Неточные совпадения
И воображают,
несчастные, что еще они выше толпы: «Мы-де служим, где, кроме нас, никто не служит; мы в первом ряду кресел, мы на бале у
князя N, куда только нас пускают»…
— Или идиотка; впрочем, я думаю, что и сумасшедшая. У нее был ребенок от
князя Сергея Петровича (по сумасшествию, а не по любви; это — один из подлейших поступков
князя Сергея Петровича); ребенок теперь здесь, в той комнате, и я давно хотел тебе показать его.
Князь Сергей Петрович не смел сюда приходить и смотреть на ребенка; это был мой с ним уговор еще за границей. Я взял его к себе, с позволения твоей мамы. С позволения твоей мамы хотел тогда и жениться на этой…
несчастной…
Бедная,
несчастная!»
Князь вдруг и совершенно поверил.
— Да, мы не имеем ни малейшего понятия о том, что делается с этими
несчастными, а надо это знать, — прибавил Нехлюдов, глядя на старого
князя, который, завязавшись салфеткой, сидел у стола за крюшоном и в это самое время оглянулся на Нехлюдова.
— Вержембицкая отличная актриса, гораздо лучше Сопняковой, — пропищал из угла плюгавенький человек с усиками и в очках.
Несчастный! он втайне сильно вздыхал по Сопняковой, а
князь не удостоил его даже взглядом.
—
Князь, пожалейте этого…
несчастного; не прогоняйте его сегодня.
Наконец, хотя бессовестно и непорядочно так прямо преследовать человека, но я вам прямо скажу: я пришел искать вашей дружбы, милый мой
князь; вы человек бесподобнейший, то есть не лгущий на каждом шагу, а может быть, и совсем, а мне в одном деле нужен друг и советник, потому что я решительно теперь из числа
несчастных…
Во-вторых, оказывается, что тут вовсе не было ни малейшего воровства-мошенничества даже со стороны Чебарова; это важный пункт даже и для меня, потому что
князь давеча, разгорячившись, упомянул, будто и я того же мнения о воровстве-мошенничестве в этом
несчастном деле.
При такой поспешности даже самые лучшие друзья
князя, если б он имел таковых, должны были бы разочароваться в своих усилиях «спасти»
несчастного сумасброда.
— Я, милый
князь, завтра чем свет еду по этому
несчастному делу (ну, вот о дяде-то) в Петербург; представьте себе: всё это верно, и все уже знают, кроме меня.
Он не ошибся: Евгений Павлович принял самое горячее участие в судьбе
несчастного «идиота», и, вследствие его стараний и попечений,
князь попал опять за границу в швейцарское заведение Шнейдера.
Вице-губернатор покраснел. В первый раз еще приходилось ему встретиться с семейством
князя после
несчастного с ним случая. Несколько минут он заметно колебался. Отказать было чересчур жестоко; но, с другой стороны, принять он стыдился и боялся за самого себя.
В последний вечер перед сдачей должности своей
несчастный смотритель сидел, понурив голову, в сырой и мрачной камере
князя. Сальная овечка тускло горела на столе. Невдалеке от нее валялся огрызок огурца на тарелке и стоял штоф водки, собственно для Медиокритского купленный, из которого он рюмочку — другую уже выпил;
князь ходил взад и вперед. Видимо, что между ними происходил очень серьезный разговор.
— Ужасен! — продолжал
князь. — Он начинает эту бедную женщину всюду преследовать, так что муж не велел, наконец, пускать его к себе в дом; он затевает еще больший скандал: вызывает его на дуэль; тот, разумеется, отказывается; он ходит по городу с кинжалом и хочет его убить, так что муж этот принужден был жаловаться губернатору — и нашего
несчастного любовника, без копейки денег, в одном пальто, в тридцать градусов мороза, высылают с жандармом из города…
Я прождал у нее целый час,
князь тоже; генерал в припадке великодушия (хотя и очень перепугался сам) хотел не отходить всю ночь от «постели
несчастной», но через десять минут заснул в зале, еще в ожидании доктора, в креслах, где мы его так и оставили.
Фарлаф… ужели?»
В лице печальном изменясь,
Встает со стула старый
князь,
Спешит тяжелыми шагами
К
несчастной дочери своей,
Подходит; отчими руками
Он хочет прикоснуться к ней...
Дело было в том, что храбрый генерал называл «выручкой» то дело в
несчастном Даргинском походе, в котором действительно погиб бы весь отряд с
князем Воронцовым, командовавшим им, если бы его не выручили вновь подошедшие войска.
Я думал, не замышлял ли этот
несчастный человек похитить, в отсутствие
князя, его власть (что, конечно, оправдывало бы его гнев), но оказалось, что ничего подобного не бывало.
Иногда посещал его
князь Пожар-кий, изредка Авраамий Палицын и
князь Черкасский; но безотлучно находились при нем добрый его служитель и верный Кирша, которому удавалось иногда веселыми своими рассказами рассеивать на несколько минут мрачные мысли и глубокое уныние, овладевшие душою
несчастного юноши.
Венецейцы, греки и морава
Что ни день о русичах поют,
Величают
князя Святослава.
Игоря отважного клянут.
И смеется гость земли немецкой,
Что, когда не стало больше сил.
Игорь-князь в Каяле половецкой
Русские богатства утопил.
И бежит молва про удалого,
Будто он, на Русь накликав зло.
Из седла,
несчастный, золотого
Пересел в кощеево седло…
Приумолкли города, и снова
На Руси веселье полегло.
Елпидифор Мартыныч между тем, объясняя себе увеличившееся беспокойство
князя все еще его
несчастною привязанностью к Жиглинской, решился окончательно разочаровать его в этой госпоже и, если возможно будет, даже совершенно втоптать ее в грязь в его глазах.
— Вот эта ж самая служба родине, — заговорил он немножко нараспев и вкрадчивым голосом, — я думаю, и нуждалась бы, чтобы вы не расходились с
князем: он — человек богатый ж и влиятельный, и добрый! Мы ж поляки, по нашему
несчастному политическому положению, не должны ничем пренебрегать, и нам извинительны все средства, даже обман, кокетство и лукавство женщин…
— Разве ж красота женская способна так изменить человека? — сказал, пожимая плечами, Жуквич. — А я ж полагаю, что
князь мне будет даже мстить, что я передал вам о положении моих
несчастных собратов.
— Оттого, что я довольно им давал и документ даже насчет этого нарочно сохранил, — проговорил
князь и, проворно встав с своего места, вынул из бюро пачку писем, взял одно из них и развернул перед глазами Елены. — На, прочти!.. — присовокупил он, показывая на две, на три строчки письма, в которых говорилось: «Вы, мой милый
князь, решительно наш второй Походяшев: вы так же нечаянно, как и он, подошли и шепнули, что отдаете в пользу
несчастных польских выходцев 400 тысяч франков. Виват вам!»
Думала потом написать к
князю и попросить у него денег для ребенка, —
князь, конечно, пришлет ей, — но это прямо значило унизиться перед ним и, что еще хуже того, унизиться перед его супругой, от которой он, вероятно, не скроет этого, и та, по своей пошлой доброте, разумеется, будет еще советовать ему помочь
несчастной, — а Елена скорее готова была умереть, чем вынести подобное самоуничижение.
— Я и не понимаю после этого ничего!.. — произнес
князь. — А вот еще один вопрос, — присовокупил он, помолчав немного. — Я буду с вами говорить вполне откровенно: Миклаков этот — человек очень умный, очень честный; но он в жизни перенес много неудач и потому, кажется, имеет
несчастную привычку к вину… Как он теперь — предается этому или нет?
Бегушев решился допечь
князя до последней степени и посадить его, если это нужно будет, даже в тюрьму. Хлопотать по этому делу он предположил сам, рассуждая, что помогать ему истинно
несчастным вряд ли удастся; по крайней мере он будет наказывать негодяев, — и это тоже в своем роде доброе дело.
— Ах, это
несчастная сирота,
князь! Они ее часто берут.
На самом краю сего оврага снова начинается едва приметная дорожка, будто выходящая из земли; она ведет между кустов вдоль по берегу рытвины и наконец, сделав еще несколько извилин, исчезает в глубокой яме, как уж в своей норе; но тут открывается маленькая поляна, уставленная несколькими высокими дубами; посередине в возвышаются три кургана, образующие правильный треугольник; покрытые дерном и сухими листьями они похожи с первого взгляда на могилы каких-нибудь древних татарских
князей или наездников, но, взойдя в середину между них, мнение наблюдателя переменяется при виде отверстий, ведущих под каждый курган, который служит как бы сводом для темной подземной галлереи; отверстия так малы, что едва на коленах может вползти человек, ко когда сделаешь так несколько шагов, то пещера начинает расширяться всё более и более, и наконец три человека могут идти рядом без труда, не задевая почти локтем до стены; все три хода ведут, по-видимому, в разные стороны, сначала довольно круто спускаясь вниз, потом по горизонтальной линии, но галлерея, обращенная к оврагу, имеет особенное устройство: несколько сажен она идет отлогим скатом, потом вдруг поворачивает направо, и горе любопытному, который неосторожно пустится по этому новому направлению; она оканчивается обрывом или, лучше сказать, поворачивает вертикально вниз: должно надеяться на твердость ног своих, чтоб спрыгнуть туда; как ни говори, две сажени не шутка; но тут оканчиваются все искусственные препятствия; она идет назад, параллельно верхней своей части, и в одной с нею вертикальной плоскости, потом склоняется налево и впадает в широкую круглую залу, куда также примыкают две другие; эта зала устлана камнями, имеет в стенах своих четыре впадины в виде нишей (niches); посередине один четвероугольный столб поддерживает глиняный свод ее, довольно искусно образованный; возле столба заметна яма, быть может, служившая некогда вместо печи
несчастным изгнанникам, которых судьба заставляла скрываться в сих подземных переходах; среди глубокого безмолвия этой залы слышно иногда журчание воды: то светлый, холодный, но маленький ключ, который, выходя из отверстия, сделанного, вероятно, с намерением, в стене, пробирается вдоль по ней и наконец, скрываясь в другом отверстии, обложенном камнями, исчезает; немолчный ропот беспокойных струй оживляет это мрачное жилище ночи...
— Madame la princesse… un pauvre expatrie… malheur continuel… les princes russes sont si gene-reux… [Княгиня… бедный эмигрант… бесконечно
несчастный… Русские
князья так щедры… (фр.)] — увивалась около кресел одна личность в истасканном сюртуке, пестром жилете, в усах, держа картуз на отлете, и с подобострастною улыбкой.
Стр. 55. «В 941 году, воспользовавшись
несчастной войною империи с болгарами, Игорь пошел на греков». Удивительно, как неудачно г. Жеребцов навязывает
князьям русским дипломатические соображения. Действительно, Симеон болгарский вел войну с императором Романом, но только это было в 929 году. Игорь опоздал 12-ю годами у г. Жеребцова; в 941 году, когда он пошел на греков, то, по известиям наших летописей, «послаша болгаре весть ко царю, яко идут Русь на Царьград».
Андашевский. Да-с, да!.. По крайней мере почин в этом ей прямо принадлежит!.. Тогда этот
несчастный Вуланд помер; экспедицию его, я знал, что по многим обстоятельствам нельзя было оставить без начальника, а между тем граф заболел, и таким образом обязанность выбора легла на мне; но я решительно не знал, кого назначить, так что говорю, наконец, об этом жене… Она мне и посоветовала. «Чего ж, говорит, тебе лучше: попроси
князя Янтарного принять это место!.. Может быть, он и согласится».
Не то стащу, если куражиться будешь; не куражься!» Такая краткая, но сильная речь удивила присутствующих; еще более все удивились, когда заметили, что Семен Иванович, услышав все это и увидав перед собою такое лицо, до того оторопел и пришел в смущение и робость, что едва-едва и только сквозь зубы, шепотом, решился пробормотать необходимое возражение: «Ты,
несчастный, ступай, — сказал он, — ты,
несчастный, вор ты! слышь, понимаешь? туз ты,
князь, тузовый ты человек!»
Старая княгиня и княжна Маруся стояли в комнате молодого
князя, ломали пальцы и умоляли. Умоляли они так, как только могут умолять
несчастные, плачущие женщины: Христом-богом, честью, прахом отца.
В одном из своих писем
князь Радзивил говорит самозванке: «Я смотрю на предприятие вашего высочества, как на чудо провидения, которое бдит над нашею
несчастною страной.
Кроткий слепой ребенок пробудил в душе доброго толстяка самое живое сострадание, и под впечатлением этого чувства он написал письмо своему бывшему воспитаннику, который уже около семи лет изучал за границей медицину: подробно изложив всю историю слепоты
несчастной девочки, он спрашивал совета у
князя Виталия, к какому врачу обратиться для серьезного пользования малютки и кто из них может вернуть ей зрение.
Мы видели
несчастную молодую женщину в роковой вечер неожиданной для нее встречи с матерью в салонах «волоокой» Доры, отметили то подобострастно-покорное выражение ее прелестного личика и не менее прелестных глаз, взгляд которых искал, казалось, постоянно указаний во взгляде ее повелителя —
князя Облонского.
— Да! — продолжал
князь глухим голосом. —
Несчастная имела любовника.
Отыскали наконец… Бедный,
несчастный Антон! не застал царевича в живых. Даньяр лежал в беспамятстве на трупе сына; он не видел лекаря, а то б убил его. Татаре бросились было на Антона, но его освободили недельщики, присланные уж с приказанием великого
князя взять его под стражу и заковать в железа. Антон не противился; он знал, что участь его решена, он понимал Ивана Васильевича и помнил, что слово грозного владыки не мимо идет. Невинный, он должен был подклонить голову под топор палача.
А винен был этот
несчастный сын, женатый на племяннице Софии Фоминишны, дочери Андрея Палеолога, только в том, что София подарила ей какое-то дорогое узорочье первой жены Иоанновой, которого великий
князь обыскался. Это узорочье нужно было великому
князю только для придирки: взамен снизал он Руси богатое ожерелье, в котором красовались Верея, Ярославец и Белоозеро.
Все эти сочувствующие несчастью, обрушившемуся на дом княгини Полторацкой, собрались, повторяем, в Зиновьеве отдать последний долг покойной. Они рассыпались перед молодым
князем в своих сожалениях и тревогах за будущее
несчастной сироты — княжны.
«Как я мог поверить, что честный и самоотверженный друг мой,
князь Владимир, мог быть способен на такой гнусный поступок, как оклеветание отца и дяди своей невесты? Я, подлый, гадкий, низкий себялюбец, порадовался возможности столкнуть с высоты своего соперника и без того
несчастного, умирающего, быть может, теперь от истязаний, произведенных пытками, приговоренного бесповоротно к смерти», — пронеслось самообвинение в голове Якова Потаповича.
— Всемогущим богом, — кричали осужденные, кланяясь народу, — нашим и вашим богом клянемся, мы невинны! Господи! Ты видишь, мы невинны, и знаешь наших оговорщиков перед великим
князем… Мамон, Русалка, дадите ответ на том свете!.. Иноземцы,
несчастные, зачем вы сюда приехали? Берегитесь… Во имя отца и сына и…
«Тайна! Какая тайна?.. Просто с пьяна городит вздор… — пронеслось в его голове. — Надо все-таки его видеть…
несчастный… пьян и весь в грязи…» — припомнил
князь слова Тихона.
Мы знаем истинную причину такого, оставшегося для современников, не посвященных в роман юности Потемкина, странного душевного состояния светлейшего
князя, этого «
несчастного баловня счастия».
Интрига графини Переметьевой стала ясна Григорию Александровичу. Устройство этого свидания было местью со стороны отвергнутой невесты
князя Святозарова. Григорий Александрович знал подробности сватовства
князя в Москве — она и уведомила
князя, она и направила орудие смерти на голову
несчастного Костогорова, получившего пулю в сердце, предназначенную для него, Потемкина.
Сам
князь Василий жил по-прежнему вдали от двора, который почти постоянно пребывал в Александровской слободе, находившейся в восьмидесяти верстах от столицы, и лишь наездом царь бывал в последней, ознаменовывая почти каждой свой приезд потоками крови, буквально залившей этот
несчастный город, где не было улицы, не было даже церковной паперти, не окрашенных кровью жертв, подчас ни в чем неповинных.
Великий
князь поспешил в Зимний дворец в сопровождении своего адъютанта и друга детства Владимира Федоровича Адлерберга и нашел свою
несчастную мать в таком отчаянии, что все его попытки успокоить и утешить ее были напрасны. Она была убеждена, что ее обманывают, и что ее возлюбленный сын уже не существует.
Правда, что ростовщик, отец этого, возведенного Декроза в
князья, московского савраса, действительно был миллионер, но нажил эти миллионы самым грязным образом, пустив по миру немало
несчастных людей, что было известно всей Москве.
Иные кричат: «Что ж мы бояр и
князей его милости сатаны встречаем без хлеба и соли?.. разве у нас недостало его?..» И вслед за тем сыплется на
несчастных каменный град.