Неточные совпадения
Университетский вопрос был очень важным событием в эту зиму в Москве. Три старые профессора в
совете не приняли
мнения молодых; молодые подали отдельное
мнение.
Мнение это, по суждению одних, было ужасное, по суждению других, было самое простое и справедливое
мнение, и профессора разделились на две партии.
Не говоря уже о разногласиях, свойственных всем
советам, во
мнении собравшихся обнаружилась какая-то даже непостижимая нерешительность: один говорил, что Чичиков делатель государственных ассигнаций, и потом сам прибавлял: «а может быть, и не делатель»; другой утверждал, что он чиновник генерал-губернаторской канцелярии, и тут же присовокуплял: «а впрочем, черт его знает, на лбу ведь не прочтешь».
— Ваше сиятельство, позвольте мне вам дать свое
мнение: соберите их всех, дайте им знать, что вам все известно, и представьте им ваше собственное положение точно таким самым образом, как вы его изволили изобразить сейчас передо мной, и спросите у них
совета: что <бы> из них каждый сделал на вашем положении?
— Э-хе-хе!
мнение ваше весьма благоразумно. Движения подкупательные тактикою допускаются, и мы воспользуемся вашим
советом. Можно будет обещать за голову бездельника… рублей семьдесят или даже сто… из секретной суммы…
Чиновники в свою очередь насмешливо поглядели на меня.
Совет разошелся. Я не мог не сожалеть о слабости почтенного воина, который, наперекор собственному убеждению, решался следовать
мнениям людей несведущих и неопытных.
Мнение мое было принято чиновниками с явною неблагосклонностию. Они видели в нем опрометчивость и дерзость молодого человека. Поднялся ропот, и я услышал явственно слово «молокосос», произнесенное кем-то вполголоса. Генерал обратился ко мне и сказал с улыбкою: «Господин прапорщик! Первые голоса на военных
советах подаются обыкновенно в пользу движений наступательных; это законный порядок. Теперь станем продолжать собирание голосов. Г-н коллежский советник! скажите нам ваше
мнение!»
Николай Петрович, напротив, был высокого
мнения о практичности Павла Петровича и всегда спрашивал его
совета.
— Мы когда-нибудь поподробнее побеседуем об этом предмете с вами, любезный Евгений Васильич; и ваше
мнение узнаем, и свое выскажем. С своей стороны, я очень рад, что вы занимаетесь естественными науками. Я слышал, что Либих [Либих Юстус (1803–1873) — немецкий химик, автор ряда работ по теории и практики сельского хозяйства.] сделал удивительные открытия насчет удобрений полей. Вы можете мне помочь в моих агрономических работах: вы можете дать мне какой-нибудь полезный
совет.
— Отцы и деды не глупее нас были, — говорил он в ответ на какие-нибудь вредные, по его
мнению,
советы, — да прожили же век счастливо; проживем и мы; даст Бог, сыты будем.
Не то чтобы я так нуждался в чьем-нибудь
совете; но мне просто и неудержимо захотелось услышать
мнение этого совершенно постороннего и даже несколько холодного эгоиста, но бесспорно умного человека.
В. был лет десять старше нас и удивлял нас своими практическими заметками, своим знанием политических дел, своим французским красноречием и горячностью своего либерализма. Он знал так много и так подробно, рассказывал так мило и так плавно;
мнения его были так твердо очерчены, на все был ответ,
совет, разрешение. Читал он всё — новые романы, трактаты, журналы, стихи и, сверх того, сильно занимался зоологией, писал проекты для князя и составлял планы для детских книг.
И, поглядывая в книгу, он излагал содержание следующего урока добросовестно, обстоятельно и сухо. Мы знали, что в
совете он так же обстоятельно излагал свое
мнение. Оно было всегда снисходительно и непоколебимо. Мы его уважали, как человека, и добросовестно готовили ему уроки, но история представлялась нам предметом изрядно скучным. Через некоторое время так же честно и справедливо он взвесил свою педагогическую работу, — поставил себе неодобрительный балл и переменил род занятий.
Он было и в настоящем случае прилетел в своем, по его
мнению, очень модном пальто и в цветном шарфе, завязанном огромным бантом, но, по
совету Петра Михайлыча, тотчас же проворно сбегал домой и переоделся в мундир.
Рейнсдорп собрал опять
совет из военных и гражданских своих чиновников и требовал от них письменного
мнения: выступить ли еще противу злодея, или под защитой городских укреплений ожидать прибытия новых войск? На сем
совете действительный статский советник Старов-Милюков один объявил
мнение, достойное военного человека: идти противу бунтовщиков. Прочие боялись новою неудачею привести жителей в опасное уныние и только думали защищаться. С последним
мнением согласился и Рейнсдорп.
— Это опять не твоя забота: хоша и пропил, да не твое, — отрывисто произнес Глеб, который смерть не любил наставлений и того менее
советов и
мнений молодого человека. — Укажи только, куда, примерно, пошел этот Захар, где его найти, а уж рассуждать, каков он есть, мое дело.
Он удержался, однако ж: благоразумные
советы старичка-соседа восторжествовали на этот раз над личным
мнением Глеба, которое, если помнит читатель, заключалось в том, чтобы намять Гришке бока.
— Это благородно и великодушно, — заключал он обыкновенно свой
совет или свой приговор и более не распространялся; и тот, кто его спрашивал или желал знать о каком-нибудь деле его
мнение, никогда не осмеливался вызывать его развивать его мотивы, потому что знал, что в словах «это благородно и великодушно» содержалась вся квинтэссенция его логики.
В период этого думанья княгиня объехала всех близких и именитых родных покойного мужа, всем им объявила о предложении барона и у всех у них испрашивала
совета и
мнения касательно того, что не имеют ли они чего сказать против.
Она немедленно уехала к Бенису и часа через два опять приехала ко мне с блистающим радостью лицом: доктора прямо от меня отправились в
совет гимназии, где подписали общее свидетельство, в котором было сказано, что «совершенно соглашаясь с
мнением г-на доктора Бениса, они считают необходимым возвратить казенного воспитанника Аксакова на попечение родителей в деревню; а к прописанному для больного декокту полагают нелишним прибавить такие-то медикаменты и предписать впоследствии крепительные холодные ванны».
Гаврила Афанасьевич слушал ее доносы, жалобы и мелочные просьбы; Татьяна Афанасьевна поминутно справлялась с ее
мнениями и руководствовалась ее
советами; а Наташа имела к ней неограниченную привязанность и доверяла ей все свои мысли, все движения 16-ти летнего своего сердца.
Последнее
мнение поддержал и отец Сергий, весьма образованный мценский священник, к тому же и музыкант; родители мои нередко прибегали к нему за
советами в домашних недоразумениях. По просьбе отца моего, отец Сергий купил для меня скрипку и подговорил скрипача приезжать на урок два раза в неделю.
— Ну, хорошо, хорошо; я сбит с толку и теперь еще многого не могу сообразить, — отвечал я, точно запыхавшись. — Впрочем, вы хороший человек. Теперь другое дело, и я прошу вашего — не
совета, а
мнения.
Последнее замечание сопровождалось новым взглядом, направленным на графа. Графине, очевидно, хотелось знать
мнение мужа, чтобы потом не вышло привычного заключения, что все в доме творится без его
совета и ведома.
Говорили в городе, что будто бы он был немного деспот в своем семействе, что у него все домашние плясали по его дудке и что его властолюбие прорывалось даже иногда при посторонних, несмотря на то, что он, видимо, стараясь дать жене вес в обществе, называл ее всегда по имени и отчеству, то есть Марьей Ивановной, относился часто к ней за
советами и спрашивал ее
мнения, говоря таким образом: «Как вы думаете, Марья Ивановна?
И все это, взятое вместе, составляло, по
мнению начальства, «твердо обдуманную воспитательную систему, принятую педагогическим
советом на основании глубокого и всестороннего изучения вверенных его руководству детских натур и прочного доверия, питаемого воспитанниками к их воспитателям».
Его справедливые и очень смело высказываемые
мнения, подаваемые им иногда в Государственном
совете против единогласных решений всех членов, — в богатом переплете с золотым обрезом, с собственноручною надписью Шишкова: «Золотые голоса Мордвинова», — постоянно лежали на письменном столе у дяди в кабинете.
Напротив, я сам свои переводы, которых два или три в «Телескопе», подвергал ценсорству Белинского, в отношении русской грамоты, в которой он знаток, а в
мнениях всегда готов с ним посоветоваться и очень часто последовать его
советам.
Друзья Станкевича могли быть уверены, что он не станет им льстить, не скроет своего
мнения, не побоится дать прямой, хотя бы и неприятный
совет.
— Так после же этого!!. — запальчиво вскочил было Феликс Мартынович, но председатель прекратил их прение настойчивым призывом к порядку и продолжал отбирать
мнения членов
совета.
— Господин Фуше имеет свои основания подать
мнение этого рода, — опять-таки уклонился Подвиляньский, обращаясь не к Устинову, но ко всем вообще. — Я прошу позволения напомнить
совету, что прошлого года этот самый Шишкин высидел полторы недели в карцере за грубые дерзости, которые он позволил себе относительно господина Фуше.
— Я мог, — сквозь зубы начал старый князь, холодно поздоровавшись, как и остальные члены семейного
совета, с освобожденным узником, — спасти вас от тюрьмы, от заслуженного вами вполне наказания за глубоко возмущающее душу всякого верноподданного ваше преступление, но я бессилен возвратить вам то положение в обществе, которое вы занимали до сих пор, бессилен снять с вас то клеймо позора, которое наложено на вас, и — выскажу мое
мнение — совершенно справедливо этим обществом.
Быть может сплетня в форме прямого обвинения Дарьи Николаевны в ускорении смерти генеральши Салтыковой и получила бы гораздо большее развитие, если бы не случилось одно обстоятельство, заставившее умолкнуть слишком уж ретивых и громких обвинителей «из общества». Обстоятельство это было «
мнение», высказанное «власть имущей особой», особенно со времени удачного, по ее
мнению,
совета, данного ею покойной генеральше повидать лично Дарью Николаевну, покровительствовавшей последней.
В замке все приуныло. У коменданта составлен был
совет. Пролом стены, недостаток в съестных припасах, изготовления русских к штурму, замеченные в замке, — все утверждало в общем
мнении, что гарнизон не может долее держаться, но что, в случае добровольной покорности, можно ожидать от неприятеля милостивых условий для войска и жителей. Решено через несколько часов послать в русский стан переговорщиков о сдаче. Сам цейгмейстер, убежденный необходимостию, не противился этому решению.
Вращаясь и занимая почетное место среди высшего московского общества, спускаясь до благоговеющего перед ней, по крайней мере по ее
мнению, среднего, Зинаида Павловна поняла, что более открытые ее отношения к ее поверенному шокировали бы ее, не увеличивая наслаждения, и оценила вполне данный в этом смысле Гиршфельдом еще в Т.
совет.
Составив втроем
совет, по каким следам отыскивать одного из важнейших своих членов, отпадшего от поморского согласия, они решились ехать в обратный путь как вернейший, по их
мнению, для встречи с беглецом и для избежания неприятного свидания с русским войском, особенно с заклятым губителем их, Мурзенкою.
Она присоединилась к
мнению, высказанному Стешей, и тревожно поджидала Гиршфельда, уверенная, что кроме него никто не в состоянии дать разумного
совета.
Оставалось, по
мнению товарища прокурора, разделенному и следователем, допросить княжен Маргариту и Лидию Дмитриевну Шестовых, для чего Карамышев, по
совету Невского, и препроводил дело при представлении на распоряжение прокурора т-ского окружного суда. Таким образом, князь Александр Павлович Шестов был признан жертвою гнусного преступления.
Мнение, высказанное «особой», хотя и не в такой ясно определенной форме, слышала она и от других лиц, к которым обращалась за
советом, но «настойчивая старушка» оставалась при своем особом
мнении и всеми силами старалась найти себе союзников и помощников в деле расстройства не нравящегося, скажем более, ужасающего ее брака племянника ее Глебушки с Дарьей Николаевной Ивановой.
Родственники по мужу Салтыковой взволновались. Несмываемое пятно, по их
мнению, налагало на их фамилию это следствие. Они собрались на семейный
совет и выбрали уполномоченного, который явился к «власти имущей в Москве особе».
Военный
совет, на котором князю Андрею не удалось высказать свое
мнение, как он надеялся, оставил в нем неясное и тревожное впечатление. Кто был прав: Долгоруков с Вейротером или Кутузов с Ланжероном и другими, не одобрявшими план атаки, он не знал. «Но неужели нельзя было Кутузову прямо высказать государю свои мысли? Неужели это не может иначе делаться? Неужели из-за придворных и личных соображений должно рисковать десятками тысяч и моею, моею жизнью?» думал он.
Слушая Билибина, он соображал уже, как, приехав к армии, он на военном
совете подаст
мнение, которое одно спасает армию, и как ему одному будет поручено исполнение этого плана.
На
совете, в противность
мнению стариков — Кутузова и князя Шварценберга, было решено немедленно наступать и дать генеральное сражение Бонапарту.
Сперанский рассказал, как на
совете сегодняшнего утра на вопрос у глухого сановника о его
мнении, сановник этот отвечал, что он того же
мнения.
Только поэтому, на
совете в Малоярославце, когда притворяясь, что они, генералы, совещаются, подавая разные
мнения, последнее
мнение простодушного солдата Мутона, сказавшего то, чтò все думали, что надо только уйти как можно скорее, закрыло все рты, и никто, даже Наполеон не мог сказать ничего против этой, всеми сознаваемой истины.
Правитель находился в большом смущении и перепуге. Он не знал, что ему делать: отражать народ силою он не мог, а снизойти к неблагоразумному требованию черни считал за недостойное. Правителя окружала вся его семья, и тут же в среднем покое был его глупый сын, толстоносый Дуназ, и его ближайшие подначальные лица: все они подавали ему различные
советы, но он все их
мнения слушал, но ни на что не решался. Увидев же входящую Нефору, он обрадовался ее приходу и живо воскликнул...
Там, в бывшей гостиной, были собраны по желанию государя не военный
совет (государь любил неопределенность), но некоторые лица, которых
мнения, в предстоящих затруднениях, он желал знать.
Первое различие сект и разделение их на вредные и менее вредные встречаем не ранее 1830 года, когда, высочайше утвержденным, 20 октября 1830 года,
мнением государственного
совета, для руководства в делах о духоборцах, иконоборцах, молоканах, иудействующих и последователях других, признанных особенно вредными ересей, постановлены были правила, напечатанные в «Полном Собрании Законов» [«Второе Полное Собрание Законов», № 4010.].