Неточные совпадения
И так они старели оба.
И отворились наконец
Перед супругом
двери гроба,
И новый он приял венец.
Он умер в час
перед обедом,
Оплаканный своим соседом,
Детьми и верною женой
Чистосердечней, чем иной.
Он был простой и добрый барин,
И там, где прах его
лежит,
Надгробный памятник гласит:
Смиренный грешник, Дмитрий Ларин,
Господний раб и бригадир,
Под камнем сим вкушает мир.
Захар заглянул в щель — что ж? Илья Ильич
лежал себе на диване, опершись головой на ладонь;
перед ним
лежала книга. Захар отворил
дверь.
Я поднялся на своей постели, тихо оделся и, отворив
дверь в переднюю, прошел оттуда в гостиную… Сумерки прошли, или глаза мои привыкли к полутьме, но только я сразу разглядел в гостиной все до последней мелочи. Вчера не убирали, теперь прислуга еще не встала, и все оставалось так, как было вчера вечером. Я остановился
перед креслом, на котором Лена сидела вчера рядом со мной, а рядом на столике
лежал апельсин, который она держала в руках.
Он растолкал Евсея, показал ему на
дверь, на свечку и погрозил тростью. В третьей комнате за столом сидел Александр, положив руки на стол, а на руки голову, и тоже спал.
Перед ним
лежала бумага. Петр Иваныч взглянул — стихи.
"Зачем я это ей сказал?" — думал на следующее утро Литвинов, сидя у себя в комнате,
перед окном. Он с досадой пожал плечами: он именно для того и сказал это Татьяне, чтоб отрезать себе всякое отступление. На окне
лежала записка от Ирины; она звала его к себе к двенадцати часам. Слова Потугина беспрестанно приходили ему на память; они проносились зловещим, хотя слабым, как бы подземным гулом; он сердился и никак не мог отделаться от них. Кто-то постучался в
дверь.
Сумерки незаметно надвинулись на безмолвную усадьбу, и полная луна, выбравшись из-за почерневшего сада, ярко осветила широкий двор
перед моею анфиладой. Случилось так, что я
лежал лицом прямо против длинной галереи комнат, в которых белые
двери стояли уходящими рядами вроде монахинь в «Роберте».
С товарищами по общежитию Славянов-Райский держался надменно и был презрительно неразговорчив. По целым дням он
лежал на кровати, молчал и без перерыва курил огромные самодельные папиросы. Иногда же, внезапно вскочив, он принимался ходить взад и вперед по зале, от окон к
дверям и обратно, мелкими и быстрыми шагами. И во время этой лихорадочной беготни он делал руками
перед лицом короткие негодующие движения и отрывисто бормотал непонятные фразы…
Перед окнами стоял опрятный стол, покрытый разными вещицами; в углу находилась полочка для книг с бюстами Шиллера и Гёте; на стенах висели ландкарты, четыре греведоновские головки и охотничье ружье; возле стола стройно возвышался ряд трубок с исправными мундштуками; в сенях на полу
лежал коврик; все
двери запирались на замок; окна завешивались гардинами.
Он тихонько вошёл в сени, остановился
перед открытой
дверью в горницу, где
лежал больной и откуда несло тёплым, кислым запахом.
Дверь взломана. В номер входят надзиратель, Анна Фридриховна, поручик, четверо детей, понятые, городовой, два дворника — впоследствии доктор. Студент
лежит на полу, уткнувшись лицом в серый коврик
перед кроватью, левая рука у него подогнута под грудь, правая откинута, револьвер валяется в стороне. Под головой лужа темной крови, в правом виске круглая маленькая дырочка. Свеча еще горит, и часы на ночном столике поспешно тикают.
Щелкнул замок.
Дверь тихо отворилась.
Перед носом барона прошмыгнула из уборной хорошенькая, улыбающаяся горничная. Барон сделал шаг вперед, и его обоняние утонуло в тонких запахах уборной. Она стояла у темного окна, закутавшись в шаль. Около нее
лежало платье, которое ей предстояло надеть…Щеки ее были красны. Она сгорала со стыда…