Неточные совпадения
«А статских не желаете?»
— Ну, вот еще со статскими! —
(Однако взяли — дешево! —
Какого-то сановника
За брюхо с бочку винную
И за семнадцать звезд.)
Купец — со всем почтением,
Что любо, тем и потчует
(С Лубянки — первый
вор!) —
Спустил по сотне Блюхера,
Архимандрита Фотия,
Разбойника Сипко,
Сбыл книги: «Шут Балакирев»
И «Английский милорд»…
Но новотор,
как сущий
вор, и тут извернулся: предварил казнь тем, что, не выждав петли, зарезался огурцом.
А вор-новотор этим временем дошел до самого князя, снял перед ним шапочку соболиную и стал ему тайные слова на ухо говорить. Долго они шептались, а про что — не слыхать. Только и почуяли головотяпы,
как вор-новотор говорил: «Драть их, ваша княжеская светлость, завсегда очень свободно».
Как взглянули головотяпы на князя, так и обмерли. Сидит, это, перед ними князь да умной-преумной; в ружьецо попаливает да сабелькой помахивает. Что ни выпалит из ружьеца, то сердце насквозь прострелит, что ни махнет сабелькой, то голова с плеч долой. А вор-новотор, сделавши такое пакостное дело, стоит брюхо поглаживает да в бороду усмехается.
— Сам ли ты зловредную оную книгу сочинил? а ежели не сам, то кто тот заведомый
вор и сущий разбойник, который таковое злодейство учинил? и
как ты с тем
вором знакомство свел? и от него ли ту книжицу получил? и ежели от него, то зачем, кому следует, о том не объявил, но, забыв совесть, распутству его потакал и подражал? — так начал Грустилов свой допрос Линкину.
Тем не менее Митькиным словам не поверили, и так
как казус [Ка́зус — случай.] был спешный, то и производство по нем велось с упрощением. Через месяц Митька уже был бит на площади кнутом и, по наложении клейм, отправлен в Сибирь в числе прочих сущих
воров и разбойников. Бригадир торжествовал; Аленка потихоньку всхлипывала.
В ту же ночь в бригадировом доме случился пожар, который, к счастию, успели потушить в самом начале. Сгорел только архив, в котором временно откармливалась к праздникам свинья. Натурально, возникло подозрение в поджоге, и пало оно не на кого другого, а на Митьку. Узнали, что Митька напоил на съезжей сторожей и ночью отлучился неведомо куда. Преступника изловили и стали допрашивать с пристрастием, но он,
как отъявленный
вор и злодей, от всего отпирался.
Кроме того, он был житель уездного города, и ему хотелось рассказать,
как из его города пошел один солдат бессрочный, пьяница и
вор, которого никто уже не брал в работники.
— В город? Да
как же?.. а дом-то
как оставить? Ведь у меня народ или
вор, или мошенник: в день так оберут, что и кафтана не на чем будет повесить.
— Вот вам Чичиков! Вы стояли за него и защищали. Теперь он попался в таком деле, на
какое последний
вор не решится.
— Да и приказчик —
вор такой же,
как и ты! — выкрикивала ничтожность так, что было на деревне слышно. — Вы оба пиющие, губители господского, бездонные бочки! Ты думаешь, барин не знает вас? Ведь он здесь, ведь он вас слышит.
— Ведь вот не сыщешь, а у меня был славный ликерчик, если только не выпили! народ такие
воры! А вот разве не это ли он? — Чичиков увидел в руках его графинчик, который был весь в пыли,
как в фуфайке. — Еще покойница делала, — продолжал Плюшкин, — мошенница ключница совсем было его забросила и даже не закупорила, каналья! Козявки и всякая дрянь было напичкались туда, но я весь сор-то повынул, и теперь вот чистенькая; я вам налью рюмочку.
Означено было также обстоятельно, кто отец, и кто мать, и
какого оба были поведения; у одного только какого-то Федотова было написано: «отец неизвестно кто, а родился от дворовой девки Капитолины, но хорошего нрава и не
вор».
Пропил он и прогулял все, всем задолжал на Сечи и, в прибавку к тому, прокрался,
как уличный
вор: ночью утащил из чужого куреня всю козацкую сбрую и заложил шинкарю.
И не от
воров они запираются, а чтоб люди не видали,
как они своих домашних едят поедом да семью тиранят.
В ком есть и совесть, и закон,
Тот не укра́дет, не обманет,
В
какой бы ну́жде ни был он;
А
вору дай хоть миллион —
Он воровать не перестанет.
Пугачев грозно взглянул на старика и сказал ему: «
Как ты смел противиться мне, своему государю?» Комендант, изнемогая от раны, собрал последние силы и отвечал твердым голосом: «Ты мне не государь, ты
вор и самозванец, слышь ты!» Пугачев мрачно нахмурился и махнул белым платком.
— Нелегко. Черт меня дернул сегодня подразнить отца: он на днях велел высечь одного своего оброчного мужика — и очень хорошо сделал; да, да, не гляди на меня с таким ужасом — очень хорошо сделал, потому что
вор и пьяница он страшнейший; только отец никак не ожидал, что я об этом,
как говорится, известен стал. Он очень сконфузился, а теперь мне придется вдобавок его огорчить… Ничего! До свадьбы заживет.
— Ну, а —
как же? Антик
вор…
— Бей его, ребята! — рявкнул человек в черном полушубке, толкая людей на кудрявого. — Бейте! Это — Сашка Судаков,
вор! — Самгин видел,
как Сашка сбил с ног Игната, слышал,
как он насмешливо крикнул...
— Совершенно невозможный для общежития народ, вроде
как блаженный и безумный. Каждая нация имеет своих
воров, и ничего против них не скажешь, ходят люди в своей профессии нормально,
как в резиновых калошах. И — никаких предрассудков, все понятно. А у нас самый ничтожный человечишка, простой карманник, обязательно с фокусом, с фантазией. Позвольте рассказать… По одному поручению…
— Вы подумайте — насколько безумное это занятие при кратком сроке жизни нашей! Ведь вот
какая штука, ведь жизни человеку в обрез дано. И все больше людей живет так, что все дни ихней жизни — постные пятницы. И — теснота! Ни
вору, ни честному — ногу поставить некуда, а ведь человек желает жить в некотором просторе и на твердой почве. Где она, почва-то?
— Замечательно —
как вы не догадались обо мне тогда, во время студенческой драки? Ведь если б я был простой человек, разве мне дали бы сопровождать вас в полицию? Это — раз. Опять же и то: живет человек на глазах ваших два года, нигде не служит, все будто бы места ищет, а — на что живет, на
какие средства? И ночей дома не ночует. Простодушные люди вы с супругой. Даже боязно за вас, честное слово! Анфимьевна — та, наверное,
вором считает меня…
Красавина. А за то, что не лазий по заборам! Разве показано по заборам:
ворам дорогу указывать? Ты у меня
как хозяйку-то испугал, а?
Как? Так что теперь неизвестно, жива ли она там в беседке-то! Вот что, друг ты мой!
Бальзаминов. Да
какой же я
вор?
Красавина. Ты полно сиротой-то прикидываться! Ты скажи,
как тебя счесть? За
вора?
— Вот оно что! — с ужасом говорил он, вставая с постели и зажигая дрожащей рукой свечку. — Больше ничего тут нет и не было! Она готова была к воспринятию любви, сердце ее ждало чутко, и он встретился нечаянно, попал ошибкой… Другой только явится — и она с ужасом отрезвится от ошибки!
Как она взглянет тогда на него,
как отвернется… ужасно! Я похищаю чужое! Я —
вор! Что я делаю, что я делаю?
Как я ослеп! Боже мой!
И этот другой командует властью Веры, не выходя из границ приличий, выпроваживает его осторожно,
как выпроваживают буйного гостя или
вора, запирая двери, окна и спуская собаку. Он намекнул ему о хозяйке дома, о людях… чуть не о полиции.
«Чем доказать, что я — не
вор? Разве это теперь возможно? Уехать в Америку? Ну что ж этим докажешь? Версилов первый поверит, что я украл! „Идея“?
Какая „идея“? Что теперь „идея“? Через пятьдесят лет, через сто лет я буду идти, и всегда найдется человек, который скажет, указывая на меня: „Вот это —
вор“. Он начал с того „свою идею“, что украл деньги с рулетки…»
У Зерщикова я крикнул на всю залу, в совершенном исступлении: «Донесу на всех, рулетка запрещена полицией!» И вот клянусь, что и тут было нечто
как бы подобное: меня унизили, обыскали, огласили
вором, убили — «ну так знайте же все, что вы угадали, я — не только
вор, но я — и доносчик!» Припоминая теперь, я именно так подвожу и объясняю; тогда же было вовсе не до анализа; крикнул я тогда без намерения, даже за секунду не знал, что так крикну: само крикнулось — уж черта такая в душе была.
Объяснить разве можно тем, что сделала она не помня себя, то есть не в том смысле,
как уверяют теперь адвокаты про своих убийц и
воров, а под тем сильным впечатлением, которое, при известном простодушии жертвы, овладевает фатально и трагически.
— Слышите, князь, — вопил я ему через стол в исступлении, — они меня же
вором считают, тогда
как меня же здесь сейчас обокрали! Скажите же им, скажите им обо мне!
Законы против
воров многи и строги, а Лондон считается, между прочим, образцовою школою мошенничества, и
воров числится там несколько десятков тысяч; даже ими,
как товарами, снабжается континент, и искусство запирать замки спорит с искусством отпирать их.
Везде рогатки, машинки для поверки совестей,
как сказано выше: вот
какие двигатели поддерживают добродетель в обществе, а кассы в банках и купеческих конторах делаются частенько добычей
воров.
— Ну, всё-таки
как же поступать теперь с
ворами и убийцами, спросите у него.
А этому мешала и баба, торговавшая без патента, и
вор, шляющийся по городу, и Лидия с прокламациями, и сектанты, разрушающие суеверия, и Гуркевич с конституцией. И потому Нехлюдову казалось совершенно ясно, что все эти чиновники, начиная от мужа его тетки, сенаторов и Топорова, до всех тех маленьких, чистых и корректных господ, которые сидели за столами в министерствах, — нисколько не смущались тем, что страдали невинные, а были озабочены только тем,
как бы устранить всех опасных.
«Это уж прямо
как с
вором, а не
как с офицером», — проворчал он про себя.
Он тогда не послал ваши деньги, а растратил, потому что удержаться не мог,
как животное», — но все-таки ты мог бы прибавить: «Зато он не
вор, вот ваши три тысячи, посылает обратно, пошлите сами Агафье Ивановне, а сам велел кланяться».
Затем еще через несколько времени опять расшил бы ладонку и опять вынул уже вторую сотню, затем третью, затем четвертую, и не далее
как к концу месяца вынул бы наконец предпоследнюю сотню: дескать, и одну сотню принесу назад, все то же ведь выйдет: „подлец, а не
вор.
«Ну, а обложка денег, а разорванный на полу пакет?» Давеча, когда обвинитель, говоря об этом пакете, изложил чрезвычайно тонкое соображение свое о том, что оставить его на полу мог именно
вор непривычный, именно такой,
как Карамазов, а совсем уже не Смердяков, который бы ни за что не оставил на себя такую улику, — давеча, господа присяжные, я, слушая, вдруг почувствовал, что слышу что-то чрезвычайно знакомое.
О, это мучило, но не так; все же не так,
как это проклятое сознание, что я сорвал наконец с груди эти проклятые деньги и их растратил, а стало быть, теперь уже
вор окончательный!
А пакет тут же бросили, уже не успев рассудить, что он уликой им после них останется, потому что они
вор непривычный-с и прежде никогда ничего явно не крали, ибо родовые дворяне-с, а если теперь украсть и решились, то именно
как бы не украсть, а свое собственное только взять обратно пришли, так
как всему городу об этом предварительно повестили и даже похвалялись зараньше вслух пред всеми, что пойдут и собственность свою от Федора Павловича отберут.
Таким образом, подлец, но не
вор, не
вор,
как хотите, не
вор!
Поколь, дескать, я ношу на себе эти деньги — „я подлец, но не
вор“, ибо всегда могу пойти к оскорбленной мною невесте и, выложив пред нею эту половину всей обманно присвоенной от нее суммы, всегда могу ей сказать: „Видишь, я прокутил половину твоих денег и доказал тем, что я слабый и безнравственный человек и, если хочешь, подлец (я выражаюсь языком самого подсудимого), но хоть и подлец, а не
вор, ибо если бы был
вором, то не принес бы тебе этой половины оставшихся денег, а присвоил бы и ее,
как и первую половину“.
— Да чего их жалеть-то? Ведь
ворам в руки они бы не попались. А в уме я их все время держал, и теперь держу… во
как. — Филофей помолчал. — Может… из-за них Господь Бог нас с тобой помиловал.
Но
каким образом умудрился
вор украсть ночью, из запертой конюшни, Малек-Аделя? Малек-Аделя, который и днем никого чужого к себе не подпускал, — украсть его без шума, без стука? И
как растолковать, что ни одна дворняжка не пролаяла? Правда, их было всего две, два молодых щенка, и те от холоду и голоду в землю зарывались — но все-таки!
— Да притом, — продолжал он, — и мужики-то плохие, опальные. Особенно там две семьи; еще батюшка покойный, дай Бог ему царство небесное, их не жаловал, больно не жаловал. А у меня, скажу вам, такая примета: коли отец
вор, то и сын
вор; уж там
как хотите… О, кровь, кровь — великое дело! Я, признаться вам откровенно, из тех-то двух семей и без очереди в солдаты отдавал и так рассовывал — кой-куды; да не переводятся, что будешь делать? Плодущи, проклятые.
Падение князя А. Н. Голицына увлекло Витберга; все опрокидывается на него, комиссия жалуется, митрополит огорчен, генерал-губернатор недоволен. Его ответы «дерзки» (в его деле дерзость поставлена в одно из главных обвинений); его подчиненные воруют, —
как будто кто-нибудь находящийся на службе в России не ворует. Впрочем, вероятно, что у Витберга воровали больше, чем у других: он не имел никакой привычки заведовать смирительными домами и классными
ворами.
— Позвольте, не о том речь, — продолжал я, — велика ли моя вина или нет; но если я убийца, я не хочу, чтоб меня считали
вором. Я не хочу, чтоб обо мне, даже оправдывая меня, сказали, что я то-то наделал «под пьяную руку»,
как вы сейчас выразились.
Он их сечь — признавайся, да и только, куда деньги дели? Те сначала свое. Только
как он велел им закатить на две трубки, так главный-то из
воров закричал...