Неточные совпадения
Хлестаков (защищая рукою кушанье).Ну, ну, ну… оставь,
дурак! Ты привык там обращаться с другими: я, брат,
не такого рода! со мной
не советую… (
Ест.)Боже мой, какой суп! (Продолжает
есть.)Я думаю, еще ни один человек в мире
не едал такого супу: какие-то перья плавают вместо масла. (Режет курицу.)Ай, ай, ай, какая курица! Дай жаркое! Там супу немного осталось, Осип, возьми себе. (Режет жаркое.)Что это за жаркое? Это
не жаркое.
Хлестаков. Я с тобою,
дурак,
не хочу рассуждать. (Наливает суп и
ест.)Что это за суп? Ты просто воды налил в чашку: никакого вкусу нет, только воняет. Я
не хочу этого супу, дай мне другого.
Осклабился, товарищам
Сказал победным голосом:
«Мотайте-ка на ус!»
Пошло, толпой подхвачено,
О крепи слово верное
Трепаться: «Нет змеи —
Не будет и змеенышей!»
Клим Яковлев Игнатия
Опять ругнул: «
Дурак же ты!»
Чуть-чуть
не подрались!
Если бы Левин
не имел свойства объяснять себе людей с самой хорошей стороны, характер Свияжского
не представлял бы для него никакого затруднения и вопроса; он бы сказал себе:
дурак или дрянь, и всё бы
было ясно.
И Левину смутно приходило в голову, что
не то что она сама виновата (виноватою она ни в чем
не могла
быть), но виновато ее воспитание, слишком поверхностное и фривольное («этот
дурак Чарский: она, я знаю, хотела, но
не умела остановить его»), «Да, кроме интереса к дому (это
было у нее), кроме своего туалета и кроме broderie anglaise, у нее нет серьезных интересов.
Но он
не мог сказать
дурак, потому что Свияжский
был несомненно
не только очень умный, но очень образованный и необыкновенно просто носящий свое образование человек.
У него
был злой язык: под вывескою его эпиграммы
не один добряк прослыл пошлым
дураком; его соперники, завистливые водяные медики, распустили слух, будто он рисует карикатуры на своих больных, — больные взбеленились, почти все ему отказали.
—
Дурак! когда захочу продать, так продам. Еще пустился в рассужденья! Вот посмотрю я: если ты мне
не приведешь сейчас кузнецов да в два часа
не будет все готово, так я тебе такую дам потасовку… сам на себе лица
не увидишь! Пошел! ступай!
Он увидел на месте, что приказчик
был баба и
дурак со всеми качествами дрянного приказчика, то
есть вел аккуратно счет кур и яиц, пряжи и полотна, приносимых бабами, но
не знал ни бельмеса в уборке хлеба и посевах, а в прибавленье ко всему подозревал мужиков в покушенье на жизнь свою.
— Вы думаете: «
Дурак,
дурак этот Петух! зазвал обедать, а обеда до сих пор нет».
Будет готов, почтеннейший.
Не успеет стриженая девка косы заплесть, как он
поспеет.
— Ну, может
быть, это вам так показалось: он только что масон, а такой
дурак, какого свет
не производил.
Когда дорога понеслась узким оврагом в чащу огромного заглохнувшего леса и он увидел вверху, внизу, над собой и под собой трехсотлетние дубы, трем человекам в обхват, вперемежку с пихтой, вязом и осокором, перераставшим вершину тополя, и когда на вопрос: «Чей лес?» — ему сказали: «Тентетникова»; когда, выбравшись из леса, понеслась дорога лугами, мимо осиновых рощ, молодых и старых ив и лоз, в виду тянувшихся вдали возвышений, и перелетела мостами в разных местах одну и ту же реку, оставляя ее то вправо, то влево от себя, и когда на вопрос: «Чьи луга и поемные места?» — отвечали ему: «Тентетникова»; когда поднялась потом дорога на гору и пошла по ровной возвышенности с одной стороны мимо неснятых хлебов: пшеницы, ржи и ячменя, с другой же стороны мимо всех прежде проеханных им мест, которые все вдруг показались в картинном отдалении, и когда, постепенно темнея, входила и вошла потом дорога под тень широких развилистых дерев, разместившихся врассыпку по зеленому ковру до самой деревни, и замелькали кирченые избы мужиков и крытые красными крышами господские строения; когда пылко забившееся сердце и без вопроса знало, куды приехало, — ощущенья, непрестанно накоплявшиеся, исторгнулись наконец почти такими словами: «Ну,
не дурак ли я
был доселе?
— Партии нет возможности оканчивать, — говорил Чичиков и заглянул в окно. Он увидел свою бричку, которая стояла совсем готовая, а Селифан ожидал, казалось, мановения, чтобы подкатить под крыльцо, но из комнаты
не было никакой возможности выбраться: в дверях стояли два дюжих крепостных
дурака.
Но еще более бранил себя за то, что заговорил с ним о деле, поступил неосторожно, как ребенок, как
дурак: ибо дело совсем
не такого роду, чтобы
быть вверену Ноздреву…
Потянувши впросонках весь табак к себе со всем усердием спящего, он пробуждается, вскакивает, глядит, как
дурак, выпучив глаза, во все стороны, и
не может понять, где он, что с ним
было, и потом уже различает озаренные косвенным лучом солнца стены, смех товарищей, скрывшихся по углам, и глядящее в окно наступившее утро, с проснувшимся лесом, звучащим тысячами птичьих голосов, и с осветившеюся речкою, там и там пропадающею блещущими загогулинами между тонких тростников, всю усыпанную нагими ребятишками, зазывающими на купанье, и потом уже наконец чувствует, что в носу у него сидит гусар.
— Вот
дурак! — сказал он, улыбаясь, и потом, помолчав немного: — Я так совсем
не так, как ты: я думаю, что, если бы можно
было, я сначала хотел бы сидеть с ней рядом и разговаривать…
— То
есть вы этим выражаете, что я хлопочу в свой карман.
Не беспокойтесь, Родион Романович, если б я хлопотал в свою выгоду, то
не стал бы так прямо высказываться,
не дурак же ведь я совсем. На этот счет открою вам одну психологическую странность. Давеча я, оправдывая свою любовь к Авдотье Романовне, говорил, что
был сам жертвой. Ну так знайте же, что никакой я теперь любви
не ощущаю, н-никакой, так что мне самому даже странно это, потому что я ведь действительно нечто ощущал…
—
Не только драньем вихров, но даже и помелом
было бы полезно обойтись с иными
дураками. Я
не о покойнике теперь говорю! — отрезала Катерина Ивановна провиантскому.
Так вот если бы ты
не был дурак,
не пошлый
дурак,
не набитый
дурак,
не перевод с иностранного… видишь, Родя, я сознаюсь, ты малый умный, но ты
дурак! — так вот, если б ты
не был дурак, ты бы лучше ко мне зашел сегодня, вечерок посидеть, чем даром-то сапоги топтать.
— Так ведь они же надо мной сами смеяться
будут, скажут:
дурак, что
не взял.
Кудряш. Вота!
Есть от чего с ума сходить! Только вы смотрите, себе хлопот
не наделайте, да и ее-то в беду
не введите! Положим, хоть у нее муж и
дурак, да свекровь-то больно люта.
Дико́й. Да что ты ко мне лезешь со всяким вздором! Может, я с тобой и говорить-то
не хочу. Ты должен
был прежде узнать, в расположении я тебя слушать,
дурака, или нет. Что я тебе — ровный, что ли? Ишь ты, какое дело нашел важное! Так прямо с рылом-то и лезет разговаривать.
Вот еще какие земли
есть! Каких-то, каких-то чудес на свете нет! А мы тут сидим, ничего
не знаем. Еще хорошо, что добрые люди
есть; нет-нет да и услышишь, что на белом свету делается; а то бы так
дураками и померли.
Кнуров. Совершенную правду вы сказали. Ювелир —
не простой мастеровой, он должен
быть художником. В нищенской обстановке, да еще за
дураком мужем, она или погибнет, или опошлится.
— Помилуйте, Петр Андреич! Что это вы затеяли! Вы с Алексеем Иванычем побранились? Велика беда! Брань на вороту
не виснет. Он вас побранил, а вы его выругайте; он вас в рыло, а вы его в ухо, в другое, в третье — и разойдитесь; а мы вас уж помирим. А то: доброе ли дело заколоть своего ближнего, смею спросить? И добро б уж закололи вы его: бог с ним, с Алексеем Иванычем; я и сам до него
не охотник. Ну, а если он вас просверлит? На что это
будет похоже? Кто
будет в
дураках, смею спросить?
— Это — плохо, я знаю. Плохо, когда человек во что бы то ни стало хочет нравиться сам себе, потому что встревожен вопросом:
не дурак ли он? И догадывается, что ведь если
не дурак, тогда эта игра с самим собой, для себя самого, может сделать человека еще хуже, чем он
есть. Понимаете, какая штука?
— Я в политике ни черта
не смыслю, но вы, милый мой, превосходно отделали их… А этот Платон — вы ему
не верьте. Он —
дурак, но хитрый. И — сластоежка. Идемте, сейчас я
буду развлекать публику.
— Нет! — крикнул Дронов. — Честному человеку —
не предложат! Тебе — предлагали? Ага! То-то! Нет, он знал, с кем говорит, когда говорил со мной, негодяй! Он почувствовал: человек обозлен, ну и… попробовал. Поторопился,
дурак! Я, может
быть, сам предложил бы…
— Ага, эта — вы? Опять — вы? Нет, я
не дурак. Бумаги дайте… я жаловаться
буду. Губернатору.
— Ты бы,
дурак, молчал,
не путался в разговор старших-то. Война —
не глупость. В пятом году она вон как народ расковыряла. И теперь, гляди, то же
будет… Война — дело страшное…
— Выпустили меня третьего дня, и я все еще
не в себе. На родину, — а где у меня родина,
дураки! Через четыре дня должна ехать, а мне совершенно необходимо жить здесь.
Будут хлопотать, чтоб меня оставили в Москве, но…
— Так вот, значит: у одних — обман зрения, у других — классовая интуиция. Ежели рабочий воспринимает учение, ядовитое для хозяина, хозяин — буде он
не дурак — обязан несколько ознакомиться с этим учением. Может
быть, удастся подпортить его. В Европах весьма усердно стараются подпортить, а наши юные буржуйчики тоже
не глухи и
не слепы. Замечаются попыточки организовать классовое самосознание, сочиняют какое-то неославянофильство, Петра Великого опрокидывают и вообще… шевелятся.
—
Был проповедник здесь, в подвале жил, требухой торговал на Сухаревке. Учил: камень —
дурак, дерево —
дурак, и бог —
дурак! Я тогда молчал. «Врешь, думаю, Христос — умен!» А теперь — знаю: все это для утешения! Все — слова. Христос тоже — мертвое слово. Правы отрицающие, а
не утверждающие. Что можно утверждать против ужаса? Ложь. Ложь утверждается. Ничего нет, кроме великого горя человеческого. Остальное — дома, и веры, и всякая роскошь, и смирение — ложь!
—
Дурак надутый, а хочет
быть жуликом. Либерал, а — чего добиваются либералы? Права
быть консерваторами. Думают, что это
не заметно в них! А ведь добьются своего, — как думаешь?
Бальзаминова. А ты, Миша,
не обижайся! Пословица-то говорит, что «
дуракам счастье». Ну, вот нам счастье и вышло. За умом
не гонись, лишь бы счастье
было. С деньгами-то мы и без ума проживем.
— И порядка больше, — продолжал Тарантьев, — ведь теперь скверно у тебя за стол сесть! Хватишься перцу — нет, уксусу
не куплено, ножи
не чищены; белье, ты говоришь, пропадает, пыль везде — ну, мерзость! А там женщина
будет хозяйничать: ни тебе, ни твоему
дураку, Захару…
— Оттреплет этакий барин! — говорил Захар. — Такая добрая душа; да это золото — а
не барин, дай Бог ему здоровья! Я у него как в царствии небесном: ни нужды никакой
не знаю, отроду
дураком не назвал; живу в добре, в покое,
ем с его стола, уйду, куда хочу, — вот что!.. А в деревне у меня особый дом, особый огород, отсыпной хлеб; мужики все в пояс мне! Я и управляющий и можедом! А вы-то с своим…
—
Не туда, здесь ближе, — заметил Обломов. «
Дурак, — сказал он сам себе уныло, — нужно
было объясниться! Теперь пуще разобидел.
Не надо
было напоминать: оно бы так и прошло, само бы забылось. Теперь, нечего делать, надо выпросить прощение».
— Так вот, милейший Реймер, когда вам
будет скучно, приходите сюда и улыбнитесь. Там, за окном, сидит
дурак.
Дурак, купленный дешево, в рассрочку, надолго. Он сопьется от скуки или сойдет с ума… но
будет ждать, сам
не зная чего. Да вот и он!
К тому времени я уже два года жег зеленую лампу, а однажды, возвращаясь вечером (я
не считал нужным, как сначала, безвыходно сидеть дома 7 часов), увидел человека в цилиндре, который смотрел на мое зеленое окно
не то с досадой,
не то с презрением. «Ив — классический
дурак! — пробормотал тот человек,
не замечая меня. — Он ждет обещанных чудесных вещей… да, он хоть имеет надежды, а я… я почти разорен!» Это
были вы. Вы прибавили: «Глупая шутка.
Не стоило бросать денег».
— Какой я
дурак был, если это правда! Да нет,
быть не может!
«Странный, необыкновенный человек! — думала она. — Все ему нипочем, ничего в грош
не ставит! Имение отдает, серьезные люди у него —
дураки, себя несчастным называет! Погляжу еще, что
будет!»
— Тогда
не будет в мире
дурака глупее меня… Я надоем тебе жестоко.
Подошел и я — и
не понимаю, почему мне этот молодой человек тоже как бы понравился; может
быть, слишком ярким нарушением общепринятых и оказенившихся приличий, — словом, я
не разглядел
дурака; однако с ним сошелся тогда же на ты и, выходя из вагона, узнал от него, что он вечером, часу в девятом, придет на Тверской бульвар.
Катерина Николаевна стремительно встала с места, вся покраснела и — плюнула ему в лицо. Затем быстро направилась
было к двери. Вот тут-то
дурак Ламберт и выхватил револьвер. Он слепо, как ограниченный
дурак, верил в эффект документа, то
есть — главное —
не разглядел, с кем имеет дело, именно потому, как я сказал уже, что считал всех с такими же подлыми чувствами, как и он сам. Он с первого слова раздражил ее грубостью, тогда как она, может
быть, и
не уклонилась бы войти в денежную сделку.
— Лиза, я сам знаю, но… Я знаю, что это — жалкое малодушие, но… это — только пустяки и больше ничего! Видишь, я задолжал, как
дурак, и хочу выиграть, только чтоб отдать. Выиграть можно, потому что я играл без расчета, на ура, как
дурак, а теперь за каждый рубль дрожать
буду…
Не я
буду, если
не выиграю! Я
не пристрастился; это
не главное, это только мимолетное, уверяю тебя! Я слишком силен, чтоб
не прекратить, когда хочу. Отдам деньги, и тогда ваш нераздельно, и маме скажи, что
не выйду от вас…
— А что ж ты сама со мной
не заговаривала, коли я
был такой
дурак?
— Тонечка, голубушка,
спой эту песню про Волгу, — умолял он. — Уважь единоутробного брата… а?.. Привалова
не стесняйся, он отличный малый, хоть немножко и того (Веревкин многозначительно повертел около лба пальцем), понимаешь — славянофил своего рода. Ха-ха!.. Ну, да это пустяки: всякий
дурак по-своему с ума сходит.
— А почем я знаю, про какого? Теперь у них до вечера крику
будет. Я люблю расшевелить
дураков во всех слоях общества. Вот и еще стоит олух, вот этот мужик. Заметь себе, говорят: «Ничего нет глупее глупого француза», но и русская физиономия выдает себя. Ну
не написано ль у этого на лице, что он
дурак, вот у этого мужика, а?
— Отчасти
буду рад, ибо тогда моя цель достигнута: коли пинки, значит, веришь в мой реализм, потому что призраку
не дают пинков. Шутки в сторону: мне ведь все равно, бранись, коли хочешь, но все же лучше
быть хоть каплю повежливее, хотя бы даже со мной. А то
дурак да лакей, ну что за слова!