Неточные совпадения
С
плеч ее по руке до кисти струилась легкая ткань жемчужного цвета, кожа рук, просвечивая сквозь нее, казалась масляной. Она была несравнимо красивее Лидии, и это раздражало Клима. Раздражал докторальный и деловой тон ее, книжная речь и то, что она, будучи моложе
Веры Петровны лет
на пятнадцать, говорила с нею, как старшая.
Вопросительно взглянув
на Варавку,
Вера Петровна пожала
плечами, а Варавка пробормотал...
После завтрака все окружили Райского. Марфенька заливалась слезами: она смочила три-четыре платка.
Вера оперлась ему рукой
на плечо и глядела
на него с томной улыбкой, Тушин серьезно. У Викентьева лицо дружески улыбалось ему, а по носу из глаз катилась слеза «с вишню», как заметила Марфенька и стыдливо сняла ее своим платком.
Вера почти умилилась внутренне, но не смогла ничего ответить ей, а только тяжело перевела дух и положила ей руку
на плечо.
— Останьтесь, останьтесь! — пристала и Марфенька, вцепившись ему в
плечо.
Вера ничего не говорила, зная, что он не останется, и думала только, не без грусти, узнав его характер, о том, куда он теперь денется и куда денет свои досуги, «таланты», которые вечно будет только чувствовать в себе и не сумеет ни угадать своего собственного таланта, ни остановиться
на нем и приспособить его к делу.
Долго шептали они, много раз бабушка крестила и целовала Марфеньку, пока наконец та заснула
на ее
плече. Бабушка тихо сложила ее голову
на подушку, потом уже встала и молилась в слезах, призывая благословение
на новое счастье и новую жизнь своей внучки. Но еще жарче молилась она о
Вере. С мыслью о ней она подолгу склоняла седую голову к подножию креста и шептала горячую молитву.
Оба молчали, не зная, что сталось с беседкой. А с ней сталось вот что. Татьяна Марковна обещала
Вере, что Марк не будет «ждать ее в беседке», и буквально исполнила обещание. Через час после разговора ее с
Верой Савелий, взяв человек пять мужиков, с топорами, спустился с обрыва, и они разнесли беседку часа в два, унеся с собой бревна и доски
на плечах. А бабы и ребятишки, по ее же приказанию, растаскали и щепы.
— Не шути этим, Борюшка; сам сказал сейчас, что она не Марфенька! Пока
Вера капризничает без причины, молчит, мечтает одна — Бог с ней! А как эта змея, любовь, заберется в нее, тогда с ней не сладишь! Этого «рожна» я и тебе, не только девочкам моим, не пожелаю. Да ты это с чего взял: говорил, что ли, с ней, заметил что-нибудь? Ты скажи мне, родной, всю правду! — умоляющим голосом прибавила она, положив ему
на плечо руку.
— А пунцовая лента, а прическа, с длинной, небрежно брошенной прядью волос
на плечо, а пояс с этим изящным бантом, ботинки, прошитые пунцовым шелком! У тебя бездна вкуса,
Вера, я восхищаюсь!
У него упало сердце. Он не узнал прежней
Веры. Лицо бледное, исхудалое, глаза блуждали, сверкая злым блеском, губы сжаты. С головы, из-под косынки, выпадали в беспорядке
на лоб и виски две-три пряди волос, как у цыганки, закрывая ей, при быстрых движениях, глаза и рот.
На плечи небрежно накинута была атласная, обложенная белым пухом мантилья, едва державшаяся слабым узлом шелкового шнура.
— И что приобрела этой страшной борьбой? то, что вы теперь бежите от любви, от счастья, от жизни… от своей
Веры! — сказала она, придвигаясь к нему и кладя руку
на плечо.
Показался свет и рука, загородившая огонь.
Вера перестала смотреть, положила голову
на подушку и притворилась спящею. Она видела, что это была Татьяна Марковна, входившая осторожно с ручной лампой. Она спустила с
плеч на стул салоп и шла тихо к постели, в белом капоте, без чепца, как привидение.
— Да, я не смел вас спросить об этом, — вежливо вмешался Тит Никоныч, — но с некоторых пор (при этом
Вера сделала движение
плечами) нельзя не заметить, что вы,
Вера Васильевна, изменились… как будто похудели… и бледны немножко… Это к вам очень, очень идет, — любезно прибавил он, — но при этом надо обращать внимание
на то, не суть ли это признаки болезни?
Он потрясал в воздухе своей винтовкой. В таком возбужденном состоянии я никогда его не видывал. В глазах Дерсу была видна глубокая
вера в то, что тигр, амба, слышит и понимает его слова. Он был уверен, что тигр или примет вызов, или оставит нас в покое и уйдет в другое место. Прождав 5 минут, старик облегченно вздохнул, затем закурил свою трубку и, взбросив винтовку
на плечо, уверенно пошел дальше по тропинке. Лицо его снова стало равнодушно-сосредоточенным. Он «устыдил» тигра и заставил его удалиться.
И пальцы
Веры Павловны забывают шить, и шитье опустилось из опустившихся рук, и
Вера Павловна немного побледнела, вспыхнула, побледнела больше, огонь коснулся ее запылавших щек, — миг, и они побелели, как снег, она с блуждающими глазами уже бежала в комнату мужа, бросилась
на колени к нему, судорожно обняла его, положила голову к нему
на плечо, чтобы поддержало оно ее голову, чтобы скрыло оно лицо ее, задыхающимся голосом проговорила: «Милый мой, я люблю его», и зарыдала.
Старшая,
Вера, пошла в мать, красавицу англичанку, своей высокой гибкой фигурой, нежным, но холодным и гордым лицом, прекрасными, хотя довольно большими руками и той очаровательной покатостью
плеч, какую можно видеть
на старинных миниатюрах.
Вера Сергеевна постояла несколько минут и, не снимая своей правой руки с локтя брата, левую сильно положила
на плечо Долинского, и, нагнувшись к его голове, сказала ласково...
Вера Сергеевна положила обе свои руки
на плечи Долинского и сказала...
Убить ее, люди добрые, убить? Убить тебя, а? (Глядит ей в глаза, бросает палку, весь дрожит и едва держится
на ногах.
Вера Филипповна его поддерживает, Каркунов смотрит ей в глаза, потом прилегает к
плечу.) За пятнадцать-то лет любви, покоя, за все ее усердие убить хотел. Вот какой я добрый. А еще умирать собираюсь. Нет, я не убью ее, не убью и не свяжу… Пусть живет, как ей угодно; как бы она ни жила, что бы она ни делала, она от добра не отстанет и о душе моей помнить будет.
Я отвернулся, подошел к окну и увидел
Веру Николаевну. С зонтиком
на плече, с легкой белой косынкой
на голове, шла она по саду. Я тотчас вышел из дому и поздоровался с нею.
(Яков, опустив голову, сидит
на стуле, около него убитая страхом Софья; рядом с нею Пётр, задыхающийся; в углу Любовь, спокойной зрительницей. У стола Александр и Надежда. Иван сел.
Вера, стоя сзади, ласково гладит его
плечо и смотрит
на всех круглыми глазами.)
Яков Иваныч вспомнил, что у этих людей тоже нет никакой
веры и что это их нисколько не беспокоит, и жизнь стала казаться ему странною, безумною и беспросветною, как у собаки; он без шапки прошелся по двору, потом вышел
на дорогу и ходил, сжав кулаки, — в это время пошел снег хлопьями, — борода у него развевалась по ветру, он всё встряхивал головой, так как что-то давило ему голову и
плечи, будто сидели
на них бесы, и ему казалось, что это ходит не он, а какой-то зверь, громадный, страшный зверь, и что если он закричит, то голос его пронесется ревом по всему полю и лесу и испугает всех…
— Слава богу, что теперь все больше и больше находится таких людей, которые начинают понимать, что кургузый немецкий пиджак уже трещит
на русских могучих
плечах; которые не стыдятся своего языка, своей
веры и своей родины; которые доверчиво протягивают руки мудрому правительству и говорят: «Веди нас!..»
— Это есть
вера денежная, вся она
на семишниках держится, сёдни свеча, да завтра свеча, ан поглядишь и рубаха с
плеча — дорогая
вера! У татар много дешевле, мулла поборами с крестьян не занимается, чистый человек. А у нас: родился — плати, женился — плати, помер — тащи трёшницу! Конечно, для бога ничего не должно жалеть, и я не о том говорю, а только про то, что бог — он сыт, а мужики — голодны!
Всё еще тяжело дыша и вздрагивая
плечами.
Вера повернулась к нему спиной, полминуты глядела
на небо и сказала...
Тут только Огнев заметил в
Вере перемену. Она была бледна, задыхалась, и дрожь ее дыхания сообщалась и рукам, и губам, и голове, и из прически выбивался
на лоб не один локон, как всегда, а два… Видимо, она избегала глядеть прямо в глаза и, стараясь замаскировать волнение, то поправляла воротничок, который как будто резал ей шею, то перетаскивала свой красный платок с одного
плеча на другое…
Игнатий передернул похолодевшими
плечами и опустил глаза вниз,
на могилу
Веры.
Форова подошла и стала молча за
плечом хозяйки. Подозеров сидел
на земляной насыпи погреба и, держа в левой руке своей худую и бледную ручку глухонемой
Веры, правою быстро говорил с ней глухонемою азбукой. Он спрашивал
Веру, как она живет и что делала в то время, как они не видались.
Синтянина пожала
плечами и, глядя
на Веру, которая вешала
на место портрет, безотчетно опять надела себе
на палец кольцо.
Александра Ивановна нежно прижала падчерицу к
плечу и жарко поцеловала ее в обе щеки. Она была немножко смущена этою шалостью
Веры, и яркий румянец играл
на ее свежих щеках. Подозеров в первый раз видел ее такою оживленною и молодою, какой она была теперь, словно в свои восемнадцать лет.
Рядом с
Верою, с ногами
на нарах, сидел высокий мужчина в кожаных болгарских туфлях-пасталах, — сидел, упершись локтями в колени и положив голову
на руки.
Вера осторожно положила ему ладонь
на плечо. Он поднял голову и чуждо оглядел ее прекрасными черными глазами.
И
Вера Семеновна опять залилась слезами. Брат стоял перед ней, глядел
на ее вздрагивающие
плечи и думал. Думал он не о муках одиночества, какое переживает всякий начинающий мыслить по-новому, по-своему, не о страданиях, какие неизбежны при серьезном душевном перевороте, а о своей оскорбленной программе, о своем уязвленном авторском чувстве.
Вера Дмитриевна тоскливо повела
плечами и быстро двинулась
на скамейке. Как будто птичка забилась, запутавшаяся в сети.
Вера Семеновна между тем незаметно вышла из залы, прошла через кухню в сени, где ожидала ее горничная, подкупленная графом Сигизмундом Владиславовичем, которая накинула ей
на голову платок, а
на плечи тальму и проводила по двору до ворот.
Особенно арапы, нашей
веры, — таких много; так те смотрят, друг дружке
на плечи позабираются…
Пока они шли городом, она не поднимала с головы своего покрывала, и многие спрашивали: кто это такая? Христиане же, проходя, отвечали: это новая христианка! Но потом сами себя вопрошали: где и когда эта женщина крестилась? Как ее христианское имя? Зенон должен знать о ней все, но неизвестно и то, где принял
веру Зенон… Только теперь неудобно было их расспрашивать, так как они идут впереди бодрее всех и
на их
плечи опирается ослабевший епископ…