Неточные совпадения
— Нет! мне с правдой дома сидеть не приходится! потому она, правда-матушка, непоседлива! Ты глядишь: как бы
в избу да на полати влезти, ан она, правда-матушка,
из избы вон гонит… вот что!
Наверное, впрочем, неизвестно, хотя
в показаниях крестьяне выразились прямо, что земская полиция был-де блудлив, как кошка, и что уже не раз они его оберегали и один раз даже выгнали нагишом
из какой-то
избы, куда он было забрался.
Когда дорога понеслась узким оврагом
в чащу огромного заглохнувшего леса и он увидел вверху, внизу, над собой и под собой трехсотлетние дубы, трем человекам
в обхват, вперемежку с пихтой, вязом и осокором, перераставшим вершину тополя, и когда на вопрос: «Чей лес?» — ему сказали: «Тентетникова»; когда, выбравшись
из леса, понеслась дорога лугами, мимо осиновых рощ, молодых и старых ив и лоз,
в виду тянувшихся вдали возвышений, и перелетела мостами
в разных местах одну и ту же реку, оставляя ее то вправо, то влево от себя, и когда на вопрос: «Чьи луга и поемные места?» — отвечали ему: «Тентетникова»; когда поднялась потом дорога на гору и пошла по ровной возвышенности с одной стороны мимо неснятых хлебов: пшеницы, ржи и ячменя, с другой же стороны мимо всех прежде проеханных им мест, которые все вдруг показались
в картинном отдалении, и когда, постепенно темнея, входила и вошла потом дорога под тень широких развилистых дерев, разместившихся врассыпку по зеленому ковру до самой деревни, и замелькали кирченые
избы мужиков и крытые красными крышами господские строения; когда пылко забившееся сердце и без вопроса знало, куды приехало, — ощущенья, непрестанно накоплявшиеся, исторгнулись наконец почти такими словами: «Ну, не дурак ли я был доселе?
Деревянный, потемневший трактир принял Чичикова под свой узенький гостеприимный навес на деревянных выточенных столбиках, похожих на старинные церковные подсвечники. Трактир был что-то вроде русской
избы, несколько
в большем размере. Резные узорочные карнизы
из свежего дерева вокруг окон и под крышей резко и живо пестрили темные его стены; на ставнях были нарисованы кувшины с цветами.
Впрочем, если слово
из улицы попало
в книгу, не писатель виноват, виноваты читатели, и прежде всего читатели высшего общества: от них первых не услышишь ни одного порядочного русского слова, а французскими, немецкими и английскими они, пожалуй, наделят
в таком количестве, что и не захочешь, и наделят даже с сохранением всех возможных произношений: по-французски
в нос и картавя, по-английски произнесут, как следует птице, и даже физиономию сделают птичью, и даже посмеются над тем, кто не сумеет сделать птичьей физиономии; а вот только русским ничем не наделят, разве
из патриотизма выстроят для себя на даче
избу в русском вкусе.
Ну, будет он жить
в белой
избе, а
из меня лопух расти будет; ну, а дальше?
В ноябре начинается снег и мороз, который к Крещенью усиливается до того, что крестьянин, выйдя на минуту
из избы, воротится непременно с инеем на бороде; а
в феврале чуткий нос уж чувствует
в воздухе мягкое веянье близкой весны.
Войдя
в избу, напрасно станешь кликать громко: мертвое молчание будет ответом:
в редкой
избе отзовется болезненным стоном или глухим кашлем старуха, доживающая свой век на печи, или появится из-за перегородки босой длинноволосый трехлетний ребенок,
в одной рубашонке, молча, пристально поглядит на вошедшего и робко спрячется опять.
Райский бросился вслед за ней и из-за угла видел, как она медленно возвращалась по полю к дому. Она останавливалась и озиралась назад, как будто прощалась с крестьянскими
избами. Райский подошел к ней, но заговорить не смел. Его поразило новое выражение ее лица. Место покорного ужаса заступило, по-видимому, безотрадное сознание. Она не замечала его и как будто смотрела
в глаза своей «беде».
Мне видится длинный ряд бедных
изб, до половины занесенных снегом. По тропинке с трудом пробирается мужичок
в заплатах. У него висит холстинная сума через плечо,
в руках длинный посох, какой носили древние. Он подходит к
избе и колотит посохом, приговаривая: «Сотворите святую милостыню». Одна
из щелей, закрытых крошечным стеклом, отодвигается, высовывается обнаженная загорелая рука с краюхою хлеба. «Прими, Христа ради!» — говорит голос.
Славно, говорят любители дороги, когда намерзнешься, заиндевеешь весь и потом ввалишься
в теплую
избу, наполнив холодом и
избу, и чуланчик, и полати, и даже под лавку дунет холод, так что сидящие по лавкам ребятишки подожмут голые ноги, а кот уйдет из-под лавки на печку…
Сегодня, возвращаясь с прогулки, мы встретили молодую крестьянскую девушку, очень недурную собой, но с болезненной бледностью на лице. Она шла
в пустую, вновь строящуюся
избу. «Здравствуй! ты нездорова?» — спросили мы. «Была нездорова: голова с месяц болела, теперь здорова», — бойко отвечала она. «Какая же ты красавица!» — сказал кто-то
из нас. «Ишь что выдумали! — отвечала она, — вот войдите-ка лучше посмотреть, хорошо ли мы строим новую
избу?»
— Васька, куда, постреленок, убежал? — закричала выбежавшая
из избы в грязной, серой, как бы засыпанной золой рубахе баба и с испуганным лицом бросилась вперед Нехлюдова, подхватила ребенка и унесла
в избу, точно она боялась, что Нехлюдов сделает что-нибудь над ее дитей.
Из избы выскочили
в рубашонках две девочки. Пригнувшись и сняв шляпу, Нехлюдов вошел
в сени и
в пахнувшую кислой едой грязную и тесную, занятую двумя станами
избу.
В избе у печи стояла старуха с засученными рукавами худых жилистых загорелых рук.
Из сеней направо слышался громкий храп извозчиков
в черной
избе; впереди за дверью, на дворе, слышалось жеванье овса большого количества лошадей.
Веревкин никак не мог догадаться, куда они приехали, но с удовольствием пошел
в теплую
избу, заранее предвкушая удовольствие выспаться на полатях до седьмого пота. С морозу лихо спится здоровому человеку, особенно когда он отломает верст полтораста. Пока вытаскивались
из экипажа чемоданы и наставлялся самовар для гостей, Веревкин, оглядывая новую
избу, суетившуюся у печки хозяйку, напрасно старался решить вопрос, где они. Только когда
в избу вошел Нагибин, Веревкин догадался, что они
в Гарчиках.
Доктор выходил
из избы опять уже закутанный
в шубу и с фуражкой на голове. Лицо его было почти сердитое и брезгливое, как будто он все боялся обо что-то запачкаться. Мельком окинул он глазами сени и при этом строго глянул на Алешу и Колю. Алеша махнул
из дверей кучеру, и карета, привезшая доктора, подъехала к выходным дверям. Штабс-капитан стремительно выскочил вслед за доктором и, согнувшись, почти извиваясь пред ним, остановил его для последнего слова. Лицо бедняка было убитое, взгляд испуганный...
На вопрос его о штабс-капитане, несколько раз повторенный, одна
из них, поняв наконец, что спрашивают жильцов, ткнула ему пальцем чрез сени, указывая на дверь
в чистую
избу.
Красота жизни заключается
в резких контрастах. Как было бы приятно
из удэгейской юрты сразу попасть
в богатый городской дом! К сожалению, переход этот бывает всегда постепенным: сначала юрта, потом китайская фанза, за ней крестьянская
изба, затем уже город.
В так называемой холодной
избе —
из сеней направо — уже возились две другие бабы; они выносили оттуда всякую дрянь, пустые жбаны, одеревенелые тулупы, масленые горшки, люльку с кучей тряпок и пестрым ребенком, подметали банными вениками сор.
Мы уселись около стола. Здоровая баба, одна
из его невесток, принесла горшок с молоком. Все его сыновья поочередно входили
в избу.
Она состояла
из восьми дворов и имела чистенький, опрятный вид.
Избы были срублены прочно. Видно было, что староверы строили их не торопясь и работали, как говорится, не за страх, а за совесть.
В одном
из окон показалось женское лицо, и вслед за тем на пороге появился мужчина. Это был староста. Узнав, кто мы такие и куда идем, он пригласил нас к себе и предложил остановиться у него
в доме. Люди сильно промокли и потому старались поскорее расседлать коней и уйти под крышу.
Внутри
избы были 2 комнаты.
В одной
из них находились большая русская печь и около нее разные полки с посудой, закрытые занавесками, и начищенный медный рукомойник. Вдоль стен стояли 2 длинные скамьи;
в углу деревянный стол, покрытый белой скатертью, а над столом божница со старинными образами, изображающими святых с большими головами, темными лицами и тонкими длинными руками.
Ночь была хотя и темная, но благодаря выпавшему снегу можно было кое-что рассмотреть. Во всех
избах топились печи. Беловатый дым струйками выходил
из труб и спокойно подымался кверху. Вся деревня курилась.
Из окон домов свет выходил на улицу и освещал сугробы.
В другой стороне, «на задах», около ручья, виднелся огонь. Я догадался, что это бивак Дерсу, и направился прямо туда. Гольд сидел у костра и о чем-то думал.
Пришедши
в первый этап на Воробьевых горах, Сунгуров попросил у офицера позволения выйти на воздух
из душной
избы, битком набитой ссыльными.
В конце августа она собралась
из Словущенского; чистую половину
в избе заколотила и надзор за хозяйством и дворовыми поручила старику отцу.
Усадьбу ее, даже по наружному виду, нельзя было назвать господской; это была просторная
изба, разделенная на две половины,
из которых
в одной, «черной», помещалась стряпущая и дворовые, а
в другой, «чистой», состоявшей
из двух комнат, жила она с детьми.
Настоящая гульба, впрочем, идет не на улице, а
в избах, где не сходит со столов всякого рода угощение, подкрепляемое водкой и домашней брагой.
В особенности чествуют старосту Федота, которого под руки, совсем пьяного, водят
из дома
в дом. Вообще все поголовно пьяны, даже пастух распустил сельское стадо, которое забрело на господский красный двор, и конюха то и дело убирают скотину на конный двор.
Вылезши
из печки и оправившись, Солоха, как добрая хозяйка, начала убирать и ставить все к своему месту, но мешков не тронула: «Это Вакула принес, пусть же сам и вынесет!» Черт между тем, когда еще влетал
в трубу, как-то нечаянно оборотившись, увидел Чуба об руку с кумом, уже далеко от
избы.
— Так ты, кум, еще не был у дьяка
в новой хате? — говорил козак Чуб, выходя
из дверей своей
избы, сухощавому, высокому,
в коротком тулупе, мужику с обросшею бородою, показывавшею, что уже более двух недель не прикасался к ней обломок косы, которым обыкновенно мужики бреют свою бороду за неимением бритвы. — Там теперь будет добрая попойка! — продолжал Чуб, осклабив при этом свое лицо. — Как бы только нам не опоздать.
Маленькие окна подымались, и сухощавая рука старухи, которые одни только вместе с степенными отцами оставались
в избах, высовывалась
из окошка с колбасою
в руках или куском пирога.
Неизменными посетителями этого трактира были все московские сибиряки. Повар, специально выписанный Лопашовым
из Сибири, делал пельмени и строганину. И вот как-то
в восьмидесятых годах съехались
из Сибири золотопромышленники самые крупные и обедали по-сибирски у Лопашова
в этой самой «
избе», а на меню стояло: «Обед
в стане Ермака Тимофеевича», и
в нем значилось только две перемены: первое — закуска и второе-«сибирские пельмени».
Когда он вернулся,
из его окна всю ночь светился огонь на кусты жасмина, на бурьян и подсолнухи, а
в избе виднелась фигура ябедника, то падавшего на колени перед иконой, когда иссякало вдохновение, то усиленно строчившего…
Кое-где
из окон деревенских
изб показывались бабьи головы
в платках, игравшие на улице ребятишки сторонились, а старичок все бежал, размахивая своею палочкой.
В одной
избе, состоящей чаще всего
из одной комнаты, вы застаете семью каторжного, с нею солдатскую семью, двух-трех каторжных жильцов или гостей, тут же подростки, две-три колыбели по углам, тут же куры, собака, а на улице около
избы отбросы, лужи от помоев, заняться нечем, есть нечего, говорить и браниться надоело, на улицу выходить скучно — как всё однообразно уныло, грязно, какая тоска!
Один корреспондент, бывший
в Найбучи
в 1871 г., пишет, что здесь было 20 солдат под командой юнкера;
в одной
из изб красивая высокая солдатка угостила его свежими яйцами и черным хлебом, хвалила здешнее житье и жаловалась только, что сахар очень дорог.
Бывает и так, что, кроме хозяина, застаешь
в избе еще целую толпу жильцов и работников; на пороге сидит жилец-каторжный с ремешком на волосах и шьет чирки; пахнет кожей и сапожным варом;
в сенях на лохмотьях лежат его дети, и тут же
в темном я тесном углу его жена, пришедшая за ним добровольно, делает на маленьком столике вареники с голубикой; это недавно прибывшая
из России семья.
Вместо пристани куча больших скользких камней, по которым пришлось прыгать, а на гору к
избе ведет ряд ступеней
из бревнышек, врытых
в землю почти отвесно, так что, поднимаясь, надо крепко держаться руками.
Когда я
в Палеве ходил по
избам, за мной неотступно следовал надзиратель
из поселенцев, родом пскович. Помнится, я спросил у него: среда сегодня или четверг? Он ответил...
Не убивала бы я мужа, а ты бы не поджигал, и мы тоже были бы теперь вольные, а теперь вот сиди и жди ветра
в поле, свою женушку, да пускай вот твое сердце кровью обливается…» Он страдает, на душе у него, по-видимому, свинец, а она пилит его и пилит; выхожу
из избы, а голос ее всё слышно.
Многие
из живущих
в избах относятся к хозяевам как совладельцы или половинщики.
Галкино-Враское представляет
из себя тогда Венецию и ездят по нем на аинских лодках;
в избах, построенных на низине, пол бывает залит водой.
За леность, нерадение и нежелание устраиваться хозяйством его обращают
в общественные, то есть каторжные работы на один год и переводят
из избы в тюрьму.
Мне однажды пришлось записывать двух женщин свободного состояния, прибывших добровольно за мужьями и живших на одной квартире; одна
из них, бездетная, пока я был
в избе, всё время роптала на судьбу, смеялась над собой, обзывала себя дурой и окаянной за то, что пошла на Сахалин, судорожно сжимала кулаки, и всё это
в присутствии мужа, который находился тут же и виновато смотрел на меня, а другая, как здесь часто говорят, детная, имеющая несколько душ детей, молчала, и я подумал, что положение первой, бездетной, должно быть ужасно.
На вопрос, сколько ее сожителю лет, баба, глядя вяло и лениво
в сторону, отвечает обыкновенно: «А чёрт его знает!» Пока сожитель на работе или играет где-нибудь
в карты, сожительница валяется
в постели, праздная, голодная; если кто-нибудь
из соседей войдет
в избу, то она нехотя приподнимется и расскажет, зевая, что она «за мужа пришла», невинно пострадала: «Его, чёрта, хлопцы убили, а меня
в каторгу».
Из здешних поселенцев обращают на себя внимание братья Бабичи,
из Киевской губ<ернии>; сначала они жили
в одной
избе, потом стали ссориться и просить начальство, чтобы их разделили. Один
из Бабичей, жалуясь на своего родного брата, выразился так: «Я боюсь его, как змия».
Тут резко нарушается идея равномерности наказания, но этот беспорядок находит себе оправдание
в тех условиях,
из которых сложилась жизнь колонии, и к тому же он легко устраним: стоит только перевести
из тюрьмы
в избы остальных арестантов.
В одной
избе уже
в сумерках я застал человека лет сорока, одетого
в пиджак и
в брюки навыпуск; бритый подбородок, грязная, некрахмаленная сорочка, подобие галстука — по всем видимостям привилегированный. Он сидел на низкой скамеечке и
из глиняной чашки ел солонину и картофель. Он назвал свою фамилию с окончанием на кий, и мне почему-то показалось, что я вижу перед собой одного бывшего офицера, тоже на кий, который за дисциплинарное преступление был прислан на каторгу.
Чаще всего я встречал
в избе самого хозяина, одинокого, скучающего бобыля, который, казалось, окоченел от вынужденного безделья и скуки; на нем вольное платье, но по привычке шинель накинута на плечи по-арестантски, и если он недавно вышел
из тюрьмы, то на столе у него валяется фуражка без козырька.
Многим позволяется жить вне тюрьмы просто «по-человечности» или
из рассуждения, что если такой-то будет жить не
в тюрьме, а
в избе, то от этого не произойдет ничего худого, или если бессрочному Z. разрешается жить на вольной квартире только потому, что он приехал с женой и детьми, то не разрешить этого краткосрочному N. было бы уже несправедливо.