Неточные совпадения
— Мой дед землю пахал, — с надменною гордостию отвечал Базаров. —
Спросите любого из ваших же мужиков, в ком из нас — в вас или во мне — он скорее признает соотечественника. Вы и говорить-то с ним не умеете.
Наблюдая волнение Варвары, ее быстрые переходы от радости, вызванной его ласковой улыбкой, мягким словом, к озлобленной печали, которую он легко вызывал словом небрежным или насмешливым, Самгин все увереннее чувствовал, что в
любую минуту он может взять девушку. Моментами эта возможность опьяняла его. Он не соблазнялся, но, любуясь своей сдержанностью, все-таки
спрашивал себя: «Что мешает? Лидия? Маракуев?»
— Что? —
спросил Клим, но
Люба, должно быть, не слышала его вопроса.
— Да вот случай:
спроси любого, за рубль серебром он тебе продаст всю свою историю, а ты запиши и перепродай с барышом. Вот старик, тип нищего, кажется, самый нормальный. Эй, старик! Поди сюда!
— А
спроси его, — сказал Райский, — зачем он тут стоит и кого так пристально высматривает и выжидает? Генерала! А нас с тобой не видит, так что
любой прохожий может вытащить у нас платок из кармана. Ужели ты считал делом твои бумаги? Не будем распространяться об этом, а скажу тебе, что я, право, больше делаю, когда мажу свои картины, бренчу на рояле и даже когда поклоняюсь красоте…
«
Спросить, влюблены ли вы в меня — глупо, так глупо, — думал он, — что лучше уеду, ничего не узнав, а ни за что не
спрошу… Вот, поди ж ты: „выше мира и страстей“, а хитрит, вертится и ускользает, как
любая кокетка! Но я узнаю! брякну неожиданно, что у меня бродит в душе…»
Да
спросите у нас, в степи где-нибудь,
любого мужика, много ли он знает об англичанах, испанцах или итальянцах? не мешает ли он их под общим именем немцев, как корейцы мешают все народы, кроме китайцев и японцев, под именем варваров?
В сентябре эта охота еще приятнее, потому что утки разжиреют и селезни выцветут; казалось бы, все равно, а
спросите любого охотника, и он скажет вам, что убить птицу во всей красоте ее перьев, в поре и сытую — гораздо веселее.
— Пьяна? Вы говорите, что я пьяна? А хотите, я докажу вам, что я трезвее всех вас? Хотите? — настойчиво
спрашивала Агата и, не ожидая ответа, принесла из своей комнаты английскую книгу, положила ее перед Красиным. — Выбирайте
любую страницу, — сказала она самонадеянно, — я обязываюсь, не выходя из своей комнаты, сделать перевод без одной ошибки.
Спросите где угодно, в
любом магазине, который торгует сукнами или подтяжками Глуар, — я тоже представитель этой фирмы, — или пуговицами Гелиос, — вы
спросите только, кто такой Семен Яковлевич Горизонт, — и вам каждый ответит: «Семен Яковлевич, — это не человек, а золото, это человек бескорыстный, человек брильянтовой честности».
—
Люба, хочешь ты уйти отсюда со мною? —
спросил Лихонин и взял ее за руку. — Но совсем, навсегда уйти, чтобы больше уже никогда не возвращаться ни в публичный дом, ни на улицу?
Ежели
спросить их, в чем заключается их консерватизм, они, наверное, назовут вам одни и те же краеугольные камни, те самые, о которых вы услышите и в
любой обвинительной речи прокурора, и в
любой защитительной речи адвоката.
Это хоть у кого угодно справьтесь, у
любого головастика
спросите: знаешь Ивана Хворова? — всякий скажет, каков таков он пискарь есть!
— Так тебе не
люба опричнина? —
спросил он Михеича с видом добродушия.
— Да, — продолжал Дикинсон. — Понять человека, значит узнать, чего он добивается. Когда я заметил этого русского джентльмена, работавшего на моей лесопилке, я то же
спросил у него: what is your ambition? И знаете, что он мне ответил? «Я надеюсь, что приготовлю вам фанеры не хуже
любого из ваших рабочих…»
— Что? —
спрашивала Люба, приложив ухо к его губам.
— Бери
любую,
спрашивай, о чём в ней речь идёт, ну!
— Захворал я,
Люба? —
спросил он полным голосом, чётко и ясно, но, к его удивлению, она не слышала, не отозвалась; это испугало его, он застонал, тогда она вскочила, бросилась к нему, а доктор подошёл не торопясь, не изменяя шага и этим сразу стал неприятен больному.
Дни пошли крупным шагом, шумно, беспокойно, обещая что-то хорошее. Каждый день больной видел Прачкина, Тиунова, какие-то люди собирались в Палагиной комнате и оживлённо шумели там — дом стал похож на пчелиный улей, где
Люба была маткой: она всех слушала, всем улыбалась, поила чаем, чинила изорванное пальто Прачкина, поддёвку Тиунова и, подбегая к больному,
спрашивала...
— Я сам себя
спрашивал, — отвечал Проктор, — и простите за откровенность в семейных делах, для вас, конечно, скучных. Но иногда… гм… хочется поговорить. Да, я себя
спрашивал и раздражался. Правильного ответа не получается. Откровенно говоря, мне отвратительно, что он ходит вокруг нее, как глухой и слепой, а если она скажет: «Тоббоган, влезь на мачту и спустись головой вниз», — то он это немедленно сделает в
любую погоду. По-моему, нужен ей другой муж. Это между прочим, а все пусть идет, как идет.
— Красноречие — вот вас этому-то там учат, морочить словами! А позвольте вас
спросить: если б я и позволил вам сделать предложение и был бы не прочь выдать за вас
Любу, — чем же вы станете жить?
— Выбирай
любого на моей конюшне. Я не
спрашиваю тебя, как ты умудрился помочь Анастасье; колдун ли ты или обманщик — для меня все равно; но кто будет мне порукою, что болезнь ее не возвратится? Ты должен остаться здесь, пока я не уверюсь в совершенном ее выздоровлении.
Однажды, когда он сидел у Маякиных,
Люба позвала его гулять в сад и там, идя рядом с ним,
спросила его с гримаской на лице...
— Это аристократия-то? —
спросила Люба.
— Ты с обеда? —
спросила Люба, входя.
— Скажите мне, Василь Василич, как это так происходит: в каком бы глухом месте, в лесу или в овраге, ни лежало мертвое тело, а уж непременно обнаружится, дотлеть не успеет. Если мне не верите,
любого мужика
спросите, то же вам скажет.
От самого Орла до самого Киева
спросите любого пешехода, он и теперь еще непременно скажет, что нет строже города как Н-н.
Марья Ивановна (
Любе). Послушай,
Люба. Нынче будут знакомые, будут намекать,
спрашивать. Можно объявить?
Люба. Нет, мама, нет, зачем? Пускай
спрашивают. Папа будет неприятно.
— Что же, ты каешься в том, что вчера таким мне близким был? — тихо
спросила она. — Каешься, что целовал да ласкал меня? Это, что ли? Обидно мне это слышать… очень горько, рвёшь ты мне сердце такими речами. Что тебе надо? Скучно тебе со мной, — не
люба я тебе, или что?
Когда начиналась обитель Манефина, там на извод братчины-петровщины на Петров день годовой праздник уставили. С той поры каждый год на этот день много сходилось в обитель званых гостей и незваных богомольцев. Не одни старообрядцы на том празднике бывали, много приходило и церковников. Матери не
спрашивали, кто да откуда, а садись и кушай. И
люб показался тот обычай деревенскому люду…
Спросите любую барышню в институте — все знают по рассказам барышню Влассовскую…
— За собой оставлю… усадьбу и парк. Только это я вам на ушко говорю… Вам стоит сказать одно словечко. Вы ведь знаете, я мужичьего рода… По — мужицки и
спрошу:
люб вам, барышня, разночинец Василий Иванов Теркин… а? Коли не можете еще самой себе ответить, подождите.
— Вот — знаток греческой мифологии: про
любого греческого бога расскажет самым обстоятельным образом. Спросите-ка его что-нибудь.
Люба восхищалась ими,
спрашивала меня: «Правда, какие милые?» И мне они были милы, потому что они нравились
Любе, и я ласкал их, а они на меня напустили несчетное количество блох.
В уютной, но мае, после старого дома, такой чужой гостиной сидела со своею доброю улыбкою полная Марья Матвеевна, сидела еще похорошевшая
Люба; высокий бритый Адам Николаевич медленно расхаживал по темно-блестящему паркету гостиной. Марья Матвеевна
спросила...
—
Люба! Не знаешь ты, который теперь час? — вдруг громко
спросил Володя.
Потом раз, уже под самый конец вечера, на балу у них я решился пригласить
Любу на польку. В то время, когда мы танцевали, она
спросила меня, — и это у нее вышло очень просто и задушевно...
— Что делает
Люба?.. —
спросила последняя.
— Пусть будет по-твоему, — ответил Потемкин, — что я летел на почтовых. А все-таки я прочитал твои книги от доски до доски; если не веришь, то изволь, профессорствуй; взбирайся на стул вместо кафедры, раскрой
любую из своих книг и
спрашивай громогласно, а я отвечу без запинки.
— Не то я
спрашиваю тебя, а
люб ли он тебе? За время болезни его, да и вчера, чай, на него нагляделася…
— Поспорь, я тебе выцарапаю глаза! Сто человек мне это сказывали.
Спроси любого прохожего. Все ее хвалят, все ее любят… О! она и сызмала была такая добрая… А Волынской?.. Кабы это случилось?.. Почему ж и не так? Ведь она ему ровнюшка!.. Мариорица княжна… Милая Мариорица!.. Вася, дурачок, миленький, друг мой, что ж ты не говоришь ничего, глухой?
Он окрестится в русскую веру… будет сватать ее… отец
спросит:
люб ли тебе Антон?
— Отвечай же,
люб или нет? В этом все дело, — снова, после некоторого молчания,
спросил князь.
Спросите, приехав в
любой из этих городков, первого лавочника, первого трактирного слугу, каков такой-то, и, если вы не ревизор, против которого заранее подведены все подступы и приготовлены все камуфлеты, лавочник и трактирный слуга верно опишут вам человека с ног до головы.
— Ну, что там? Чего надо? —
спросила Люба сквозь дверь, не отпирая, и голос у нее был немного недовольный, но спокойный.
Вот, ручаюсь вам, изберите теперь
любого из нынешних академистов и
спросите: «Сколько було?», так иной и сам инспектор не ответит или возьмет да сбрешет; а наш Вековечкин все это знал вразнобивку на память по месяцам и нам предал это так, что я о сию пору хоть патриарху могу ответить, что в сентябре 1 100 святых, а в октябре 2 543, а в ноябре аж 6 500, а в декабре: еще больше — 14 400; а в генваре уже даже 70 400; а в феврале убывает — всего 1 072, а в марте даже 535, а в июне всего 130, но в общей-то сложности: представьте же, какая убежденность, или что можно подумать против таковой области таковых-то свидетелей!
— Можно мне одеться? —
спросила Люба.