Неточные совпадения
Прибавьте
к этому раздражение от голода, от тесной квартиры, от рубища, от яркого сознания красоты своего
социального положения, а вместе с тем положения сестры и матери.
Ему показалось, что никогда еще он не думал так напряженно и никогда не был так близко
к чему-то чрезвычайно важному, что раскроется пред ним в следующую минуту, взорвется, рассеет все, что тяготит его, мешая найти основное в нем, человеке, перегруженном «
социальным хламом».
— Доктора должны писать популярные брошюры об уродствах быта. Да. Для медиков эти уродства особенно резко видимы. Одной экономики — мало для того, чтоб внушить рабочим отвращение и ненависть
к быту. Потребности рабочих примитивно низки. Жен удовлетворяет лишний гривенник заработной платы. Мало у нас людей, охваченных сознанием глубочайшего смысла
социальной революции, все какие-то… механически вовлеченные в ее процесс…
— Я — смешанных воззрений. Роль экономического фактора — признаю, но и роль личности в истории — тоже. Потом — материализм: как его ни толкуйте, а это учение пессимистическое, революции же всегда делались оптимистами. Без
социального идеализма, без пафоса любви
к людям революции не создашь, а пафосом материализма будет цинизм.
— Меньшевики, социалисты-реалисты, поняли, что революция сама по себе не способна творить, она только разрушает, уничтожает препятствия
к назревшей
социальной реформе.
«
Социальная революция без социалистов», — еще раз попробовал он успокоить себя и вступил сам с собой в некий безмысленный и бессловесный, но тем более волнующий спор. Оделся и пошел в город, внимательно присматриваясь
к людям интеллигентской внешности, уверенный, что они чувствуют себя так же расколото и смущенно, как сам он. Народа на улицах было много, и много было рабочих, двигались люди неторопливо, вызывая двойственное впечатление праздности и ожидания каких-то событий.
— Мне рассказала Китаева, а не он, он — отказался, — голова болит. Но дело не в этом. Я думаю — так: вам нужно вступить в историю, основание: Михаил работает у вас, вы — адвокат, вы приглашаете
к себе двух-трех членов этого кружка и объясняете им, прохвостам,
социальное и физиологическое значение их дурацких забав. Так! Я — не могу этого сделать, недостаточно авторитетен для них, и у меня — надзор полиции; если они придут ко мне — это может скомпрометировать их. Вообще я не принимаю молодежь у себя.
— Так вот, — послушно начал Юрин, — у меня и сложилось такое впечатление: рабочие, которые особенно любили слушать серьезную музыку, — оказывались наиболее восприимчивыми ко всем вопросам жизни и, разумеется, особенно —
к вопросам
социальной экономической политики.
«
К чему сводится
социальная роль домашней прислуги? Конечно —
к освобождению нервно-мозговой энергии интеллекта от необходимости держать жилище в чистоте: уничтожать в нем пыль, сор, грязь. По смыслу своему это весьма почетное сотрудничество энергии физической…»
Среда, в которой он вращался, адвокаты с большим самолюбием и нищенской практикой, педагоги средней школы, замученные и раздраженные своей практикой, сытые, но угнетаемые скукой жизни эстеты типа Шемякина, женщины, которые читали историю Французской революции, записки m-me Роллан и восхитительно путали политику с кокетством, молодые литераторы, еще не облаянные и не укушенные критикой, собакой славы, но уже с признаками бешенства в их отношении
к вопросу о
социальной ответственности искусства, представители так называемой «богемы», какие-то молчаливые депутаты Думы, причисленные
к той или иной партии, но, видимо, не уверенные, что программы способны удовлетворить все разнообразие их желаний.
— Мне поставлен вопрос: что делать интеллигенции? Ясно: оставаться служащей капиталу, довольствуясь реформами, которые предоставят полную свободу слову и делу капиталистов. Так же ясно: идти с пролетариатом
к революции
социальной. Да или нет, третье решение логика исключает, но психология — допускает, и поэтому логически беззаконно существуют меньшевики, эсеры, даже какие-то народные социалисты.
— Вот — видите? — мягко, уговаривающим тоном спрашивал он. — Чего же стоит ваше чисто экономическое движение рабочих, руководимых не вами, а жандармами, чего оно стоит в сравнении с этим стихийным порывом крестьянства
к социальной справедливости?
Это миросозерцание было номиналистическим в отношении ко всем историческим организмам: национальным, государственным, церковным — и реалистическим лишь в отношении
к социальному человеку и
социальным классам.
Без существования внутреннего духовного ядра и творческих процессов, в нем происходящих, никакой новый
социальный строй не приведет
к новому человеку.
Требование революции тоже кесарево требование, только революция духа стояла бы вне этого, но она не может быть смешиваема с революциями политическими и
социальными, она принадлежит
к другому плану бытия.
Можно даже было бы сказать, что чистый внутренний трагизм человеческой жизни не был еще выявлен, т.
к. в трагизме прошлого слишком большую роль играли конфликты, порожденные
социальным строем и связанными с этим строем предрассудками.
Буржуазные классы, склоняющиеся
к упадку, видят в
социальных реформах, самых скромных, нарушение свободы.
Цели человеческой жизни духовные, а не
социальные,
социальное относится лишь
к средствам.
Человек в своей исторической судьбе проходит не только через радикальные изменения
социальной жизни, которые должны создать новую структуру общества, но и через радикальное изменение отношения
к жизни космической.
Социальная революция заключает в себе мессианский и хилиастический элемент, она безусловно устремлена
к царству Божьему на земле, хотя и без веры в Бога.
Социальный утопизм всегда коренится в этой изоляции общественности от космической жизни и от тех космических сил, которые иррациональны в отношении
к общественному разуму.
Такая отвлеченность и абсолютность в политике на практике ведут
к тому, что интересы своей партии или
социальной группы ставятся выше интересов страны и народа, интересы части — выше интересов целого.
Но само
социальное дело есть обращение
к относительному, есть сложное, требующее чуткости и гибкости взаимоотношение с относительным миром, всегда бесконечно сложным.
Только
к последнему должно стремиться, но это предполагает радикальное, духовное и
социальное изменение.
Я могу быть вдохновлен
к социальному делу абсолютными ценностями и абсолютными целями, за моей деятельностью может стоять абсолютный дух.
Он также есть существо свободное и рабье, склонное
к жертве и любви и
к эгоизму, высокое и низкое, несущее в себе образ Божий и образ мира, природного и
социального.
Делом творцов культуры должно быть не унизительное приспособление
к массовому
социальному движению, а облагораживание этого движения, внесение в него аристократического начала качества.
Утверждением
социальной справедливости в отношении
к трудящимся классам может означать именно освобождение этих трудящихся масс от гнета.
Слишком забывают, что
социальная жизнь людей связана с космической жизнью и что не может быть достигнуто совершенного общества без отношения
к жизни космической и действия космических сил.
Очень интересно, что это противоречие
социальной диалектики, как подтвердил Ж. Ж. Руссо, приводит
к деспотическому государству якобинцев.
Только новое сознание в христианстве, только понимание его как религии не только личного, но и
социального и космического преображения, т. е. усиление в христианском сознании мессианства и пророчества, может привести
к разрешению мучительной проблемы отношений человека и общества.
Есть большая аналогия в отношении
социальной революции
к творческим ценностям.
Федор же Павлович на все подобные пассажи был даже и по
социальному своему положению весьма тогда подготовлен, ибо страстно желал устроить свою карьеру хотя чем бы то ни было; примазаться же
к хорошей родне и взять приданое было очень заманчиво.
Такова судьба всего истинно
социального, оно невольно влечет
к круговой поруке народов… Отчуждаясь, обособляясь, одни остаются при диком общинном быте, другие — при отвлеченной мысли коммунизма, которая, как христианская душа, носится над разлагающимся телом.
А между тем Европа показала удивительную неспособность
к социальному перевороту.
Вся Европа пришла теперь
к необходимости деспотизма, чтоб как-нибудь удержать современный государственный быт против напора
социальных идей, стремящихся водворить новый чин,
к которому Запад, боясь и упираясь, все-таки несется с неведомой силой.
Категория власти и могущества социологическая, она относится лишь
к религии как
социальному явлению, есть продукт
социальных внушений.
Для моего отношения
к миру «не-я»,
к социальной среде,
к людям, встречающимся в жизни, характерно, что я никогда ничего не добивался в жизни, не искал успеха и процветания в каком бы то ни было отношении.
Отвращение
к тому, что называется «буржуазностью», не только в
социальном, но и в духовном смысле, всегда было моим двигателем.
Я не только не был равнодушен
к социальным вопросам, но и очень болел ими, у меня было «гражданское» чувство, но в сущности, в более глубоком смысле, я был асоциален, я никогда не был «общественником».
К Богу не применимо ни одно понятие, имеющее
социальное происхождение.
Уже за рубежом, в эмиграции, я вернулся на новых духовных основаниях
к некоторым
социальным идеям моей молодости, но об этом речь впереди.
Многие сторонники и выразители культурного ренессанса оставались левыми, сочувствовали революции, но было охлаждение
к социальным вопросам, была поглощенность новыми проблемами философского, эстетического, религиозного, мистического характера, которые оставались чуждыми людям, активно участвовавшим в
социальном движении.
Я считаю своей слабостью, что в период моей близости
к движению умов и душ того времени у меня несколько ослабел и отодвинулся на второй план присущий мне
социальный интерес.
Молодежь «Esprit» имела симпатию
к персоналистической философии, которой я был самым радикальным представителем, защищая
социальную проекцию персонализма, близкого
к социализму не марксистского, а прудоновского типа.
После переезда в Западную Европу я в эмоциональной подпочве вернулся
к социальным взглядам моей молодости, но на новых духовных основаниях.
Я не только выхожу из себя
к миру мысли, но и
к миру
социальному.
Парадокс моего существования в том, что, будучи асоциален и антисоциален в одном смысле, в другом смысле я был очень социален, так как стремился
к социальной правде и справедливости,
к социальному освобождению,
к братской общности людей.
Это неверно в отношении
к философии, но, может быть, отчасти верно в отношении
к вопросам
социальным и политическим.
Между тем, мне приходилось действовать в среде духовно чуждой, враждебной
к философской мысли, свободе, духовному творчеству,
социальной справедливости, всему, что я ценил и чему служил.