Неточные совпадения
В нем что-то сильно работает, но не
любовь. Образ Ольги пред ним, но он носится будто в дали, в тумане, без
лучей, как чужой ему; он смотрит на него болезненным взглядом и вздыхает.
Но как же она думала: чем должно разрешиться это поклонение? Не может же оно всегда выражаться в этой вечной борьбе пытливости Штольца с ее упорным молчанием. По крайней мере, предчувствовала ли она, что вся эта борьба его не напрасна, что он выиграет дело, в которое положил столько воли и характера? Даром ли он тратит это пламя, блеск? Потонет ли в
лучах этого блеска образ Обломова и той
любви?..
Он лежал на спине и наслаждался последними следами вчерашнего свидания. «Люблю, люблю, люблю», — дрожало еще в его ушах лучше всякого пения Ольги; еще на нем покоились последние
лучи ее глубокого взгляда. Он дочитывал в нем смысл, определял степень ее
любви и стал было забываться сном, как вдруг…
Нет ее горячего дыхания, нет светлых
лучей и голубой ночи; через годы все казалось играми детства перед той далекой
любовью, которую восприняла на себя глубокая и грозная жизнь. Там не слыхать поцелуев и смеха, ни трепетно-задумчивых бесед в боскете, среди цветов, на празднике природы и жизни… Все «поблекло и отошло».
Нет, она так сознательно покоряется ему. Правда, глаза ее горят, когда он развивает какую-нибудь идею или обнажает душу перед ней; она обливает его
лучами взгляда, но всегда видно, за что; иногда сама же она говорит и причину. А в
любви заслуга приобретается так слепо, безотчетно, и в этой-то слепоте и безотчетности и лежит счастье. Оскорбляется она, сейчас же видно, за что оскорблена.
На лице у ней он успел прочесть первые, робкие
лучи жизни, мимолетные проблески нетерпения, потом тревоги, страха и, наконец, добился вызвать какое-то волнение, может быть, бессознательную жажду
любви.
— Наташа была хорошенькая, но бесцветная, робкая натура. Она жила, пока грели
лучи солнца, пока
любовь обдавала ее теплом, а при первой невзгоде она надломилась и зачахла. Она родилась, чтоб как можно скорее умереть.
Мысль его плодотворна, фантазия производительна, душа открыта для добра, деятельности и
любви — не к одной Вере, но общей
любви ко всякому живому созданию. На все льются
лучи его мягкости, ласки, заботы, внимания.
Солнце
любви горит в его сердце,
лучи Света, Просвещения и Силы текут из очей его и, изливаясь на людей, сотрясают их сердца ответною
любовью.
Между сплетень
Такую речь сболтнула птица-баба, —
Что плавая в заливе Ленкоранском,
В Гилянских ли озерах, уж не помню,
У пьяного оборвыша факира
И солнышка горячий разговор
Услышала о том, что будто Солнце
Сбирается сгубить Снегурку; только
И ждет того, чтоб заронить ей в сердце
Лучом своим огонь
любви; тогда
Спасенья нет Снегурочке, Ярило
Сожжет ее, испепелит, растопит.
Бесправное, оно подрывает доверие к праву; темное и ложное в своей основе, оно гонит прочь всякий
луч истины; бессмысленное и капризное, оно убивает здравый смысл и всякую способость к разумной, целесообразной деятельности; грубое и гнетущее, оно разрушает все связи
любви и доверенности, уничтожает даже доверие к самому себе и отучает от честной, открытой деятельности.
Луна плывет высоко над землею
Меж бледных туч;
Но движет с вышины волной морскою
Волшебный
луч.
Моей души тебя признало море
Своей луной,
И движется — и в радости и в горе —
Тобой одной.
Тоской
любви, тоской немых стремлений
Душа полна;
Мне тяжело… Но ты чужда смятений,
Как та луна.
Он хвалил направление нынешних писателей, направление умное, практическое, в котором, благодаря бога, не стало капли приторной чувствительности двадцатых годов; радовался вечному истреблению од, ходульных драм, которые своей высокопарной ложью в каждом здравомыслящем человеке могли только развивать желчь; радовался, наконец, совершенному изгнанию стихов к ней, к луне, к звездам; похвалил внешнюю блестящую сторону французской литературы и отозвался с уважением об английской — словом, явился в полном смысле литературным дилетантом и, как можно подозревать, весь рассказ о Сольфини изобрел, желая тем показать молодому литератору свою симпатию к художникам и
любовь к искусствам, а вместе с тем намекнуть и на свое знакомство с Пушкиным, великим поэтом и человеком хорошего круга, — Пушкиным, которому, как известно, в дружбу напрашивались после его смерти не только люди совершенно ему незнакомые, но даже печатные враги его, в силу той невинной слабости, что всякому маленькому смертному приятно стать поближе к великому человеку и хоть одним
лучом его славы осветить себя.
Любовь, душа всея природы,
Теки сердца в нас воспалить,
Из плена в царствие свободы
Одна ты можешь возвратить.
Когда твой ясный
луч сияет,
Масон и видит, и внимает.
Ты жизнь всего, что существует;
Ты внутренний, сокрытый свет;
Но тот, кто в мире слепотствует,
Твердит: «
Любви правдивой нет...
Как истомленный жаждою в знойный день усталый путник глотает с жадностию каждую каплю пролившего на главу его благотворного дождя, так слушал умирающий исполненные христианской
любви слова своего утешителя. Закоснелое в преступлениях сердце боярина Кручины забилось раскаянием; с каждым новым словом юродивого изменялся вид его, и наконец на бледном, полумертвом лице изобразилась последняя ужасная борьба порока, ожесточения и сильных страстей — с душою, проникнутою первым
лучом небесной благодати.
Войницкий. Сейчас пройдет дождь, и все в природе освежится и легко вздохнет. Одного только меня не освежит гроза. Днем и ночью, точно домовой, душит меня мысль, что жизнь моя потеряна безвозвратно. Прошлого нет, оно глупо израсходовано на пустяки, а настоящее ужасно по своей нелепости. Вот вам моя жизнь и моя
любовь: куда мне их девать, что мне с ними делать? Чувство мое гибнет даром, как
луч солнца, попавший в яму, и сам я гибну.
Всё прекрасное в человеке — от
лучей солнца и от молока Матери, — вот что насыщает нас
любовью к жизни!
Люди вспыхивали около нее, как паруса на рассвете, когда их коснется первый
луч солнца, и это верно: для многих Нунча была первым
лучом дня
любви, многие благодарно молчали о ней, видя, как она идет по улице рядом со своею тележкой, стройная, точно мачта, и голос ее взлетает на крыши домов.
— Оказалось, по розыску моему, что слово это значит обожание,
любовь, высокую
любовь к делу и порядку жизни. «Так! — подумал я, — так! Значит — культурный человек тот будет, который любит дело и порядок… который вообще — жизнь любит — устраивать, жить любит, цену себе и жизнь знает… Хорошо!» — Яков Тарасович вздрогнул; морщины разошлись по лицу его
лучами от улыбающихся глаз к губам, и вся его лысая голова стала похожа на какую-то темную звезду.
Не будет ли слишком однообразно всегда освещать сцены счастливой
любви лучами радостного солнца и помещать среди смеющейся зелени лугов, и притом еще весною, когда «вся природа дышит
любовью», а сцены преступлений освещать молниею и помещать среди диких скал?
Торопливо горят звёзды, чтобы до восхода солнца показать всю красоту свою; опьяняет, ласкает тебя
любовь и сон, и сквозь душу твою жарко проходит светлый
луч надежды: где-то есть прекрасный бог!
— Какая вы славная! Какая хорошая! — начал он немного погодя слабым голосом, точно больной. — Я, милая, счастлив около вас, но все-таки зачем мне сорок два года, а не тридцать? Мои и ваши вкусы не совпадают: вы должны быть развратны, а я давно уже пережил этот фазис и хочу
любви тончайшей, не материальной, как солнечный
луч, то есть, с точки зрения женщины ваших лет, я уже ни к чёрту не годен.
На луговой стороне Волги, там, где впадает в нее прозрачная река Свияга и где, как известно по истории Натальи, боярской дочери, жил и умер изгнанником невинным боярин Любославский, — там, в маленькой деревеньке родился прадед, дед, отец Леонов; там родился и сам Леон, в то время, когда природа, подобно любезной кокетке, сидящей за туалетом, убиралась, наряжалась в лучшее свое весеннее платье; белилась, румянилась… весенними цветами; смотрелась с улыбкою в зеркало… вод прозрачных и завивала себе кудри… на вершинах древесных — то есть в мае месяце, и в самую ту минуту, как первый
луч земного света коснулся до его глазной перепонки, в ореховых кусточках запели вдруг соловей и малиновка, а в березовой роще закричали вдруг филин и кукушка: хорошее и худое предзнаменование! по которому осьми-десятилетняя повивальная бабка, принявшая Леона на руки, с веселою усмешкою и с печальным вздохом предсказала ему счастье и несчастье в жизни, вёдро и ненастье, богатство и нищету, друзей и неприятелей, успех в
любви и рога при случае.
Там часто тихая луна, сквозь зеленые ветви, посребряла
лучами своими светлые Лизины волосы, которыми играли зефиры и рука милого друга; часто
лучи сии освещали в глазах нежной Лизы блестящую слезу
любви, осушаемую всегда Эрастовым поцелуем.
Ангелочек спустился с неба, на котором была его душа, и внес
луч света в сырую, пропитанную чадом комнату и в черную душу человека, у которого было отнято все: и
любовь, и счастье, и жизнь.
Сомкнулись люди, навалились друг на друга, подобно камням, скатившимся с горы; смотришь на них, и овладевает душою необоримое желание сказать им столь большое и огненное слово, кое обожгло бы их, дошло горячим
лучом до глубоко спрятанных душ и оживило и заставило бы людей вздрогнуть, обняться в радости и
любви на жизнь и на смерть.
Отец греха, Марии враг лукавый,
Ты стал и был пред нею виноват;
Ах, и тебе приятен был разврат…
И ты успел преступною забавой
Всевышнего супругу просветить
И дерзостью невинность изумить.
Гордись, гордись своей проклятой славой!
Спеши ловить… но близок, близок час!
Вот меркнет свет, заката
луч угас.
Всё тихо. Вдруг над девой утомленной
Шумя парит архангел окриленный, —
Посол
любви, блестящий сын небес.
Плачется Мать-Сыра Земля: «О ветре-ветрило!.. Зачем дышишь на меня постылою стужей?.. Око Ярилино — красное солнышко!.. Зачем греешь и светишь ты не по-прежнему?.. Разлюбил меня Ярило-бог — лишиться мне красоты своей, погибать моим детушкам, и опять мне во мраке и стуже лежать!.. И зачем узнавала я свет, зачем узнавала жизнь и
любовь?.. Зачем спознавалась с
лучами ясными, с поцелуями бога Ярилы горячими?..»
Несутся в солнечных
лучах сладкие речи бога
любви, вечно юного бога Ярилы: «Ох ты гой еси, Мать-Сыра Земля! Полюби меня, бога светлого, за
любовь за твою я украшу тебя синими морями, желтыми песками, зеленой муравой, цветами алыми, лазоревыми; народишь от меня милых детушек число несметное…»
Была пора, и в сердце молодом
Кипела страсть, не знавшая преград;
На каждый бой с бестрепетным челом
Я гордо шел, весенним грозам рад.
Была пора, огонь горел в крови,
И думал я, что песнь моя сильна,
Что правды
луч, что
луч святой
любвиЗажжет в сердцах озлобленных она.
Где ж силы те, отвага прежних лет?
Сгубила все неравная борьба.
И пустота — бесплодной жизни след —
Ждет неизбежная, как древняя судьба.
Нельзя соединить неравенство с
любовью.
Любовь только тогда
любовь, когда она, как
лучи солнца, падает одинаково на всё, что подпадает под
лучи ее. Когда же она может обращаться на одно, а исключать другое, то это показывает только то, что это уже не
любовь, а нечто только похожее на нее.
Эта Титания, очевидно, уже не придавала никакого значения миниатюрам прошлых увлечений, которые померкли в
лучах озарившего ее великого Солнца
Любви, светящего в вечность…
Неразделенная же или разлученная
любовь убивает и сжигает своим огнем, и ее первый
луч горит уже заревом закатным:
любовь всегда думает и о смерти.
Как будто
луч ясного света вдруг озаряет тьму, в которой бьется Анна. Зловещие предчувствия, презрение к себе и ужас отступают перед этим пробуждением цельной женщины, перед
любовью, вдруг углубившеюся, вдруг ставшею светлой и серьезной, как жизнь.
Любовь не требует и не ждет награды, она сама уже есть награда, есть просветление и преображение бытия, есть
луч райского бытия.
Войницкий. Сейчас пройдет дождь, и все в природе освежится и легко вздохнет. Одного только меня не освежит гроза. Днем и ночью, точно домовой, душит меня мысль, что жизнь моя потеряна безвозвратно. Прошлого нет, оно глупо израсходовано на пустяки, а настоящее ужасно по своей нелепости. Вот вам моя жизнь и
любовь: куда мне их девать, что мне из них делать? Чувство мое гибнет даром, как
луч солнца, попавший в яму, и сам я гибну…
Он заглянул мне в глаза внимательным и острым взглядом. Должно быть, много
любви и беззаветной ласки отразилось в них, если вдруг теплый
луч скользнул по его лицу и он, положив мне на лоб свою жесткую руку, прошептал умиленно...
Любовью горячею к братьям
И словом правдивым могуч,
Явился он к нам… и рассеял
Всю тьму показавшийся
луч,
И светом его озаренные,
Узрели мы язвы свои,
Увидели ложь вознесенную,
Увидели царствие тьмы.
Воздвигнутый силою чудною,
Восстал он за братьев меньших.
Восстал за их жизнь многотрудную,
Безропотность тихую их…
И теперь еще, когда звучит в памяти эта песня, я так живо переживаю тогдашнее настроение: ощущение праздничной сытости и свободы,
лучи весеннего солнца в синем дыме, чудесные дисканты, как будто звучащие с купола, холодная, издевательская насмешка судьбы, упреки себе и тоска
любви такая безнадежная! Особенно все это во фразе: «Пасха, двери райские нам отверзающая». Мне и сейчас при этой молитве кажется: слезы отчаяния подступают к горлу, и я твержу себе...
Человек, положивши свою жизнь в подчинение закону разума и в проявление
любви, видит уж в этой жизни, с одной стороны
лучи света того нового центра жизни, к которому он идет, с другой то действие, которое свет этот, проходящий через него, производит на окружающих.
Глядя вне себя на плотские начала и концы существования других людей (даже существ вообще), я вижу, что одна жизнь как будто длиннее, другая короче; одна прежде проявляется и дольше продолжает быть мне видима, — другая позже проявляется и очень скоро опять скрывается от меня, но во всех я вижу проявление одного и того же закона всякой истинной жизни — увеличение
любви, как бы расширение
лучей жизни.
Этот кусок льду, облегший былое я, частицу бога, поглотивший то, чему на земле даны были имена чести, благородства,
любви к ближним; подле него зияющая могила, во льду ж для него иссеченная; над этим чудным гробом, который служил вместе и саваном, маленькое белое существо, полное духовности и жизни, называемое европейцем и сверх того русским и Зудою; тут же на замерзлой реке черный невольник, сын жарких и свободных степей Африки, может быть, царь в душе своей; волшебный свет луны, говорящей о другой подсолнечной, такой же бедной и все-таки драгоценной для тамошних жителей, как нам наша подсолнечная; тишина полуночи, и вдруг далеко, очень далеко, благовест, как будто голос неба, сходящий по
лучу месяца, — если это не высокий момент для поэта и философа, так я не понимаю, что такое поэзия и философия.
Так ты в женах, о милый ангел,
Магнит очей, заря без туч,
Как брак твой вновь дозволил Павел
И кинул на себя свой
луч,
Подобно розе развернувшись,
Любви душою расцвела,
Ты красота, что, улыбнувшись,
Свой пояс Марсу отдала.
Потом, когда
любовь обращается в привычку, когда путем сожительства муж и жена действительно обращаются, говоря словами писания, в един дух и едино тело, это единение заполняет их жизнь, но главным образом вследствие того, что они пришли к нему путем
любви и страсти, уже улегшихся и отошедших в область далекого прошлого, но как бы остановившихся при своем закате своими
лучами и все еще освещающих всю дальнейшую жизнь — супруги в конце все же живут началом.
Она была, несомненно, тем идеалом «матушки-царицы», какой представляет себе русский народ. До своего вступления на престол она жила среди этого народа, радовалась его радостями и печалилась его горестями. После мрачных лет владычества «немца», как прозвал народ время управления Анны Иоанновны, и краткого правления Анны Леопольдовны императрица Елизавета Петровна, как сказал генерал Ганнибал, в
лучах славы великого Петра появилась на русском престоле, достигнув его по ступеням народной
любви.
Волынской, слышавший коварные остережения Бирона, вспыхнул — он забыл все, и Мариорицу, и свою
любовь, и свои опасения; он видел только благородный подвиг друзей — и одной искры прекрасного, брошенной вовремя в эту душу, довольно было, чтобы воспламенить ее. Пока не падает
луч солнца на Мемнонову статую, она не издает дивных звуков. Он подошел к государыне и сказал ей с особенною твердостью...
Недоумение Григория Семенова возросло до крайних пределов. Ему и не верилось, и хотелось верить ее словам. Ненависть вдруг исчезла из его сердца, растаяла перед ласками так бессердечно год тому назад отвергнувшей его девушки, как лед под
лучами жгучего тропического солнца; она сменилась снова как бы даже выросшим от годичной паузы чувством
любви. Тот шаг, который, говорят, существует между чувством
любви и ненависти, был им сделан, — он любил снова.
Когда озаряет ее прощальными
лучами, угасая, дневное светило и, вся в красном, как царица, как мученица, с темными язвами своих решетчатых окон, она молчаливо и гордо поднимается над равниной, — я с тоскою, как влюбленный, шлю ей мои жалобы и вздохи и нежные укоризны и клятвы ей, моей
любви, моей мечте, моей горькой и последней муке.