Неточные совпадения
Женщина чаще стала представляться горячим
мечтам его; он, слушая философические диспуты, видел ее поминутно, свежую, черноокую, нежную.
Он снова начал о том, как тяжело ему в городе. Над полем, сжимая его, уже густел синий сумрак, город покрывали огненные облака, звучал благовест ко всенощной. Самгин, сняв очки, протирал их, хотя они в этом не нуждались, и видел пред собою простую, покорную, нежную
женщину. «Какой ты не русский, — печально говорит она, прижимаясь к нему. —
Мечты нет у тебя, лирики нет, все рассуждаешь».
— Правду говорю, Григорий, — огрызнулся толстяк, толкая зятя ногой в мягком замшевом ботинке. — Здесь иная
женщина потребляет в год товаров на сумму не меньшую, чем у нас население целого уезда за тот же срок. Это надо понять! А у нас дама, порченная литературой, старается жить, одеваясь в ризы
мечты, то воображает себя Анной Карениной, то сумасшедшей из Достоевского или мадам Роллан, а то — Софьей Перовской. Скушная у нас дама!
В
мечтах перед ним носился образ высокой, стройной
женщины, с покойно сложенными на груди руками, с тихим, но гордым взглядом, небрежно сидящей среди плющей в боскете, легко ступающей по ковру, по песку аллеи, с колеблющейся талией, с грациозно положенной на плечи головой, с задумчивым выражением — как идеал, как воплощение целой жизни, исполненной неги и торжественного покоя, как сам покой.
Сначала ему снилась в этом образе будущность
женщины вообще; когда же он увидел потом, в выросшей и созревшей Ольге, не только роскошь расцветшей красоты, но и силу, готовую на жизнь и жаждущую разумения и борьбы с жизнью, все задатки его
мечты, в нем возник давнишний, почти забытый им образ любви, и стала сниться в этом образе Ольга, и далеко впереди казалось ему, что в симпатии их возможна истина — без шутовского наряда и без злоупотреблений.
Тем не менее, несмотря на всю смутную безотчетность его душевного состояния и на все угнетавшее его горе, он все же дивился невольно одному новому и странному ощущению, рождавшемуся в его сердце: эта
женщина, эта «страшная»
женщина не только не пугала его теперь прежним страхом, страхом, зарождавшимся в нем прежде при всякой
мечте о
женщине, если мелькала таковая в его душе, но, напротив, эта
женщина, которую он боялся более всех, сидевшая у него на коленях и его обнимавшая, возбуждала в нем вдруг теперь совсем иное, неожиданное и особливое чувство, чувство какого-то необыкновенного, величайшего и чистосердечнейшего к ней любопытства, и все это уже безо всякой боязни, без малейшего прежнего ужаса — вот что было главное и что невольно удивляло его.
Может быть, как прозорливая
женщина, она предугадала то, что должно было случиться в близком будущем; может быть, огорчившись из-за разлетевшейся дымом
мечты (в которую и сама, по правде, не верила), она, как человек, не могла отказать себе в удовольствии преувеличением беды подлить еще более яду в сердце брата, впрочем, искренно и сострадательно ею любимого.
Марью Александровну и мы ждем. — Бедная
женщина! Из какой-то непонятной
мечты расстроила полезное свое существование.
И сокровенная
мечта сразу станет явью, и он будет смотреть на них, брать их за руки, слушать их нежный смех и пение, и это будет непонятным, но радостным утешением в той страстной жажде, с которой он стремился к одной
женщине в мире, к ней, к Шурочке!
— Неужели же, — продолжала Настенька, — она была бы счастливее, если б свое сердце, свою нежность, свои горячие чувства, свои, наконец,
мечты, все бы задушила в себе и всю бы жизнь свою принесла в жертву мужу, человеку, который никогда ее не любил, никогда не хотел и не мог ее понять? Будь она пошлая, обыкновенная
женщина, ей бы еще была возможность ужиться в ее положении: здесь есть дамы, которые говорят открыто, что они терпеть не могут своих мужей и живут с ними потому, что у них нет состояния.
— Какую ты дичь несешь! Это мнение привез ты прямо с азиатской границы: в Европе давно перестали верить этому.
Мечты, игрушки, обман — все это годится для
женщин и детей, а мужчине надо знать дело, как оно есть. По-твоему, это хуже, нежели обманываться?
Зная Шатова, наверно скажу, что никогда бы он не мог допустить в себе даже
мечты, чтобы какая-нибудь
женщина могла сказать ему: «люблю».
Главною
мечтою Аггея Никитича, как это знает читатель, с самых юных лет было стремление стяжать любовь хорошенькой
женщины, и даже, если хотите, любовь незаконную.
Странные
мечты вызывало у Матвея её бледное лицо и тело, непроницаемо одетое чёрной одеждой: ему казалось, что однажды
женщина сбросит с плеч своих всё тёмное и явится перед людьми прекрасная и чистая, как белая лебедь сказки, явится и, простирая людям крепкие руки, скажет голосом Василисы Премудрой...
«Все-то она знает!» — изумлялся Матвей. Обилие знаний, внушая ему уважение к этой
женщине, охлаждало его
мечты, отпугивало робкие желания и — все сильнее влекло к ней.
Рюмин (негромко). Мне кажется, всю жизнь я любил вас… не видя еще, не зная — любил! Вы были
женщиной моей
мечты… тем дивным образом, который создается в юности… Потом его ищут всю жизнь иногда — и не находят… А я вот встретил вас…
мечту мою…
Что скажете, Борис Семенович? Моя постановочка. (Вбегает на эстраду, танцует с Ивановой. В паузе показывает.) Декольте сюр ле бра [Dekollte sur les bras. — Декольтированные плечи (фр.).]. (Танцует. В паузе.) Декольте… (ищет складку) сюр ле до [Dekollte sur le dos.-Открытая спина (фр.).]. (Танцует.) В сущности, я очень несчастлив, мадам Иванова. Моя
мечта уехать с любимой
женщиной в Ниццу, туда, где цветут рододендроны…
Чувство любви к человеку, желание найти родственный отзыв в другом сердце, потребность нежных наслаждений естественным образом открылись в молодой
женщине и изменили ее прежние, неопределенные и бесплотные
мечты.
Илья слушал её тонкий, сухой голос и крепко тёр себе лоб. Несколько раз в течение её речи он поглядывал в угол, где блестела золочёная риза иконы с венчальными свечами по бокам её. Он не удивлялся, но ему было как-то неловко, даже боязно. Это предложение, осуществляя его давнюю
мечту, ошеломило его, обрадовало. Растерянно улыбаясь, он смотрел на маленькую
женщину и думал...
Илья учился у неё этой неуклонной твёрдости в достижении цели своей. Но порой, при мысли, что она даёт ласки свои другому, он чувствовал обиду, тяжёлую, унижавшую его. И тогда пред ним с особенною яркостью вспыхивала
мечта о лавочке, о чистой комнате, в которой он стал бы принимать эту
женщину. Он не был уверен, что любит её, но она была необходима ему. Так прошло месяца три.
И для меня теперь представлялось крайне любопытным, как уживутся в одной квартире эти два существа — она, домовитая и хозяйственная, со своими медными кастрюлями и с
мечтами о хорошем поваре и лошадях, и он, часто говоривший своим приятелям, что в квартире порядочного, чистоплотного человека, как на военном корабле, не должно быть ничего лишнего — ни
женщин, ни детей, ни тряпок, ни кухонной посуды…
Но время шло, стирало понемногу яркие краски с этой
женщины, и незаметно для него место в
мечтах его заняла маленькая, ангелоподобная Медынская.
И всех охватывал туман зависти, люди погружались в
мечты о кутежах, широкой игре, дорогих
женщинах.
— О, нет! я жду многого, но не для себя… От деятельности, от блаженства деятельности я никогда не откажусь, но я отказался от наслаждения. Мои надежды, мои
мечты — и собственное мое счастие не имеют ничего общего. Любовь (при этом слове он пожал плечом)… любовь — не для меня; я… ее не стою;
женщина, которая любит, вправе требовать всего человека, а я уж весь отдаться не могу. Притом нравиться — это дело юношей: я слишком стар. Куда мне кружить чужие головы? Дай Бог свою сносить на плечах!
Он старался придумать способ к бегству, средство, какое бы оно ни было… самое отчаянное казалось ему лучшим; так прошел час, прошел другой… эти два удара молотка времени сильно отозвались в его сердце; каждый свист неугомонного ветра заставлял его вздрогнуть, малейший шорох в соломе, произведенный торопливостию большой крысы или другого столь же мирного животного, казался ему топотом злодеев… он страдал, жестоко страдал! и то сказать: каждому свой черед; счастие —
женщина: коли полюбит вдруг сначала, так разлюбит под конец; Борис Петрович также иногда вспоминал о своей толстой подруге… и волос его вставал дыбом: он понял молчание сына при ее имени, он объяснил себе его трепет… в его памяти пробегали картины прежнего счастья, не омраченного раскаянием и страхом, они пролетали, как легкое дуновение, как листы, сорванные вихрем с березы, мелькая мимо нас, обманывают взор золотым и багряным блеском и упадают… очарованы их волшебными красками, увлечены невероятною
мечтой, мы поднимаем их, рассматриваем… и не находим ни красок, ни блеска: это простые, гнилые, мертвые листы!..
Я говорил тебе, Ольга: не люби его!.. ты не послушалась, ты, как обыкновенная
женщина, прельстилась на золото, красоту и пышные обещания… ты мне не поверила: он обещал тебе счастие —
мечту — а я обещал: месть и верную месть: ты выбрала первое; ты смела помыслить, что люди могут противиться судьбе; будто бы я уж так давно отвергнут богом, что он захочет мне отказать в первом, последнем, единственном удовольствии!..
Он не испытывал вожделения к Поповой, в
мечтах она являлась пред ним не
женщиной, которую он желал, а необходимым дополнением к ласковому уюту дома, к хорошей, праведной жизни.
Я до того привык думать и воображать все по книжке и представлять себе все на свете так, как сам еще прежде в
мечтах сочинил, что даже сразу и не понял тогда этого странного обстоятельства. А случилось вот что: Лиза, оскорбленная и раздавленная мною, поняла гораздо больше, чем я воображал себе. Она поняла из всего этого то, что
женщина всегда прежде всего поймет, если искренно любит, а именно: что я сам несчастлив.
«Как эти
женщины слабы! — думал он. — Я люблю ее не меньше, да что ж такое? Так необходимо, и я повинуюсь». Размышляя таким образом, он мало-помалу погрузился в
мечты о будущем. Впрочем, надо отдать справедливость, что он выехал из своей усадьбы с твердым намерением выписать Анну Павловну при первой возможности.
Цыплунова. Нет, Юша, ты или возобнови знакомство с ней и узнай ее хорошенько, или выкинь вздор из головы и уж не мечтай о ее детской чистоте, а то эта
мечта мешает тебе видеть других
женщин, которые, может быть, гораздо лучше ее и более достойны твоей любви.
Чрез несколько минут он должен быть увидеться с
женщиною, которая была постоянною его
мечтою в продолжение нескольких лет, с которою он был связан прошедшим, для которой был готов отдать свою будущность — и сердце его не трепетало от нетерпения, страха, надежды.
Михаил. Закрыть завод. Пусть немножко поголодают, это их охладит. (Яков встает, подходит к столу и выпивает; потом медленно уходит прочь.) Когда мы закроем завод, в дело вступят
женщины… Они будут плакать, а слезы
женщин действуют на людей, опьяненных
мечтами, как нашатырный спирт, — они отрезвляют!
Ответ вспыхивал пред нею в образе пьяного мужа. Ей было трудно расстаться с
мечтой о спокойной, любовной жизни, она сжилась с этой
мечтой и гнала прочь угрожающее предчувствие. И в то же время у неё мелькало сознание, что, если запьёт Григорий, она уже не сможет жить с ним. Она видела его другим, сама стала другая, прежняя жизнь возбуждала в ней боязнь и отвращение — чувства новые, ранее неведомые ей. Но она была
женщина и — стала обвинять себя за размолвку с мужем.
Николай. Ангел мой, Людмила Герасимовна, за прежнее простите меня! А на этот раз я поступлю с вами честно — я вас разочарую. Ваши
мечты так
мечтами и останутся; спасти меня невозможно, у вас нет средств для этого: я затянулся очень глубоко. Вы только себя погубите, и потому лучше посторонитесь с моей дороги. Ни спокойного счастья, ни такой
женщины, как вы, я и не стою и желать не умею; мне нужно другое.
Жена моя добрая, сердечная
женщина, она не отказывает в помощи, это ее
мечта быть полезной вам и вашим детям.
Если бы знать! Голодный добывает хлеб трудом. Оскорбленный мстит. Любовник говорит
женщине: будь моею. Но я сыт, и никто не оскорбляет меня. В
женщинах я люблю только тонкие волосы, струнные голоса и
мечту о невозможном. Мне нечего достигать — я обречен на тоску.
Привидение не было
мечтою воображения — оно не исчезало и напоминало своим видом описание, сделанное поэтом Гейне для виденной им «таинственной
женщины»: как то, так и это представляло «труп, в котором заключена душа».
Жаль одно: на пустые приманки,
Милый юноша! ловишься ты,
Отвратительны эти цыганки,
А друзья твои — точно скоты.
Ты, чей образ в порыве желанья
Ловит
женщина страстной
мечтой,
Ищешь ты покупного лобзанья,
Ты бежишь за продажной красой!
Ты у старцев, чьи икры на вате,
У кого разжиженье в крови,
Отбиваешь с оркестром кровати!
Ты — не знаешь блаженства любви?..
Сам Дмитрий в восторге от своего поступка. Но что вызвало этот поступок? Только ли «искра божия», вспыхнувшая в разнузданном хаме? Или, рядом с нею, тут было все то же утонченное нравственное сладострастие, которого здоровой крови даже не понять: «Вся от меня зависит, вся, вся кругом, и с душой, и с телом. Очерчена». А он, как Подросток в своих сладострастных
мечтах: «они набегут, как вода, предлагая мне все, что может предложить
женщина. Но я от них ничего не возьму. С меня довольно сего сознания».
Я вдруг перестала быть девушкой, жившею в своих
мечтах и думах, и почувствовала себя
женщиной, которой нечто дано и с которой, по вере моей, нечто спросится за гробом.
Я был тогда очень молод, очень мечтателен и склонен к фантастическому, а к тому же в этот день легко чувствовал себя в особенном настроении и очень предался
мечтам, которые осетили меня, чуть только я коснулся головою подушки, которую подкинула мне вместе с простынею и одеялом какая-то
женщина.
И весь мир, вся жизнь показались Рябовичу непонятной, бесцельной шуткой… А отведя глаза от воды и взглянув на небо, он опять вспомнил, как судьба в лице незнакомой
женщины нечаянно обласкала его, вспомнил свои летние
мечты и образы, и его жизнь показалась ему необыкновенно скудной, убогой и бесцветной…
Долго не могла заснуть молодая
женщина, строя в
мечтах своих палаты на пустыре.
Егор Егорович положительно упал с неба на землю, и, странное дело, несмотря на то, что он только что пришел к решению всеми силами и средствами избегать этой обольстительно красивой, но могущей погубить его
женщины, наступившее так быстро разочарование в его сладких, хотя и опасных
мечтах, как-то особенно неожиданно тяжело отозвалось в его душе.
Она выбрала Кузьму, потому что он, по ее мнению, был лучший из тех, в рядах которых ей приходилось выбирать, хотя
мечты ее были иные, но благоразумие говорило ей, что они недостижимы. Она привязалась, привыкла к Кузьме, он был для нее необходим, даже дорог, но она не любила его в смысле того чувства, которое охватывает
женщину и под чарами которого она считает своего избранника лучше всех людей и в самом подчинении ему находит более наслаждения, нежели во власти над ним.
В молодом организме Кости сразу забушевала молодая кровь и пленительный образ Маши воплотил в себе ту искомую в эту пору юности
женщину, которой отдаются первые
мечты и грезы, сладостные по их неопределенности и чистые по их замыслам. Обоюдное признание без объятий и даже без первых поцелуев явилось настолько, однако, удовлетворяющим его чистые чувства, что сладкая истома и какое-то, полное неизъяснимого наслаждения, спокойствие воцарилось в его душе.
С какой целью, быть может, спросит читатель или в особенности очаровательная читательница. Была ли это княжна Людмила Васильевна Полторацкая или Таня Берестова, во всяком случае, она оставалась очаровательною
женщиной, обладание которой было приятною
мечтою графа Иосифа Яновича. Она будет его рабой, когда увидит, что ее тайна в его руках, — это все, чего он мог желать. Для этого стоило поработать.
Сказать правду, надо возвратить деньги, а между тем Степан, сэкономивший от своей первой поездки несколько тысяч, стал уже одержим незнакомым ему ранее чувством стяжания, да кроме того, эти деньги давали ему возможность осуществить давно лелеянную им
мечту: эти деньги давали ему в руки обладание
женщиной, образ которой все чаще и чаще стал носиться в его воображении, но которая для него, крепостного человека, была недостижима.
Увлечение искусством уже проникнуто личными, суетными — на его взгляд —
мечтами. Она уже воображает себя будущей Дузе и начинает находить жалкой карьеру трудовой
женщины, особенно такую, какую дают высшие курсы. Она уже наслышалась о том — что можно иметь на первом амплуа через два-три года по получении аттестата — даже и в провинции.