Неточные совпадения
Загнали во двор старика, продавца
красных воздушных пузырей, огромная гроздь их колебалась над его головой; потом вошел прилично одетый человек, с подвязанной черным платком щекою; очень сконфуженный, он, ни на кого не глядя, скрылся в глубине двора, за углом дома. Клим понял его, он тоже чувствовал себя сконфуженно и глупо. Он стоял в тени, за грудой ящиков со стеклами для
ламп, и слушал ленивенькую беседу полицейских с карманником.
На небольшом овальном столе бойко кипел никелированный самовар; под широким
красным абажуром
лампы — фарфор посуды, стекло ваз и графинов.
Перешли в большую комнату, ее освещали белым огнем две спиртовые
лампы, поставленные на стол среди многочисленных тарелок, блюд, бутылок. Денисов взял Самгина за плечо и подвинул к небольшой, толстенькой женщине в
красном платье с черными бантиками на нем.
За магазином, в небольшой комнатке горели две
лампы, наполняя ее розоватым сумраком; толстый ковер лежал на полу, стены тоже были завешаны коврами, высоко на стене — портрет в черной раме, украшенный серебряными листьями; в углу помещался широкий, изогнутый полукругом диван, пред ним на столе кипел самовар
красной меди, мягко блестело стекло, фарфор. Казалось, что магазин, грубо сверкающий серебром и золотом, — далеко отсюда.
Во второй комнате, освещенной висячею
лампой, за накрытым с остатками обеда и двумя бутылками столом сидел в австрийской куртке, облегавшей его широкую грудь и плечи, с большими белокурыми усами и очень
красным лицом офицер.
Туман был так тяжел, что, отойдя на пять шагов от дома, уже не было видно его окон, а только чернеющая масса, из которой светил
красный, кажущийся огромным свет от
лампы.
Они вошли в совсем пустую комнату с старинной мебелью, обитой
красным выцветшим бархатом. Одна
лампа с матовым шаром едва освещала ее, оставляя в тени углы и открытую дверь в дальнем конце. Лоскутов усадил свою даму на небольшой круглый диванчик и не знал, что ему делать дальше. Зося сидела с опущенными глазами и тяжело дышала.
Над дальними камышами, почти еще не светя, подымалась во мгле задумчивая
красная луна, а небольшая комната, освещенная мягким светом
лампы, вся звенела мечтательной, красивой тоской украинской песни.
Швейцар, заведения Симеон зажег все
лампы по стенам залы и люстру, а также
красный фонарь над крыльцом.
Теперь у него в комнатах светится огонь, и, подойдя к окну, Ромашов увидел самого Зегржта. Он сидел у круглого стола под висячей
лампой и, низко наклонив свою плешивую голову с измызганным, морщинистым и кротким лицом, вышивал
красной бумагой какую-то полотняную вставку — должно быть, грудь для малороссийской рубашки. Ромашов побарабанил в стекло. Зегржт вздрогнул, отложил работу в сторону и подошел к окну.
За темно-красными плотными занавесками большим теплым пятном просвечивал свет
лампы. «Милая, неужели ты не чувствуешь, как мне грустно, как я страдаю, как я люблю тебя!» прошептал Ромашов, делая плачущее лицо и крепко прижимая обе руки к груди.
Здесь, освещенные ярким светом висящих
ламп, возвышались целые горы
красных крепких яблоков и апельсинов; стояли правильные пирамиды мандаринов, нежно золотившихся сквозь окутывающую их папиросную бумагу, протянулись на блюдах, уродливо разинув рты и выпучив глаза, огромные копченые и маринованные рыбы; ниже, окруженные гирляндами колбас, красовались сочные разрезанные окорока с толстым слоем розоватого сала…
Большой японский зонт, прикрепленный к стене, осенял пестротой своих красок маленькую женщину в темном платье; высокая бронзовая
лампа под
красным абажуром обливала ее светом вечерней зари.
Потолок шел стрельчатыми розетками;
лампы, блестя в центре клинообразных выемок свода, были в оправе
красной меди.
Я перебежал впопыхах свою залу, схватил в передней с вешалки пальто, взял шляпу и выскочил за двери. Спускаясь с лестницы, слабо освещенной крошечною каминною
лампою, я на одном повороте, нос к носу, столкнулся с какой-то маленькой фигурой, которая быстро посторонилась и, как летучая мышь, без всякого шума шмыгнула по ступеням выше. Когда эта фигурка пробегала под
лампою, я узнал ее по темному шерстяному платью, клетчатому фланелевому салопу и
красному капору.
Жена лежала и говорила, что ей прекрасно, и ничего не болит; но Варвара Алексеевна сидела за
лампой, заслоненной от Лизы нотами, и вязала большое
красное одеяло с таким видом, который ясно говорил, что после того, что было, миру быть не может.
Женщина, кругленькая и стройная, стояла среди комнаты у стола, задумчиво глядя на сердитый, лиловый огонь спиртовки под кофейником; её голые руки и детское лицо, освещённые огнём
лампы под
красным абажуром, окрашивались в цвет вкусно поджаренной корочки пирога.
Теперь она стояла на пороге, и свет висячей
лампы падал ей прямо на голову — в белом шерстяном платке. Из-под платка смотрело круглое, миловидное, курносое личико с пухлыми щеками и ямочками на них от улыбки пухлых
красных губ.
Самая мебель,
красные с желтоватыми разводами обои в гостиной, множество плетеных стульев в столовой, гарусные полинялые подушки с изображением девиц и собак по диванам, рогатые
лампы и сумрачные портреты на стенах — все внушало невольную тоску, от всего веяло чем-то холодным и кислым.
Коляска трогалась с места и тотчас же исчезала в потемках. В
красном круге, бросаемом
лампою на дорогу, показывалась новая пара или тройка нетерпеливых лошадей и силуэт кучера с протянутыми вперед руками. Опять начинались поцелуи, упреки и просьбы приехать еще раз или взять шаль. Петр Дмитрич выбегал из передней и помогал дамам сесть в коляску.
Наконец уехал последний гость.
Красный круг на дороге закачался, поплыл в сторону, сузился и погас — это Василий унес с крыльца
лампу. В прошлые разы обыкновенно, проводив гостей, Петр Дмитрич и Ольга Михайловна начинали прыгать в зале друг перед другом, хлопать в ладоши и петь: «Уехали! уехали! уехали!» Теперь же Ольге Михайловне было не до того. Она пошла в спальню, разделась и легла в постель.
Над столом в избе висела с верхним щитком
лампа, ярко освещавшая под собой чайную посуду, бутылку с водкой, закуску и кирпичные стены, в
красном углу увешанные иконами и по обе стороны их картинами.
В хозяйском номере горит
лампа. На открытом окне сидит поджавши ноги, Алечка и смотрит, как колышется внизу темная, тяжелая масса воды, освещенной электричеством, как тихо покачивается жидкая, мертвенная зелень тополей вдоль набережной На щеках у нее горят два круглых, ярких,
красных пятна, а глаза влажно и устало мерцают. Издалека, с той стороны реки, где сияет огнями кафешантан, красиво плывут в холодеющем воздухе резвые звуки вальса.
В окно видно, как около зеленой
лампы и телеграфного станка появляется белокурая голова телеграфиста; около нее показывается скоро другая голова, бородатая и в
красной фуражке — должно быть, начальника полустанка. Начальник нагнулся к столу, читает что-то на синем бланке и быстро водит папиросой вдоль строк… Малахин идет к своему вагону.
В рабочем кабинете с наглухо закрытыми черными шторами горела на открытой конторке керосиновая
лампа, мягко и зелено освещая вороха бумаг на полу, на кресле и на
красном сукне. Рядом в большом кабинете с задернутыми двойными шторами нагорали стеариновые свечи в канделябрах. Нежными искорками поблескивали переплеты в шкафах, Александр I ожил и, лысый, мягко улыбался со стены.
Затем, помню, я лежал на той же софе, ни о чем не думал и молча отстранял рукой пристававшего с разговорами графа… Был я в каком-то забытьи, полудремоте, чувствуя только яркий свет
ламп и веселое, покойное настроение… Образ девушки в
красном, склонившей головку на плечо, с глазами, полными ужаса перед эффектною смертью, постоял передо мной и тихо погрозил мне маленьким пальцем… Образ другой девушки, в черном платье и с бледным, гордым лицом, прошел мимо и поглядел на меня не то с мольбой, не то с укоризной.
Воротилась Дунька и привела с собою Зину. Александра Михайловна, зевая, зажгла
лампу. Зина иззябла, руки у нее были
красные, ноги мокрые. Александра Михайловна начала ее бранить, что она так долго не возвращалась домой. Зина слушала и весело топала ногами; матери она нисколько не боялась и была при ней совсем другою, чем при отце.
На серой стене, как раз насупротив раскрытой двери, висела глиняная
лампа с длинным рожком, на конце которого горел
красным огнем фитиль, напитанный жиром.
Зала и гостиная меблированы были старинною тяжеловесною мебелью
красного дерева, зеркалами в таких же рамах и
лампами в углах на высоких подставках.
Бьет два часа… Свет маленькой ночной
лампы скудно пробивается сквозь голубой абажур. Лизочка лежит в постели. Ее белый кружевной чепчик резко вырисовывается на темном фоне
красной подушки. На ее бледном лице и круглых, сдобных плечах лежат узорчатые тени от абажура. У ног сидит Василий Степанович, ее муж. Бедняга счастлив, что его жена наконец дома, и в то же время страшно напуган ее болезнью.
В углах кабинета стояли две
лампы на высоких, витых
красного же дерева подставках, а на письменном столе, заваленном грудою бумаг, стояли два бронзовых канделябра с восковыми свечами.
— Лампа-молния… Откуда у китайца такой комфорт? Конечно, японцы снабдили, для сигнализации… поставить перед одной половиной окна —
красный свет, перед другой — белый…
Большие залы, полные веселого стального грохота, длинные ряды электрических
ламп в красивых матовых колпаках, быстро движущиеся фигуры девчат на конвейерах,
красные, голубые и белые косынки, алые плакаты под потолком.
А на столе, на его большом, полном карандашей, бумаги и других богатств столе,
красным огнем горела
лампа и коптела: плоской черно-серой ленточкой выбегала копоть и изгибалась в разные стороны.