Неточные совпадения
— Вода
уйдет,
Леонид Федорыч, — почтительно докладывая караванный. — Не успеем нагрузиться…
— Других? Нет, уж извините,
Леонид Федорыч, других таких-то вы днем с огнем не сыщете… Помилуйте, взять хоть тех же ключевлян! Ах,
Леонид Федорович, напрасно-с… даже весьма напрасно: ведь это полное разорение. Сила
уходит, капитал, которого и не нажить… Послушайте меня, старика, опомнитесь. Ведь это похуже крепостного права, ежели уж никакого житья не стало… По душе надо сделать… Мы наказывали, мы и жалели при случае. Тоже в каждом своя совесть есть…
Леонид. Ну что ж что видели? Жаловаться, что ли, станете? Так я скажу, что вы лжете. Кому больше поверят: вам или мне? (Делает гримасу и
уходит).
Леонид. Я всегда за вас готов. (
Уходит, припрыгивая, направо).
Встают и
уходят. Входит
Леонид с ружьем.
Обед и время после обеда прошли у нас невесело:
Леонид был скучен, Лидия Николаевна, как и при первой встрече со мною, старалась притворяться веселою и беспечною, но не выдерживала роли, часто задумывалась и
уходила по временам к мужу. Надина переходила от окна к окну; я догадался, кого она ждет.
Леонид встал и, хлопнув дверьми,
ушел, оставив меня в самом щекотливом положении.
Я хотел было
уйти домой, но
Леонид встал, раскрыл стоявшую тут рояль и, не обращая ни на кого внимания, сел и начал играть.
Таким образом,
Леонид раскрыл предо мною всю семейную драму. Мы долго еще с ним толковали, придумывали различные способы, как бы поправить дело, и ничего не придумали. Он
ушел. Я остался в грустном раздумье. Начинавшаяся в сердце моем любовь к Лидии Николаевне была сильно поражена мыслию, что она должна выйти замуж, и выйти скоро. Мне сделалось грустно и досадно на Лиду.
— Перестань,
Леонид! — воскликнула опять Марья Виссарионовна. — Душечка Лизавета Николаевна, скажите ему, чтоб он
ушел; он меня в гроб положит.
— Вам, верно, брата
Леонида нужно? — проговорила она и
ушла назад.
Леонид Федорович. Ничего, все равно. (Надувает шинель.) Пробный сеанс будет с своим медиумом. (
Уходит. Федор Иваныч провожает его.)
Леонид Федорович. Да вот попала. (
Уходит.)
Леонид Федорович
уходит, закрывая дверь. Григорий выходит за доктором.
Леонид Федорович (возвышая голос). Прошу тех, кто остается, не шалить и относиться к делу серьезно. Могут быть дурные последствия. Вово, слышишь? Если не будешь сидеть смирно,
уйди.
Леонид Федорович. Ну, я
уйду. Алексей Владимирович, пойдемте ко мне. (
Уходит в кабинет.)
Федор Иваныч
уходит в кабинет
Леонида Федоровича.
(К Федору Иванычу.) Сейчас вон! Чтоб их не было в моей кухне! Это ужасно. Никто не слушает, всё назло… Я оттуда их прогоню, они их сюда пустят. (Все больше и больше волнуется и доходит до слез.) Всё назло! Все назло! И с моей болью… Доктор! Доктор! Петр Петрович!.. И он
ушел! (Всхлипывает и
уходит, за ней
Леонид Федорович.)
Леонид Федорович (в бешенстве, гневным шепотом). Кроме глупости, от тебя ничего. Если не умеешь держать себя прилично, то
уйди.
Леонид Федорович. Поддевку? Нет, нет, не надо. (
Уходит.)
Те же и
Леонид Федорович выходит, но, увидав барыню и мужиков, хочет
уйти назад.
Серебряков. Зачем же трезвонить об этом? Стар, болен, стар, болен… только и слышишь! (Желтухину.)
Леонид Степаныч, позвольте мне встать и
уйти в комнаты. Здесь немного жарко и кусают комары.
— Это что? Твои хлопоты? По протекции освободили? Через «товарища
Леонида»? С какой стати мне одному
уходить? Не благодарю тебя.
Ивану Ильичу было досадно, что Катя с таким увлечением посвящает в свои хозяйственные мечты этого чужого ей по духу человека. Он видел, с какою открытою усмешкою слушает
Леонид, — с добродушною усмешкою взрослого над пустяковою болтовнею ребенка. А Катя ничего не замечала и с увлечением продолжала говорить. Иван Ильич
ушел к себе и лег на кровать.
В то время, когда Свирский
ушел от Фанни Викторовны для объяснений со своей законной половиной, она велела заложить экипаж и объехала своих подруг, забросила карточки некоторым из представителей веселящегося Петербурга и в тот же вечер за роскошным ужином, куда не замедлили собраться все приглашенные, представила своего нового избранника —
Леонида Михайловича Свирского, плававшего, как выражается фабричный люд, в эмпириях блаженства и даже почти поглупевшего от счастья.
Прежде все, не исключая преосвященного
Леонида, боялись, что Кирилл
уйдет из рук, и томили его под караулом; теперь, когда он в самом деле начал
уходить, его прямо с монастырской телеги отдают «на расписку» в том только, чтобы ему «с Москвы не съехать», пока он подпишется к выпискам, какие будут сделаны на поданной им его императорскому величеству челобитной.