Неточные совпадения
Наконец, вот и переулок; он поворотил в него полумертвый; тут он был уже наполовину спасен и понимал это: меньше подозрений, к тому же тут сильно
народ сновал, и он стирался в нем, как песчинка. Но все эти мучения до того его обессилили, что он едва двигался. Пот шел из него каплями,
шея была вся смочена «Ишь нарезался!» — крикнул кто-то ему, когда он вышел
на канаву.
Ему нравилось, что эти люди построили жилища свои кто где мог или хотел и поэтому каждая усадьба как будто монумент, возведенный ее хозяином самому себе. Царила в стране Юмала и Укко серьезная тишина, — ее особенно утверждало меланхолическое позвякивание бубенчиков
на шеях коров; но это не была тишина пустоты и усталости русских полей, она казалась тишиной спокойной уверенности коренастого, молчаливого
народа в своем праве жить так, как он живет.
В день, когда царь переезжал из Петровского дворца в Кремль, Москва напряженно притихла.
Народ ее плотно прижали к стенам домов двумя линиями солдат и двумя рядами охраны, созданной из отборно верноподданных обывателей. Солдаты были непоколебимо стойкие, точно выкованы из железа, а охранники, в большинстве, — благообразные, бородатые люди с очень широкими спинами. Стоя плечо в плечо друг с другом, они ворочали тугими
шеями, посматривая
на людей сзади себя подозрительно и строго.
Народ называет эту утиную породу красноголовкой и белобрюшкой, потому что у селезня голова и половина
шеи красновато-кирпичного цвета, а хлупь или брюшко у селезня и утки очень белы и лоснятся
на солнце.
— Нашли тоже и время прийти… — ворчала та, стараясь не смотреть
на Окулка. —
Народу полный кабак, а они лезут… Ты, Окулко, одурел совсем… Возьму вот, да всех в
шею!.. Какой народ-то, поди уж к исправнику побежали.
Гловацкая отгадала отцовский голос, вскрикнула, бросилась к этой фигуре и, охватив своими античными руками худую
шею отца, плакала
на его груди теми слезами, которым, по сказанию нашего
народа, ангелы божии радуются
на небесах. И ни Помада, ни Лиза, безотчетно остановившиеся в молчании при этой сцене, не заметили, как к ним колтыхал ускоренным, но не скорым шагом Бахарев. Он не мог ни слова произнесть от удушья и, не добежав пяти шагов до дочери, сделал над собой отчаянное усилие. Он как-то прохрипел...
С улицы все больше подходило
народа, и один за другим люди молча, вытягивая
шеи, поднимаясь
на носки, втискивались в переулок.
Анну
на шею… полковник….» и он был уже генералом, удостоивающим посещения Наташу, вдову товарища, который по его мечтам, умрет к этому времени, когда звуки бульварной музыки яснее долетели до его слуха, толпы
народа кинулись ему в глаза, и он очутился
на бульваре прежним пехотным штабс-капитаном, ничего незначущим, неловким и робким.
— Пади берегись! — покрикивает Феофан, и
народ сторонится и останавливается и
шею кривит, оглядываясь
на красавца мерина, красавца кучера и красавца барина.
«Вот что! — подумал Федосей, поглаживая усы. — Время думать об девках, когда петля
на шее!» — эй барин! — молвил он осмелившись; — брось ее!.. что теперь за свиданья… опасно показаться в селе… пожалуй,
на грех мастера нет… ох! кабы ты знал, что болтает
народ.
Там видел он высокий эшафот;
Прелестная
на звучные ступени
Всходила женщина… Следы забот,
Следы живых, но тайных угрызений
Виднелись
на лице ее.
НародРукоплескал… Вот кудри золотые
Посыпались
на плечи молодые;
Вот голова, носившая венец,
Склонилася
на плаху… О, творец!
Одумайтесь! Еще момент, злодеи!..
И голова оторвана от
шеи…
Перед фараоном ставят столик с драгоценностями. Он берет самое тяжелое ожерелье и вешает его
на шею Псару. То же делают царица и царевны, так что Псару в конце концов еле может устоять
на ногах под тяжестью драгоценностей, висящих у него
на животе и
на спине. Золото начинают бросать в
народ. Скрибы записывают розданное.
Народ, который может быть свободным, отдает сам свою свободу, сам надевает себе
на шею ярмо, сам не только соглашается с своим угнетением, но ищет его.
Он отсылает их
на эшафот, но там, в самую роковую минуту, дарит им пощаду и жизнь, в виду восторженного
народа, и даже награждает весьма значительными деньгами… хорошенькая племянница директора вне себя от радости, кидается ему
на шею.
— Да, Федор Меркулыч человек был мудрый и благочестивый, — продолжал Смолокуров. — Оттого и тюленем не займовался, опричь рыбы никогда ничего не лавливал. И бешенку
на жир не топил, «грешно, говорил, таку погань в
народ пускать, для того что вкушать ее не показано…». Сынок-от не в батюшку пошел. В тюленя́ весь капитал засадить… Умно, неча сказать… Променял
шило на свайку… Нет, дружище, ежели и вперед он так пойдет, так, едучи в лодке, пуще, чем в бане, угорит.
— Чу! что-то кричат? не везут ли уж его?.. Умру с тоски, коли не удастся его видеть. Говорят, что у него
на шее бочонок с золотом, за который он было хотел, Мати Божия! продать своего короля: колесо-то проедет по нем, бочонок рассыплется, и тогда
народ смело подбирай червончики!
«2-е. Приказать в Москве, в нарочно к тому назначенный и во всем городе обнародованный день, вывезти ее
на первую площадь, и поставя
на эшафот, прочесть перед всем
народом заключенную над нею в юстиц-коллегии сентецию, с исключением из оной, как выше сказано, названия родов ее мужа и отца, с привосокуплением к тому того ее императорского величества указа, а потом приковать ее, стоящую
на том же эшафоте, к столбу, и прицепить
на шею лист с надписью большими словами: «мучительница и душегубица».
Неистовые, рассвирепевшие опричники, получив от своего не менее неистового начальника страшное приказание, освященное именем царя, бросились
на безоружные толпы
народа и начали убивать, не разбирая ни пола, ни возраста; сотни живых людей утонули в реке, брошенные туда извергами, с привязанными
на шею камнями или обезображенными трупами своих же сограждан.
Полицейский старательный чиновник, найдя неприличным присутствие трупа
на дворе его сиятельства, приказал драгунам вытащить тело
на улицу. Два драгуна взялись за изуродованные ноги и поволокли тело. Окровавленная измазанная в пыли, мертвая, бритая голова
на длинной
шее, подворачиваясь волочилась по земле.
Народ жался прочь от трупа.
Высокий малый,
на которого он наткнулся, вцепился руками в тонкую
шею Верещагина и с диким криком, с ним вместе, упал под ноги навалившегося ревущего
народа.
Один плешивый генерал с Георгием
на шее стоял прямо за спиной священника и не крестясь (очевидно немец) терпеливо дожидался конца молебна, который он считал нужным выслушать вероятно для возбуждения патриотизма русского
народа.
«О Господи, народ-то чтò зверь, где же живому быть!» слышалось в толпе. «И малый-то молодой… должно из купцов, то-то
народ!., сказывают не тот… как же не тот… О Господи!.. Другого избили, говорят, чуть жив… Эх,
народ… Кто греха не боится…», говорили теперь те же люди, с болезненно-жалостным выражением глядя
на мертвое тело с посиневшим измазанным кровью и пылью лицом и с разрубленною длинною, тонкою
шеей.
Неужели надо искать эти midi à quatorze heures, [трудности там, где их нет,] когда так всё ясно и просто, особенно ясно и просто для самого
народа,
на шее которого мы сидим и едем? Ведь это детям можно воображать, что не лошадь их везет, а они сами едут посредством махания кнута, но нам-то, взрослым, можно, казалось бы, понять, откуда голод
народа.
Неужели нужно или клеветать
на него, как бессовестно делают одни, говоря, что
народ беден оттого, что он ленив и пьяница; или обманывать самого себя, как делают другие, говоря, что
народ беден только оттого, что мы не успели еще передать ему всей мудрости нашей культуры, а что мы вот с завтрашнего дня начнем, не утаивая ничего, передавать ему всю эту нашу мудрость, и тогда уж он перестанет быть беден; и потому нам нечего стыдиться того, что мы теперь живем
на его
шее, — всё это для его блага?
У мундира-то языка нет, а то бы
на весь
народ закричал «
шили меня, братцы,
на крадены денежки!»