Неточные совпадения
Бородавкин чувствовал, как сердце его, капля по капле, переполняется горечью. Он не ел, не пил, а только произносил сквернословия, как бы питая ими свою бодрость. Мысль о горчице
казалась до того простою и
ясною, что непонимание ее нельзя было истолковать ничем иным, кроме злонамеренности. Сознание это было тем мучительнее, чем больше должен был употреблять Бородавкин усилий, чтобы обуздывать порывы страстной натуры своей.
Когда он разрушал, боролся со стихиями, предавал огню и мечу, еще могло
казаться, что в нем олицетворяется что-то громадное, какая-то всепокоряющая сила, которая, независимо от своего содержания, может поражать воображение; теперь, когда он лежал поверженный и изнеможенный, когда ни на ком не тяготел его исполненный бесстыжества взор, делалось
ясным, что это"громадное", это"всепокоряющее" — не что иное, как идиотство, не нашедшее себе границ.
Был
ясный морозный день. У подъезда рядами стояли кареты, сани, ваньки, жандармы. Чистый народ, блестя на ярком солнце шляпами, кишел у входа и по расчищенным дорожкам, между русскими домиками с резными князьками; старые кудрявые березы сада, обвисшие всеми ветвями от снега,
казалось, были разубраны в новые торжественные ризы.
Тот самый
ясный и холодный августовский день, который так безнадежно действовал на Анну,
казался ему возбудительно оживляющим и освежал его разгоревшееся от обливания лицо и шею.
Она,
казалось, также была поражена видом козака, представшего во всей красе и силе юношеского мужества, который,
казалось, и в самой неподвижности своих членов уже обличал развязную вольность движений;
ясною твердостью сверкал глаз его, смелою дугою выгнулась бархатная бровь, загорелые щеки блистали всею яркостью девственного огня, и как шелк, лоснился молодой черный ус.
— Это я знаю, что вы были, — отвечал он, — слышал-с. Носок отыскивали… А знаете, Разумихин от вас без ума, говорит, что вы с ним к Лавизе Ивановне ходили, вот про которую вы старались тогда, поручику-то Пороху мигали, а он все не понимал, помните? Уж как бы,
кажется, не понять — дело
ясное… а?
— Вопрос ваш обширен. Могу ошибаться, но,
кажется мне, нахожу более
ясный взгляд, более, так сказать, критики; более деловитости…
Утро было славное, свежее; маленькие пестрые тучки стояли барашками на бледно-ясной лазури; мелкая роса высыпала на листьях и травах, блистала серебром на паутинках; влажная, темная земля,
казалось, еще хранила румяный след зари; со всего неба сыпались песни жаворонков.
Плотное, серое кольцо людей, вращаясь, как бы расталкивало, расширяло сумрак. Самгин
яснее видел Марину, — она сидела, сложив руки на груди, высоко подняв голову. Самгину
казалось, что он видит ее лицо — строгое, неподвижное.
Многое
казалось лишним, даже совершенно лишенным смысла, мешающим сложиться чему-то иному, более крепкому и
ясному.
— А не слишком ли упрощено то, что вам
кажется простым и
ясным?
— Вас очень многое интересует, — начал он, стараясь говорить мягко. — Но мне
кажется, что в наши дни интересы всех и каждого должны быть сосредоточены на войне. Воюем мы не очень удачно. Наш военный министр громогласно, в печати заявлял о подготовленности к войне, но оказалось, что это — неправда. Отсюда следует, что министр не имел
ясного представления о состоянии хозяйства, порученного ему. То же самое можно сказать о министре путей сообщения.
Женская фигура, с лицом Софьи, рисовалась ему белой, холодной статуей, где-то в пустыне, под
ясным, будто лунным небом, но без луны; в свете, но не солнечном, среди сухих нагих скал, с мертвыми деревьями, с нетекущими водами, с странным молчанием. Она, обратив каменное лицо к небу, положив руки на колени, полуоткрыв уста,
кажется, жаждала пробуждения.
Вопрос об отношениях полов
казался ему, как и все вопросы, очень простым и
ясным и вполне разрешенным признанием свободной любви.
Невозмутимая и спокойная, с
ясным взглядом и задумчиво сложенными губами, она,
кажется, никогда не была так хороша, как именно теперь.
Постараюсь быть
яснее: вера в торжество формы,
кажется, уже поколебалась у самых слепых ее защитников, потому что всякая форма является только паллиативной мерой, которая просто убаюкивает нас и заставляет закрывать глаза на продолжающее существовать зло…
Когда мы проснулись, солнце стояло уже высоко. Утро было морозное,
ясное. Вода в озерках покрылась блестящим тонким слоем льда, и только полыньи
казались темными пятнами.
Ночь была
ясная. Одна сторона реки была освещена, другая — в тени. При лунном свете листва деревьев
казалась посеребренной, стволы — белесовато-голубыми, а тени — черными. Кусты тальника низко склонились над водой, точно они хотели скрыть что-то около своих берегов. Кругом было тихо, безмолвно, только река слабо шумела на перекатах.
Небо то все заволакивалось рыхлыми белыми облаками, то вдруг местами расчищалось на мгновенье, и тогда из-за раздвинутых туч
показывалась лазурь,
ясная и ласковая, как прекрасный глаз.
Вам
кажется, что вы смотрите в бездонное море, что оно широко расстилается подвами, что деревья не поднимаются от земли, но, словно корни огромных растений, спускаются, отвесно падают в те стеклянно
ясные волны; листья на деревьях то сквозят изумрудами, то сгущаются в золотистую, почти черную зелень.
Казалось, в нем созревало какое-то решение, которое его самого смущало, но к которому он постепенно привыкал; одна и та же мысль неотступно и безостановочно надвигалась все ближе и ближе, один и тот же образ рисовался все
яснее и
яснее впереди, а в сердце, под раскаляющим напором тяжелого хмеля, раздражение злобы уже сменялось чувством зверства, и зловещая усмешка появлялась на губах…
Долинный лес иногда бывает так густ, что сквозь ветки его совершенно не видно неба. Внизу всегда царит полумрак, всегда прохладно и сыро. Утренний рассвет и вечерние сумерки в лесу и в местах открытых не совпадают по времени. Чуть только тучка закроет солнце, лес сразу становится угрюмым, и погода
кажется пасмурной. Зато в
ясный день освещенные солнцем стволы деревьев, ярко-зеленая листва, блестящая хвоя, цветы, мох и пестрые лишайники принимают декоративный вид.
Вечер был тихий и прохладный. Полная луна плыла по
ясному небу, и, по мере того как свет луны становился ярче, наши тени делались короче и чернее. По дороге мы опять вспугнули диких кабанов. Они с шумом разбежались в разные стороны. Наконец между деревьями
показался свет. Это был наш бивак.
То, что для меня было непонятно, ему
казалось простым и
ясным. Иногда он замечал следы там, где при всем желании что-либо усмотреть я ничего не видел. А он видел, что прошла старая матка изюбра и годовалый теленок. Они щипали листву таволожника, потом стремительно убежали, испугавшись чего-то.
Заря сияла на востоке, и золотые ряды облаков,
казалось, ожидали солнца, как царедворцы ожидают государя;
ясное небо, утренняя свежесть, роса, ветерок и пение птичек наполняли сердце Лизы младенческой веселостию; боясь какой-нибудь знакомой встречи, она,
казалось, не шла, а летела.
Но мне было не до рассказов. Я глядел на нее, всю облитую
ясным солнечным лучом, всю успокоенную и кроткую. Все радостно сияло вокруг нас, внизу, над нами — небо, земля и воды; самый воздух,
казалось, был насыщен блеском.
Людям, давно занимающимся и, следственно, не беспристрастным,
кажется удивительным, как другие не понимают вещей «совершенно
ясных».
Излагая события, художественно группируя их, он говорил ими так, что мысль, не сказанная им, но совершенно
ясная — представлялась тем знакомее слушателю, что она
казалась его собственной мыслию.
Тетка покойного деда рассказывала, — а женщине, сами знаете, легче поцеловаться с чертом, не во гнев будь сказано, нежели назвать кого красавицею, — что полненькие щеки козачки были свежи и ярки, как мак самого тонкого розового цвета, когда, умывшись божьею росою, горит он, распрямляет листики и охорашивается перед только что поднявшимся солнышком; что брови словно черные шнурочки, какие покупают теперь для крестов и дукатов девушки наши у проходящих по селам с коробками москалей, ровно нагнувшись, как будто гляделись в
ясные очи; что ротик, на который глядя облизывалась тогдашняя молодежь,
кажись, на то и создан был, чтобы выводить соловьиные песни; что волосы ее, черные, как крылья ворона, и мягкие, как молодой лен (тогда еще девушки наши не заплетали их в дрибушки, перевивая красивыми, ярких цветов синдячками), падали курчавыми кудрями на шитый золотом кунтуш.
Кажется, это была первая вполне уже
ясная форма, в которой я услышал о предстоящем освобождении крестьян. Тревожное, неуловимое предсказание чудновской мары — «щось буде» — облекалось в определенную идею: царь хочет отнять у помещиков крестьян и отпустить на волю…
Вокруг него стояла прекрасная,
ясная тишина, с одним только шелестом листьев, от которого,
кажется, становится еще тише и уединеннее кругом.
Она проговорила это, не отрываясь от работы и,
казалось, в самом деле спокойно. Ганя был удивлен, но осторожно молчал и глядел на мать, выжидая, чтоб она высказалась
яснее. Домашние сцены уж слишком дорого ему стоили. Нина Александровна заметила эту осторожность и с горькою улыбкой прибавила...
Такое предуведомление с нашей стороны должно
показаться весьма странным и неясным читателю: как рассказывать то, о чем не имеешь ни
ясного понятия, ни личного мнения?
— Но мне жаль, что вы отказываетесь от этой тетрадки, Ипполит, она искренна, и знаете, что даже самые смешные стороны ее, а их много (Ипполит сильно поморщился), искуплены страданием, потому что признаваться в них было тоже страдание и… может быть, большое мужество. Мысль, вас подвигшая, имела непременно благородное основание, что бы там ни
казалось. Чем далее, тем
яснее я это вижу, клянусь вам. Я вас не сужу, я говорю, чтобы высказаться, и мне жаль, что я тогда молчал…
Весенний, светлый день клонился к вечеру, небольшие розовые тучки стояли высоко в
ясном небе и,
казалось, не плыли мимо, а уходили в самую глубь лазури.
Обогащенный многими новыми понятиями и чувствами, я принялся опять перечитывать свои книги и многое понял в них
яснее прежнего, увидел даже то, чего прежде вовсе не видал, а потому и самые книги
показались мне отчасти новыми.
— Так! — сказал Павел. Он совершенно понимал все, что говорил ему дядя. — А отчего, скажи, дядя, чем день иногда бывает
ясней и светлей и чем больше я смотрю на солнце, тем мне тошней становится и
кажется, что между солнцем и мною все мелькает тень покойной моей матери?
С той стороны в самом деле доносилось пение мужских и женских голосов; а перед глазами между тем были: орешник, ветляк, липы, березы и сосны; под ногами — высокая, густая трава. Утро было светлое,
ясное, как и вчерашний вечер. Картина эта просто
показалась Вихрову поэтическою. Пройдя небольшим леском (пение в это время становилось все слышнее и слышнее), они увидели, наконец, сквозь ветки деревьев каменную часовню.
— С величайшим удовольствием, — отвечал князь, — и позвольте мне прибавить от всей души, что я редко в ком встречал более благоразумного и
ясного взгляда на такие дела… Но вот,
кажется, и Алеша.
Я застал Наташу одну. Она тихо ходила взад и вперед по комнате, сложа руки на груди, в глубокой задумчивости. Потухавший самовар стоял на столе и уже давно ожидал меня. Молча и с улыбкою протянула она мне руку. Лицо ее было бледно, с болезненным выражением. В улыбке ее было что-то страдальческое, нежное, терпеливое. Голубые
ясные глаза ее стали как будто больше, чем прежде, волосы как будто гуще, — все это так
казалось от худобы и болезни.
Стоя рядом с ним, мать видела глаза, освещенные теплым и
ясным светом. Положив руки на спинку стула, а на них голову свою, он смотрел куда-то далеко, и все тело его, худое и тонкое, но сильное,
казалось, стремится вперед, точно стебель растения к свету солнца.
Мать чувствовала, что она знает жизнь рабочих лучше, чем эти люди, ей
казалось, что она
яснее их видит огромность взятой ими на себя задачи, и это позволяло ей относиться ко всем ним с снисходительным, немного грустным чувством взрослого к детям, которые играют в мужа и жену, не понимая драмы этих отношений.
От этого, понятно, зáмок
казался еще страшнее, и даже в
ясные дни, когда, бывало, ободренные светом и громкими голосами птиц, мы подходили к нему поближе, он нередко наводил на нас припадки панического ужаса, — так страшно глядели черные впадины давно выбитых окон; в пустых залах ходил таинственный шорох: камешки и штукатурка, отрываясь, падали вниз, будя гулкое эхо, и мы бежали без оглядки, а за нами долго еще стояли стук, и топот, и гоготанье.
Но мрак все более и более завладевает горизонтом; высокие шпили церквей тонут в воздухе и
кажутся какими-то фантастическими тенями; огни по берегу выступают ярче и ярче; голос ваш звонче и
яснее раздается в воздухе.
Навстречу попадутся вам, может быть, из церкви похороны какого-нибудь офицера, с розовым гробом и музыкой и развевающимися хоругвями; до слуха вашего долетят, может быть, звуки стрельбы с бастионов, но это не наведет вас на прежние мысли; похороны
покажутся вам весьма красивым воинственным зрелищем, звуки — весьма красивыми воинственными звуками, и вы не соедините ни с этим зрелищем, ни с этими звуками мысли
ясной, перенесенной на себя, о страданиях и смерти, как вы это сделали на перевязочном пункте.
Эта таинственность только раздражала любопытство, а может быть, и другое чувство Лизы. На лице ее, до тех пор
ясном, как летнее небо, появилось облачко беспокойства, задумчивости. Она часто устремляла на Александра грустный взгляд, со вздохом отводила глаза и потупляла в землю, а сама,
кажется, думала: «Вы несчастливы! может быть, обмануты… О, как бы я умела сделать вас счастливым! как бы берегла вас, как бы любила… я бы защитила вас от самой судьбы, я бы…» и прочее.
Но луна все выше, выше, светлее и светлее стояла на небе, пышный блеск пруда, равномерно усиливающийся, как звук, становился
яснее и
яснее, тени становились чернее и чернее, свет прозрачнее и прозрачнее, и, вглядываясь и вслушиваясь во все это, что-то говорило мне, что и она, с обнаженными руками и пылкими объятиями, еще далеко, далеко не все счастие, что и любовь к ней далеко, далеко еще не все благо; и чем больше я смотрел на высокий, полный месяц, тем истинная красота и благо
казались мне выше и выше, чище и чище, и ближе и ближе к Нему, к источнику всего прекрасного и благого, и слезы какой-то неудовлетворенной, но волнующей радости навертывались мне на глаза.
Ожидание не томит. Все радостно и легко возбуждены. Давно знакомые молодые лица
кажутся совсем новыми; такими они стали свежими,
ясными и значительными, разрумянившись и похорошев в крепком осеннем воздухе.
— Как? Как это вы сказали… ах черт! — воскликнул пораженный Кириллов и вдруг рассмеялся самым веселым и
ясным смехом. На мгновение лицо его приняло самое детское выражение и, мне
показалось, очень к нему идущее. Липутин потирал руки в восторге от удачного словца Степана Трофимовича. А я все дивился про себя: чего Степан Трофимович так испугался Липутина и почему вскричал «я пропал», услыхав его.
Причины тому
ясные: эти высшие начальники, во-первых, сами дворяне; во-вторых, случалось еще прежде, что некоторые из дворян не ложились под розги и бросались на исполнителей, отчего происходили ужасы; а в-третьих, и, мне
кажется, это главное, уже давно, еще лет тридцать пять тому назад, в Сибирь явилась вдруг, разом, большая масса ссыльных дворян, […масса ссыльных дворян…