Неточные совпадения
От хладного разврата света
Еще увянуть не успев,
Его душа была согрета
Приветом друга, лаской дев;
Он сердцем милый был невежда,
Его лелеяла надежда,
И
мира новый блеск и шум
Еще пленяли юный ум.
Он забавлял мечтою сладкой
Сомненья сердца своего;
Цель жизни нашей для него
Была заманчивой загадкой,
Над ней он голову ломал
И
чудеса подозревал.
— Любовь эта и есть славнейшее
чудо мира сего, ибо, хоша любить нам друг друга не за что, однакож — любим! И уже многие умеют любить самоотреченно и прекрасно.
О, русским дороги эти старые чужие камни, эти
чудеса старого Божьего
мира, эти осколки святых
чудес; и даже это нам дороже, чем им самим!
Все было загадочно и фантастически прекрасно в волшебной дали: счастливцы ходили и возвращались с заманчивою, но глухою повестью о
чудесах, с детским толкованием тайн
мира.
Смотрите вы на все эти
чудеса,
миры и огни, и, ослепленные, уничтоженные величием, но богатые и счастливые небывалыми грезами, стоите, как статуя, и шепчете задумчиво: «Нет, этого не сказали мне ни карты, ни англичане, ни американцы, ни мои учители; говорило, но бледно и смутно, только одно чуткое поэтическое чувство; оно таинственно манило меня еще ребенком сюда и шептало...
Я из Англии писал вам, что
чудеса выдохлись, праздничные явления обращаются в будничные, да и сами мы уже развращены ранним и заочным знанием так называемых
чудес мира, стыдимся этих
чудес, торопливо стараемся разоблачить
чудо от всякой поэзии, боясь, чтоб нас не заподозрили в вере в
чудо или в младенческом влечении к нему: мы выросли и оттого предпочитаем скучать и быть скучными.
Ибо хотя покойный старец и привлек к себе многих, и не столько
чудесами, сколько любовью, и воздвиг кругом себя как бы целый
мир его любящих, тем не менее, и даже тем более, сим же самым породил к себе и завистников, а вслед за тем и ожесточенных врагов, и явных и тайных, и не только между монастырскими, но даже и между светскими.
А какие оригиналы были в их числе и какие
чудеса — от Федора Ивановича Чумакова, подгонявшего формулы к тем, которые были в курсе Пуансо, с совершеннейшей свободой помещичьего права, прибавляя, убавляя буквы, принимая квадраты за корни и х за известное, до Гавриила Мягкова, читавшего самую жесткую науку в
мире — тактику.
В чем состоит душевное равновесие? почему оно наполняет жизнь отрадой? в силу какого злого волшебства
мир живых, полный
чудес, для него одного превратился в пустыню? — вот вопросы, которые ежеминутно мечутся перед ним и на которые он тщетно будет искать ответа…
Он верит, что в
мире есть нечто высшее, нежели дикий произвол, которому он от рождения отдан в жертву по воле рокового, ничем не объяснимого колдовства; что есть в
мире Правда и что в недрах ее кроется
Чудо, которое придет к нему на помощь и изведет его из тьмы.
Он не знал, что для меня «тот самый» значило противник Добролюбова. Я его себе представлял иначе. Этот казался умным и приятным. А то обстоятельство, что человек, о котором (хотя и не особенно лестно) отозвался Добролюбов, теперь появился на нашем горизонте, — казалось мне
чудом из того нового
мира, куда я готовлюсь вступить. После купанья Андрусский у своих дверей задержал мою руку и сказал...
О, русским дороги эти старые чужие кам-ни, эти
чудеса старого Божьего
мира, эти осколки святых
чудес; и даже это нам дороже, чем им самим…
Чудо разумнее необходимости,
чудо согласно со смыслом
мира.
Христианская история была прохождением через ряд искушений, тех дьявольских искушений, которые были отвергнуты Христом в пустыне: искушением царством этого
мира, искушением
чудом и искушением хлебами.
Только однажды в истории
мира была дана возможность увидеть Бога в человеческом образе, и то было
чудом истории, единственным по своему значению, чудесным фактом искупления и спасения.
Великое
чудо, которого ждет человек и с ним весь
мир, — когда все наши мертвецы встанут из гробов и оживут, совершится лишь в конце истории, к нему все мы должны готовиться.
Основное верование христианского
мира есть верование в громовое
чудо мировой истории, в
чудо воскресения Христа.
Творя
чудеса, девятнадцати лет
Он был полковым командиром,
Он мужество добыл и лавры побед
И почести, чтимые
миром.
Воодушевившись, Петр Елисеич рассказывал о больших европейских городах, о музеях, о разных
чудесах техники и вообще о том, как живут другие люди. Эти рассказы уносили Нюрочку в какой-то волшебный
мир, и она каждый раз решала про себя, что, как только вырастет большая, сейчас же уедет в Париж или в Америку. Слушая эту детскую болтовню, Петр Елисеич как-то грустно улыбался и молча гладил белокурую Нюрочкину головку.
Тучи собираются — тучи темные и кровавые. Переговоры о
мире в ходу, а лагери на всех возможных пунктах. —
Чудеса, да и только.
Сад, впрочем, был хотя довольно велик, но не красив: кое-где ягодные кусты смородины, крыжовника и барбариса, десятка два-три тощих яблонь, круглые цветники с ноготками, шафранами и астрами, и ни одного большого дерева, никакой тени; но и этот сад доставлял нам удовольствие, особенно моей сестрице, которая не знала ни гор, ни полей, ни лесов; я же изъездил, как говорили, более пятисот верст: несмотря на мое болезненное состояние, величие красот божьего
мира незаметно ложилось на детскую душу и жило без моего ведома в моем воображении; я не мог удовольствоваться нашим бедным городским садом и беспрестанно рассказывал моей сестре, как человек бывалый, о разных
чудесах, мною виденных; она слушала с любопытством, устремив на меня полные напряженного внимания свои прекрасные глазки, в которых в то же время ясно выражалось: «Братец, я ничего не понимаю».
Он являл
чудеса храбрости: солдаты обыкновенно стаскивали его с батарей, потому что он до тех пор разговаривал с неприятелем пушкою, что портил даже орудие, —
мир праху его!
Все высыпали на палубу (сейчас 12, звонок на обед) и, перегнувшись через стеклянный планшир, торопливо, залпом глотали неведомый, застенный
мир — там, внизу. Янтарное, зеленое, синее: осенний лес, луга, озеро. На краю синего блюдечка — какие-то желтые, костяные развалины, грозит желтый, высохший палец, — должно быть,
чудом уцелевшая башня древней церкви.
В часы,
Свободные от подвигов духовных,
Описывай, не мудрствуя лукаво,
Все то, чему свидетель в жизни будешь:
Войну и
мир, управу государей,
Угодников святые
чудеса,
Пророчества и знаменья небесны —
А мне пора, пора уж отдохнуть
И погасить лампаду…
Если бы Бенни не вел своего дневника и не оставь он никаких бумаг, то трудно, может быть, было бы решиться рассказать и то, что до сих пор рассказано в этой «Беннеиде»; но благодаря этим бумагам когда-то объявятся
миру еще не такие
чудеса «комического времени» и, читая их, конечно, не один потомок вздохнет и покраснеет за своего предка.
— Да не будут
миру бози инии разве тебе, ибо ты един бог, творяй
чудеса!
Семь тысяч лет (если верить хронографам) чудесит она в
мире и никому еще не изъяснила
чудес своих.
Люди поражаются восторгом и изумлением, когда глядят на снежные вершины горных громад; если бы они понимали самих себя, то больше, чем горами, больше, чем всеми
чудесами и красотами
мира, они были бы поражены своей способностью мыслить.
И вот все люди, так или иначе прикосновенные к делам барнумовского характера, взбудоражились и заволновались. Женатые директора мечтали: «А вдруг Барнуму приглянется мое предприятие, и он возьмет да и купит его, по-американски, не торгуясь». Холостякам-артистам кто помешает фантазировать?
Мир полон
чудес для молодежи. Стоит себе юноша двадцати лет у окна и рубит говяжьи котлеты или чистит господские брюки. Вдруг мимо едет королевская дочка: «Ах, кто же этот раскрасавец?..»
— В отеческом Писании немало есть сказаний о знамениях и
чудесах, коими Господь привлекает человеков от суетного
мира в тихое пристанище равноангельского жития. В «Патериках» и «Прологах» много тому примеров видим.
На окнах, убранных белоснежными кисейными занавесками, обшитыми красною бахромкой, стояли горшки с бальзамином, розанелью, геранью, белокрайкой,
чудом в
мире и столетним деревом [Бальзамин — balsamina.
Истинная вера не в том, чтобы верить в
чудеса, в таинства, в обряды, а в том, чтобы верить в такой один закон, какой годится для всех людей
мира.
Особенное пристрастие людей к
чудесам происходит от нашей гордости, заставляющей нас думать, что мы такие важные существа, что ради нас высшее существо должно нарушить весь порядок
мира.
Единственная абсолютная закономерность
мира есть Божия воля, т. е.
чудо;
мир не закономерен в каком бы то ни было детерминистическом смысле: механическом ли, оккультном или метафизическом, — но чудесен.
Лишь в исключительные моменты становится ощутительно зрима рука Промысла в личной и исторической жизни человечества, хотя для просветленного ока святых
мир есть такое непрерывно совершающееся
чудо.
Видя такие
чудеса небывалые, ждут верные-праведные последнего часа грешному
миру, ждут облаков для восхищения их в горний Иерусалим.
Бессмертная и вечная жизнь человеческой личности возможна и есть не потому, что таков естественный состав человеческой души, а потому, что воскрес Христос и победил смертоносные силы
мира, что в космическом
чуде Воскресения смысл победил бессмыслицу.
Как будто этим ливнем из крестов армия хотела скрыть от себя и других тот стыд, который тайно грыз ее; как будто хотела показать, сказать всему
миру: да, почему-то нас упорно преследуют беспросветные неудачи, но каждый генерал, каждый офицер, каждый солдат оказывает
чудеса мужества, это сплошь — выдающиеся герои.
Духовная сила не нуждается в силах этого
мира, она есть
чудо по сравнению с детерминированностью этого
мира.
Иловайская удивленно вглядывалась в потемки и видела только красное пятно на образе и мелькание печного света на лице Лихарева. Потемки, колокольный звон, рев метели, хромой мальчик, ропщущая Саша, несчастный Лихарев и его речи — всё это мешалось, вырастало в одно громадное впечатление, и
мир божий казался ей фантастичным, полным
чудес и чарующих сил. Всё только что слышанное звучало в ее ушах, и жизнь человеческая представлялась ей прекрасной, поэтической сказкой, в которой нет конца.
Тут Александр Васильевич Суворов впервые видел русские войска в настоящем деле, и в душе его сложилось убеждение, что с ними можно легко победить весь
мир. Тут впервые назвал он русского солдата «чудо-богатырем» и это название сохранил за ним всю свою жизнь, так как не имел случая ни разу убедиться в его неправильности. Русские дрались с тем сознательным одушевлением, которое уже одно дает верный залог победы.
Она принимает соблазн превращения камней в хлебы, соблазн социального
чуда, соблазн царства
мира сего.
«Погоди, — нашептывал ему сатана-страсть, — не весь еще
мир дивных восторгов развил я для тебя; я раскрою тебе чертоги, полные
чудес.
Мало было для Мамона обыкновенных, естественных пособий человека, чтобы сокрушить врага: он искал их в
мире сверхъестественном, прибегал за ними к демону. Он слышал, что адепты жидовской ереси, имеющие свое гнездо в Москве, владеют тайнами каббалистики, или чернокнижия, творящими
чудеса, и решился прибегнуть к силе этих чароведцев.
Всемирный революционный социализм большевиков хочет превратить камни в хлеба, броситься в революционную бездну в надежде на революционное
чудо и основать вековечное царство
мира сего, подменяющее царство Божье.
Если бы Христос не сделал того, что он сделал, т. е.
чудо насыщения тысячи народа пятью хлебами, то было бы то, что происходит теперь в
мире.
Пока большинство людей, обманутое церковным учением, имея самое смутное понятие об истинном значении учения Христа, вместо прежних идолов, обоготворяло Христа-бога, его мать, угодников, поклонялось мощам, иконам, верило в
чудеса, таинства, верило в искупление, в непогрешимость церковной иерархии, — языческое устройство
мира могло держаться и удовлетворять людей.
Вчера же другая дама доставила мне очень ценное распятие из слоновой кости, фамильную, как она сказала, драгоценность. Не страдая грехом лицемерия, я откровенно сказал щедрой дарительнице, что моя мысль, воспитанная в законах строго научного мышления, не может не признать ни
чудес, ни божественности Того, Кто справедливо именуется Спасителем
мира. «Но в то же время, — сказал я, — с глубочайшим уважением я отношусь к Его личности и безгранично чту Его заслуги перед человечеством».
Эта религия социализма во всем противоположна религии Христа, которая учит, что не единым хлебом жив будет человек, но и словом Божьим, учит поклоняться единому Господу Богу, а не царству
мира сего, и отвергает искушение
чудом во имя свободы.