалось, было устремлено на драгоценную добычу; но природа, незаметно для меня самого, отражалась на душе моей вечными красотами своими,
а такие впечатления, ярко и стройно возникающие впоследствии, — благодатны, и
воспоминание о них вызывает отрадное чувство
из глубины души человеческой.
Пушкин не
воспоминание,
а состояние, Пушкин — всегда и отвсегда, — до «Дуэли» Наумова была заря, и,
из нее вырастая, в нее уходя, ее плечами рассекая, как пловец — реку, — черный человек выше всех и чернее всех — с наклоненной головой и шляпой в руке.
Повеет ли весной, донесет ли ветер звон соборных колоколов, и вдруг нахлынут
воспоминания о прошлом, сладко сожмется сердце и
из глаз польются обильные слезы, но это только на минуту,
а там опять пустота, и неизвестно, зачем живешь.
Платонов (один). Мало знающий, много думающий и из-за угла много говорящий юноша. (Смотрит в дверь столовой.)
А вон и Софья. По сторонам смотрит… Меня ищет своими бархатными глазами. Какая она еще хорошенькая! Сколько в ее лице красивого! Волосы всё те же! Тот же цвет, та же прическа… Сколько раз приходилось мне целовать эти волосы! Славные
воспоминания навевает на меня эта головка…
К жаркому разговоры особенно оживились, и его величество уже приятельски похлопывал по плечу старшего офицера и приглашал его запросто зайти во Дворец и попробовать хереса, который недавно привезен ему
из «Фриско» (С.-Франциско),
а дядя-губернатор, сквозь черную кожу которого пробивалось нечто вроде румянца, звал к себе пробовать портвейн, причем уверял, что очень любит русских моряков, и вспоминал одного русского капитана, бывшего в Гонолулу год тому назад на клипере «Голубчик», который он перекрестил в «Гутчика», причем главную роль в этих
воспоминаниях играло чудное вино, которым угощал его капитан.
Я понял, что мысли мои не стоят гроша медного и что до встречи с Кисочкой я еще не начинал мыслить и даже понятия не имел о том, что значит серьезная мысль; теперь, настрадавшись, я понял, что у меня не было ни убеждений, ни определенного нравственного кодекса, ни сердца, ни рассудка; всё умственное и нравственное богатство мое состояло
из специальных знаний, обрывков, ненужных
воспоминаний, чужих мыслей — и только,
а психические движения мои были несложны, просты и азбучны, как у якута…
Из Цвейбрюккена принцесса поехала в Аугсбург для свидания с Горнштейном,
а печальный, расстроенный разлукой с своею очаровательною «супругой» князь возвратился в Оберштейн, теперь сделавшийся ему столь дорогим по
воспоминанию о пребывании в нем прекрасной Алины.
В Царском Селе в честь его воздвигнут памятник
из цельного уральского мрамора,
а на седьмой версте от Петербурга, в
воспоминание Чесменской победы, церковь Иоанна Предтечи и при ней императорский дворец в азиатском вкусе, с наименованием Чесмы [Ныне Чесменская богадельня для инвалидов.].
Я, может быть, дурно делаю, вдаваясь во все мелочи нашего первого путешествия, но, во-первых, все это мне чрезвычайно мило, как одно
из самых светлых моих юношеских
воспоминаний,
а во-вторых, пока я делал это путешествие, оно, кажется, не знаю почему, делало грунт для образования моего характера, развитие которого связано с историею бедствий и злоключений моей последующей жизни.
Мне не спится по ночам. Вытягивающая повязка на ноге мешает шевельнуться,
воспоминание опять и опять рисует недавнюю картину. За стеною, в общей палате, слышен чей-то глухой кашель,
из рукомойника звонко и мерно капает вода в таз. Я лежу на спине, смотрю, как по потолку ходят тени от мерцающего ночника, — и хочется горько плакать. Были силы, была любовь.
А жизнь прошла даром, и смерть приближается, — такая же бессмысленная и бесплодная… Да, но какое я право имел ждать лучшей и более славной смерти?
Там я сравнительно гораздо больше занимаюсь и характеристикой разных сторон французской и английской жизни, чем даже нашей в этих русских
воспоминаниях. И самый план той книги — иной. Он имеет еще более объективный характер. Встречи мои и знакомства с выдающимися иностранцами (
из которых все известности,
а многие и всесветные знаменитости) я отметил почти целиком, и галерея получилась обширная — до полутораста лиц.
Он хочет вызвать
из памяти что-нибудь близкое, милое, но его нет,
а наглая песня ревет в порабощенном мозгу и родит печальные и жуткие
воспоминания, бросающие тень на всю его жизнь.
Я с нею познакомился, помнится, в 1915 или 1916 году. На каком-то исполнительном собрании в московском Литературно-художественном кружке меня к ней подвел и познакомил журналист Ю.
А. Бунин, брат писателя. Сидел с нею рядом. Она сообщила, что привезла с собою
из Нижнего свои
воспоминания и хотела бы прочесть их в кругу беллетристов. Пригласила меня на это чтение — на Пречистенку, в квартире ее друга В. Д. Лебедевой, у которой Вера Николаевна остановилась.
С этим
воспоминанием связано у меня
а другое, — о столкновении во время этой работы с Генею. Не помню, из-за чего мы поссорились. Ярко помню только: стою на дворе с железным заступом в руках около песочной кучи, тачка моя наполнена песком, рядом Генина тачка. Я воплю неистово, исступленно, и в голове моей мелькает...
Все, что он делал, он делал, казалось мне, нарочно и мне назло. Стоило мне случайно увидеть его в гимназии или на улице, — и весь мой остальной день был отравлен
воспоминанием о нем. На его глазах я
из кожи лез, чтоб отличиться; больше бы не мог стараться, если бы смотрела сама Маша Плещеева. На сшибалке, например, когда он подходил и смотрел, — молодецки сшибаю одного за другим, продвигаюсь вперед; украдкой взгляну на него, —
а он уж равнодушно идет прочь, ничуть не прельщенный моими подвигами.
В душе смрад. Противны
воспоминания. Все так плоско и убого. Как будто вышел я
из спальни проститутки. «Бездна»? Грязное болото в ней,
а не бездна… Ко всему она спускается сверху,
из головы, с холодом ставит опыты там, где ждешь всесжигающего огня. И никакой нет над нами «венчательницы». Не ужас между нами,
а развратно-холодная забава.