Неточные совпадения
Аммос Федорович. А я на этот счет покоен. В самом деле,
кто зайдет в уездный суд? А если и заглянет в какую-нибудь
бумагу, так он жизни не будет рад. Я вот уж пятнадцать лет сижу на судейском стуле, а как загляну в докладную записку — а! только рукой махну. Сам Соломон не разрешит, что в ней правда и что неправда.
А между тем появленье смерти так же было страшно в малом, как страшно оно и в великом человеке: тот,
кто еще не так давно ходил, двигался, играл в вист, подписывал разные
бумаги и был так часто виден между чиновников с своими густыми бровями и мигающим глазом, теперь лежал на столе, левый глаз уже не мигал вовсе, но бровь одна все еще была приподнята с каким-то вопросительным выражением.
И сердцем далеко носилась
Татьяна, смотря на луну…
Вдруг мысль в уме ее родилась…
«Поди, оставь меня одну.
Дай, няня, мне перо,
бумагуДа стол подвинь; я скоро лягу;
Прости». И вот она одна.
Всё тихо. Светит ей луна.
Облокотясь, Татьяна пишет.
И всё Евгений на уме,
И в необдуманном письме
Любовь невинной девы дышит.
Письмо готово, сложено…
Татьяна! для
кого ж оно?
«В провинции думают всегда более упрощенно; это нередко может быть смешно для нас, но для провинциалов нужно писать именно так, — отметил Самгин, затем спросил: — Для
кого — для нас?» — и заглушил этот вопрос шелестом
бумаги.
А —
кто еще равен ему в разноплеменном сборище людей, которые перешептываются, оглядываются, слушая, как один из них, размахивая рукою, читает какую-то
бумагу, прикрыв ею свое лицо?
— В пользу
кого или чего? — спросил он, соображая: под каким бы предлогом отказаться от продажи билетов? Гогина, записывая что-то на листе
бумаги, ответила...
Придумала скучную игру «Что с
кем будет?»: нарезав
бумагу маленькими квадратиками, она писала на них разные слова, свертывала квадратики в тугие трубки и заставляла детей вынимать из подола ее по три трубки.
Не умею тоже вам рассказать в точности, что над ним надо было учинить, но знаю, что нужно было «вручить должнику с распискою» какую-то
бумагу, и вот этого-то никто — никакие лица никакого уряда — не могли сделать. К
кому старушка ни обратится, все ей в одном роде советуют...
Вышел этот сражатель из какой-то ямки, в сербском военном костюме, весь оборванный, а в зубах пипочка из газетной
бумаги, и говорит: «Я все могу, что
кому нужно, но прежде всего надо выпить».
— И от
кого, во-вторых, было письмо на синей
бумаге: оно не от попадьи! — поспешил он договорить.
— А спроси его, — сказал Райский, — зачем он тут стоит и
кого так пристально высматривает и выжидает? Генерала! А нас с тобой не видит, так что любой прохожий может вытащить у нас платок из кармана. Ужели ты считал делом твои
бумаги? Не будем распространяться об этом, а скажу тебе, что я, право, больше делаю, когда мажу свои картины, бренчу на рояле и даже когда поклоняюсь красоте…
«И
кому, как не ему, писать на синей
бумаге!» — думал он.
Опять не он! От
кого же письмо на синей
бумаге?
— Как умру, пусть возится,
кто хочет, с моими
бумагами: материала много… А мне написано на роду создать твой бюст…
— И от
кого письмо на синей
бумаге? — прибавил он.
— Сделать то, что я сказал сейчас, то есть признаться, что ты любишь, и сказать, от
кого письмо на синей
бумаге! это — второй выход…
— Оставим это. Ты меня не любишь, еще немного времени, впечатление мое побледнеет, я уеду, и ты никогда не услышишь обо мне. Дай мне руку, скажи дружески,
кто учил тебя, Вера, —
кто этот цивилизатор? Не тот ли, что письма пишет на синей
бумаге!..
— Ни с
кем и ни к
кому — подчеркнуто, — шептал он, ворочая глазами вокруг, губы у него дрожали, — тут есть кто-то, с
кем она видится, к
кому пишет! Боже мой! Письмо на синей
бумаге было — не от попадьи! — сказал он в ужасе.
— О, вернулся еще вчера, я сейчас у него была… Я именно и пришла к вам в такой тревоге, у меня руки-ноги дрожат, я хотела вас попросить, ангел мой Татьяна Павловна, так как вы всех знаете, нельзя ли узнать хоть в
бумагах его, потому что непременно теперь от него остались
бумаги, так к
кому ж они теперь от него пойдут? Пожалуй, опять в чьи-нибудь опасные руки попадут? Я вашего совета прибежала спросить.
В
бумаге еще правительство, на французском, английском и голландском языках, просило остановиться у так называемых Ковальских ворот, на первом рейде, и не ходить далее, в избежание больших неприятностей, прибавлено в
бумаге, без объяснения, каких и для
кого. Надо думать, что для губернаторского брюха.
Она тонка и гладка, как лист атласной почтовой
бумаги, — на голове не слыхать — и плотна, солнце не пропекает через нее; между тем ее ни на
ком не увидишь, кроме тагалов да ремесленников, потому что шляпы эти — свое, туземное изделье и стоит всего доллар, много полтора.
Спросили, когда будут полномочные. «Из Едо… не получено… об этом». Ну пошел свое! Хагивари и Саброски начали делать нам знаки, показывая на
бумагу, что вот какое чудо случилось: только заговорили о ней, и она и пришла! Тут уже никто не выдержал, и они сами, и все мы стали смеяться.
Бумага писана была от президента горочью Абе-Исен-о-ками-сама к обоим губернаторам о том, что едут полномочные, но
кто именно, когда они едут, выехали ли, в дороге ли — об этом ни слова.
Адмирал не может видеть праздного человека; чуть увидит кого-нибудь без дела, сейчас что-нибудь и предложит: то
бумагу написать, а казалось, можно бы morgen, morgen, nur nicht heute,
кому посоветует прочесть какую-нибудь книгу; сам даже возьмет на себя труд выбрать ее в своей библиотеке и укажет, что прочесть или перевести из нее.
Один из администраторов, толстый испанец, столько же похожий на испанца, сколько на немца, на итальянца, на шведа, на
кого хотите, встал с своего места, подняв очки на лоб, долго говорил с чиновником, не спуская с меня глаз, потом поклонился и сел опять за
бумаги.
— Уж позволь мне знать лучше тебя, — продолжала тетка. — Видите ли, — продолжала она, обращаясь к Нехлюдову, — всё вышло оттого, что одна личность просила меня приберечь на время его
бумаги, а я, не имея квартиры, отнесла ей. А у ней в ту же ночь сделали обыск и взяли и
бумаги и ее и вот держали до сих пор, требовали, чтоб она сказала, от
кого получила.
Китайская фанза — оригинальная постройка. Стены ее сложены из глины; крыша двускатная, тростниковая. Решетчатые окна, оклеенные
бумагой, занимают почти весь ее передний фасад, зато сзади и с боков окон не бывает вовсе. Рамы устроены так, что они подымаются кверху и свободно могут выниматься из своих гнезд. Замков ни у
кого нет. Дверь припирается не от людей, а для того, чтобы туда случайно не зашли собаки.
— Поздравляю, господин исправник. Ай да
бумага! по этим приметам не мудрено будет вам отыскать Дубровского. Да
кто ж не среднего роста, у
кого не русые волосы, не прямой нос да не карие глаза! Бьюсь об заклад, три часа сряду будешь говорить с самим Дубровским, а не догадаешься, с
кем бог тебя свел. Нечего сказать, умные головушки приказные!
Еще найдутся кое у
кого номера журнала «Известия Кружка» и толстые, отпечатанные на веленевой
бумаге с портретом Пушкина отчеты.
Герой — не тот завоеватель, который с вооруженным полчищем разоряет беззащитную страну, не тот,
кто, по выражению Шекспира, за парами славы готов залезть в жерло орудия, не хитрый дипломат, не модный поэт, не артист, не ученый со своим последним словом науки, не благодетель человечества на
бумаге, — нет, герои этого раэбора покончили свое существование.
На вопрос мой —
кто он был? — узнал я, что то был старого покрою стряпчий, едущий в Петербург с великим множеством изодранных
бумаг, которые он тогда разбирал.
Да
кто ж прислал вам и о чем
Бумагу? что же — там
Шутили, что ли, над отцом?
Он всё устроил сам!
Не мудрено в нем такое воззрение, потому что он сам «года два был на побегушках, разные комиссии исправлял: и за водкой-то бегал, и за пирогами, и за квасом,
кому с похмелья, — и сидел-то не на стуле, а у окошка, на связке
бумаг, и писал-то не из чернильницы, а из старой помадной банки, — и вот вышел в люди», — и теперь признает, что «все это не от нас, свыше!..»
— А ежели, например, следователь
бумагу заставит подписывать?! Нет, неладное ты удумал, Андрон Евстратыч… Меня ровно
кто под коленки ударил.
— Вырешили ее вконец… Первого мая срок: всем она будет открыта.
Кто хочет, тот и работает. Конечно, нужно заявки сделать и протчее. Я сам был в горном правлении и читал
бумагу.
Бумаги с этим вопросом он мне не показывал, не знаю, от
кого вопрос, но исправнику сделан московским губернатором.
— С
кем же ты едешь? Без
бумаги, без денег едешь?
— Нет, не то что не привык, а просто у него голова мутна: напичкает в
бумагу и того и сего, а что сказать надобно, того не скажет, и при этом самолюбия громаднейшего; не только уж из своих подчиненных ни с
кем не советуется, но даже когда я ему начну говорить, что это не так, он отвечает мне на это грубостями.
— Обманом! а
кто виноват! Вы, вы и вы! Зачем вы подписываете
бумаги, не читая? а? На Иону понадеялись? а? И хотите, чтоб этим не пользовались люди, у которых практический смысл — всё? Mais vous etes donc bien naif, mon pere! [Уж очень вы наивны, отец! (франц.)]
Она и дома и на улице будет декламировать: «
Кто похитит или с злым умыслом повредит или истребит…» и ежели вы прервете ее вопросом: как здоровье мамаши? — то она наскоро ответит (словно от мухи отмахнется): «благодарю вас», и затем опять задекламирует: «Если вследствие составления кем-либо подложного указа, постановления, определения, предписания или иной
бумаги» и т. д.
Когда вся компания вышла к подъезду, к ней присоединился Родион Антоныч, стерегший здесь свою позицию, чтобы
кто не угостил барина проклятой «
бумагой».
Кто-то осторожно потянул
бумаги из ее рук, она взмахнула ими в воздухе и бросила в толпу.
В тишине — явственное жужжание колес, как шум воспаленной крови. Кого-то тронули за плечо — он вздрогнул, уронил сверток с
бумагами. И слева от меня — другой: читает в газете все одну и ту же, одну и ту же, одну и ту же строчку, и газета еле заметно дрожит. И я чувствую, как всюду — в колесах, руках, газетах, ресницах — пульс все чаще и, может быть, сегодня, когда я с I попаду туда, — будет 39, 40, 41 градус — отмеченные на термометре черной чертой…
Да скрыть-то нельзя-с! потому что
кто его знает? может, он и в другом месте попадется, так и тебя заодно уж оговорит, а наш брат полицейский тоже свинья не последняя: не размыслит того, что товарища на поруганье предавать не следует — ломит себе на
бумагу асе, что ни сбрешут ему на допросе! ну, и не разделаешься с ним, пожалуй, в ту пору…
Но зато ему поручают, например, завезти мимоездом поклон от такой-то к такому-то, и он непременно завезет и тут же кстати позавтракает, — уведомить такого-то, что известная-де
бумага получена, а какая именно, этого ему не говорят, — передать туда-то кадочку с медом или горсточку семян, с наказом не разлить и не рассыпать, — напомнить, когда
кто именинник.
— Стой! — крепко наложил на
бумагу свою руку Кириллов, — стой, вздор! Я хочу, с
кем убил. Зачем Федька? А пожар? Я всё хочу и еще изругать хочу, тоном, тоном!
— О, пораньше, в половине седьмого. И знаете, вы можете войти, сесть и ни с
кем не говорить, сколько бы там их ни было. Только, знаете, не забудьте захватить с собою
бумагу и карандаш.
Составилась она из холста, старого и нового,
кто сколько дал и пожертвовал; из старых арестантских онучек и рубах, кое-как сшитых в одно большое полотнище, и, наконец, часть ее, на которую не хватило холста, была просто из
бумаги, тоже выпрошенной по листочку в разных канцеляриях и приказах.
Туберозов тотчас же взял и написал
кому и что следовало, обозначив эту
бумагу «Требованное всепокорнейшее прошение». Карлик заметил, что слово «требованное» здесь совершенно неуместно, но Савелий это решительно отверг и сказал...
— А зачем она вам, государь отец протопоп, эта
бумага? — вопрошал с лукавою улыбкой карлик. — Она
кому надписана, тому и будет завтра подана.
Послушники чистят двор, загрязнённый богомолами, моют обширные помещения общежитий и гостиниц; из окон во двор лениво летит пыль, падают корки хлеба,
комья смятой промасленной
бумаги, плещет вода и тотчас испаряется на камне двора, нагретого солнцем.