Неточные совпадения
— Да никакого толку
не добьетесь, — сказал проводник, — у нас бестолковщина. У нас всем, изволите видеть, распоряжается комиссия построения, отрывает всех от дела,
посылает куды угодно. Только и выгодно у нас, что
в комиссии построения. — Он, как видно, был недоволен на комиссию построенья. — У нас так заведено, что все водят за
нос барина. Он думает, что всё-с как следует, а ведь это названье только одно.
Иван Антонович как будто бы и
не слыхал и углубился совершенно
в бумаги,
не отвечая ничего. Видно было вдруг, что это был уже человек благоразумных лет,
не то что молодой болтун и вертопляс. Иван Антонович, казалось, имел уже далеко за сорок лет; волос на нем был черный, густой; вся середина лица выступала у него вперед и
пошла в нос, — словом, это было то лицо, которое называют
в общежитье кувшинным рылом.
Однако несчастия никакого
не случилось; через час времени меня разбудил тот же скрип сапогов. Карл Иваныч, утирая платком слезы, которые я заметил на его щеках, вышел из двери и, бормоча что-то себе под
нос,
пошел на верх. Вслед за ним вышел папа и вошел
в гостиную.
Базаров тихонько двинулся вперед, и Павел Петрович
пошел на него, заложив левую руку
в карман и постепенно поднимая дуло пистолета… «Он мне прямо
в нос целит, — подумал Базаров, — и как щурится старательно, разбойник! Однако это неприятное ощущение. Стану смотреть на цепочку его часов…» Что-то резко зыкнуло около самого уха Базарова, и
в то же мгновенье раздался выстрел. «Слышал, стало быть ничего», — успело мелькнуть
в его голове. Он ступил еще раз и,
не целясь, подавил пружинку.
— Нет, иногда захожу, — неохотно ответил Стратонов. — Но, знаете, скучновато. И — между нами — «блажен муж, иже
не иде на совет нечестивых», это так! Но дальше я
не согласен. Или вы стоите на пути грешных,
в целях преградить им путь, или — вы
идете в ногу с ними. Вот-с. Прейс — умница, — продолжал он, наморщив
нос, — умница и очень знающий человек, но стадо, пасомое им, — это все разговорщики, пустой народ.
— Брось сковороду,
пошла к барину! — сказал он Анисье, указав ей большим пальцем на дверь. Анисья передала сковороду Акулине, выдернула из-за пояса подол, ударила ладонями по бедрам и, утерев указательным пальцем
нос,
пошла к барину. Она
в пять минут успокоила Илью Ильича, сказав ему, что никто о свадьбе ничего
не говорил: вот побожиться
не грех и даже образ со стены снять, и что она
в первый раз об этом слышит; говорили, напротив, совсем другое, что барон, слышь, сватался за барышню…
— Я
не пойду за него, бабушка: посмотрите, он и плакать-то
не умеет путем! У людей слезы по щекам текут, а у него по
носу: вон какая слеза,
в горошину, повисла на самом конце!..
— Дайте срок! — остановила Бережкова. — Что это вам
не сидится?
Не успели
носа показать, вон еще и лоб
не простыл, а уж
в ногах у вас так и зудит? Чего вы хотите позавтракать: кофе, что ли, или битого мяса? А ты, Марфенька, поди узнай,
не хочет ли тот… Маркушка… чего-нибудь? Только сама
не показывайся, а Егорку
пошли узнать…
Идет по бульвару, а сзади пустит шлейф
в полтора аршина и пыль метет; каково
идти сзади: или беги обгоняй, или отскакивай
в сторону,
не то и
в нос и
в рот она вам пять фунтов песку напихает.
Не отъехал он и 100 шагов, как ему встретилась сопутствуемая опять конвойным с ружьем ломовая телега, на которой лежал другой, очевидно уже умерший арестант. Арестант лежал на спине на телеге, и бритая голова его с черной бородкой, покрытая блинообразной шапкой, съехавшей на лицо до
носа, тряслась и билась при каждом толчке телеги. Ломовой извозчик
в толстых сапогах правил лошадью,
идя рядом. Сзади
шел городовой. Нехлюдов тронул за плечо своего извозчика.
Он поднял ружье и стал целиться, но
в это время тигр перестал реветь и шагом
пошел на увал
в кусты. Надо было воздержаться от выстрела, но Дерсу
не сделал этого.
В тот момент, когда тигр был уже на вершине увала, Дерсу спустил курок. Тигр бросился
в заросли. После этого Дерсу продолжал свой путь. Дня через четыре ему случилось возвращаться той же дорогой. Проходя около увала, он увидел на дереве трех ворон, из которых одна чистила
нос о ветку.
Мы
пошли было с Ермолаем вдоль пруда, но, во-первых, у самого берега утка, птица осторожная,
не держится; во-вторых, если даже какой-нибудь отсталый и неопытный чирок и подвергался нашим выстрелам и лишался жизни, то достать его из сплошного майера наши собаки
не были
в состоянии: несмотря на самое благородное самоотвержение, они
не могли ни плавать, ни ступать по дну, а только даром резали свои драгоценные
носы об острые края тростников.
— Попросить ко мне Михаила Ивановича, — или нет, лучше я сама
пойду к нему. — Она побоялась, что посланница передаст лакею сына, а лакей сыну содержание известий, сообщенных управляющим, и букет выдохнется,
не так шибнет сыну
в нос от ее слов.
Люднее стало
в клубе, особенно
в картежных комнатах, так как единственно Английский клуб пользовался правом допускать у себя азартные игры, тогда строго запрещенные
в других московских клубах, где игра
шла тайно.
В Английский клуб, где почетным старшиной был генерал-губернатор, а обер-полицмейстер — постоянным членом, полиция
не смела и
нос показать.
Вот точное описание с натуры петушка курахтана, хотя описываемый далеко
не так красив, как другие, но зато довольно редок по белизне своей гривы:
нос длиною
в полвершка, обыкновенного рогового цвета; глаза небольшие, темные; головка желтовато-серо-пестрая; с самого затылка начинается уже грива из белых, длинных и довольно твердых
в основании перьев, которые лежат по бокам и по всей нижней части шеи до самой хлупи; на верхней же стороне шеи, отступя пальца на два от головы, уже
идут обыкновенные, серенькие коротенькие перья; вся хлупь по светло-желтоватому полю покрыта черными крупными пятнами и крапинами; спина серая с темно-коричневыми продольными пестринами, крылья сверху темные, а подбой их белый по краям и пепельный под плечными суставами;
в коротеньком хвосте перышки разных цветов: белые с пятнышками, серые и светло-коричневые; ножки светло-бланжевые.
Я весь отдался влиянию окружающей меня обстановки и
шел по лесу наугад. Один раз я чуть было
не наступил на ядовитую змею. Она проползла около самых моих ног и проворно спряталась под большим пнем. Немного дальше я увидел на осокоре черную ворону. Она чистила
нос о ветку и часто каркала, поглядывая вниз на землю. Испуганная моим приближением, ворона полетела
в глубь леса, и следом за ней с земли поднялись еще две вороны.
Лаврецкий действительно
не походил на жертву рока. От его краснощекого, чисто русского лица, с большим белым лбом, немного толстым
носом и широкими правильными губами, так и веяло степным здоровьем, крепкой, долговечной силой. Сложен он был на
славу, и белокурые волосы вились на его голове, как у юноши.
В одних только его глазах, голубых, навыкате, и несколько неподвижных, замечалась
не то задумчивость,
не то усталость, и голос его звучал как-то слишком ровно.
Макар сделался задумчивым до суровости. Татьяна больше
не боялась за него, хотя он и частенько похаживал
в Кержацкий конец к мастерице Таисье. Аглаида тоже бывала у Таисьи, но она содержала себя строго: комар
носу не подточит. У Таисьи
шли какие-то таинственные беседы,
в которых принимали участие старик Основа, Макар и еще кое-кто из мужиков. Пробовали они залучить к себе и Тита, но старик
не пошел.
— О, конечно, ваше дело, молодой студент, — и дряблые щеки и величественные подбородки Эммы Эдуардовны запрыгали от беззвучного смеха. — От души желаю вам на любовь и дружбу, но только вы потрудитесь сказать этой мерзавке, этой Любке, чтобы она
не смела сюда и
носа показывать, когда вы ее, как собачонку, выбросите на улицу. Пусть подыхает с голоду под забором или
идет в полтинничное заведение для солдат!
Не мог спать
в натопленной комнате — кровь
носом шла!..
«
Не заподозрите, бога ради, — писала она далее
в своем письме, — чтобы любовь привела меня к одру вашего родственника; между нами существует одна только святая и чистая дружба, — очень сожалею, что я
не имею портрета, чтобы
послать его к вам, из которого вы увидали бы, как я безобразна и с каким ужасным
носом, из чего вы можете убедиться, что все мужчины могут только ко мне пылать дружбою!»
Женщина с ребяческими мыслями
в голове и с пошло-старческими словами на языке; женщина, пораженная недугом институтской мечтательности и вместе с тем по уши потонувшая
в мелочах самой скаредной обыденной жизни; женщина, снедаемая неутолимою жаждой приобретения и,
в то же время, считающая
не иначе, как по пальцам; женщина, у которой с первым ударом колокола к «достойной» выступают на глазах слезки и кончик
носа неизменно краснеет и которая, во время проскомидии, считает вполне дозволенным думать:"А что, кабы у крестьян пустошь Клинцы перебить, да потом им же перепродать?.
Занятая своими мыслями, Раиса Павловна
не заметила, как столкнулась
носом к
носу с молоденькой девушкой, которая
шла навстречу с мохнатым полотенцем
в руках.
—
Пошел домой, я
не хочу с тобой, скотом, ехать! — сказал он и
пошел пешком. Терка пробормотал себе что-то под
нос и, как ни
в чем
не бывало, поворотил лошадь и поехал назад рысью.
— Нет, теперь нет.
Не послать ли за ней? Евсей! Опять заснул: смотри, там мою шинель у тебя под
носом украдут! Сходи скорее ко мне, спроси там у Василья толстую тетрадь, что лежит
в кабинете на бюро, и принеси сюда.
Тем
не менее
в одно из ближайших воскресений он
пошел на Плющиху и с колотящимся сердцем взобрался на голубятню, на чердачный этаж старого деревянного московского дома. Надевши на
нос большие очки, скрепленные на сломанной пережабинке куском сургуча, Миртов охотно и внимательно прочитал произведение своего молодого приятеля. Читал он вслух и, по старой привычке, немного нараспев, что придавало сюите важный, глубокий и красиво-печальный характер.
—
В субботу, выпустив номер, — рассказал Пятницкий, — я
пошел сюда,
в «Палермо» (редакция была почти рядом, на Петровке). Сижу за пивом, вдруг вбегает взбешенный Миллер — глаза сверкают, губы дрожат,
в руках газета. Сел со мной, больше никого
в комнате этой
не было, положил передо мной газету, левой рукой тычет
в нос, а правой вцепился мне
в плечо и шепчет, точь-в-точь как Отелло Дездемоне: «Платок! Платок...
— Да
пошел раз
в горы, с камней лыки драть, вижу, дуб растет,
в дупле жареные цыплята пищат. Я влез
в дупло, съел цыплят, потолстел, вылезти
не могу! Как тут быть? Сбегал домой за топором, обтесал дупло, да и вылез; только тесамши-то, видно, щепками глаза засорил; с тех пор ничего
не вижу: иной раз щи хлебаю, ложку
в ухо сую; чешется
нос, а я скребу спину!
Клест
идет в западню спокойно и солидно; поползень, неведомая, ни на кого
не похожая птица, долго сидит перед сетью, поводя длинным
носом, опираясь на толстый хвост; он бегает по стволам деревьев, как дятел, всегда сопровождая синиц.
Но и они также верят
в бога и также молятся, и когда пароход
пошел дальше, то молодой господин
в черном сюртуке с белым воротником на шее (ни за что
не сказал бы, что это священник) встал посреди людей, на
носу, и громким голосом стал молиться.
Иногда он встречал её
в сенях или видел на крыльце зовущей сына. На ходу она почти всегда что-то пела, без слов и
не открывая губ, брови её чуть-чуть вздрагивали, а ноздри прямого, крупного
носа чуть-чуть раздувались. Лицо её часто казалось задорным и как-то
не шло к её крупной, стройной и сильной фигуре. Было заметно, что холода она
не боится, ожидая сына, подолгу стоит на морозе
в одной кофте, щёки её краснеют, волосы покрываются инеем, а она
не вздрагивает и
не ёжится.
Матвею стало грустно,
не хотелось уходить. Но когда, выходя из сада, он толкнул тяжёлую калитку и она широко распахнулась перед ним, мальчик почувствовал
в груди прилив какой-то новой силы и
пошёл по двору тяжёлой и развалистой походкой отца. А
в кухне — снова вернулась грусть, больно тронув сердце: Власьевна сидела за столом, рассматривая
в маленьком зеркальце свой
нос, одетая
в лиловый сарафан и белую рубаху с прошвами, обвешанная голубыми лентами. Она была такая важная и красивая.
Из переулка, озабоченно и недовольно похрюкивая, вышла свинья, остановилась, поводя
носом и встряхивая ушами, пятеро поросят окружили её и, подпрыгивая, толкаясь, вопросительно подвизгивая, тыкали мордами
в бока ей, покрытые комьями высохшей грязи, а она сердито мигала маленькими глазами, точно
не зная, куда
идти по этой жаре, фыркала
в пыль под ногами и встряхивала щетиной. Две жёлтых бабочки, играя, мелькали над нею, гудел шмель.
Привыкши к этому
в ней, мы и на сей раз весу словам её
не придали, а она встала,
пошла к двери, да вдруг, подняв руки к горлу, и упала, прямо на порог лицом. Подняли её, разбилась, кровь
носом идёт, положили на скамью, отдышалась немножко — хрипит...
Мы
шли очень легко по мокрому песку, твердо убитому волнами; и часа через два-три наткнулись на бивак. Никто даже нас
не окликнул, и мы появились у берегового балагана, около которого сидела кучка солдат и играла
в карты,
в «носки», а стоящие вокруг хохотали, когда выигравший хлестал по
носу проигравшего с веселыми прибаутками. Увидав нас, все ошалели, шарахнулись, а один бросился бежать и заорал во все горло...
— Ладно, так!.. Ну, Ванюшка, беги теперь
в избу, неси огонь! — крикнул Глеб, укрепив на
носу большой лодки козу — род грубой железной жаровни, и положив
в козу несколько кусков смолы. — Невод свое дело сделал: сослужил службу! — продолжал он, осматривая конец остроги — железной заостренной стрелы, которой накалывают рыбу, подплывающую на огонь. — Надо теперь с лучом поездить… Что-то он
пошлет? Сдается по всему, плошать
не с чего: ночь тиха — лучше и требовать нельзя!
Вот, извольте посмотреть:
идет жень-премье; шубоньку сшил он себе кунью, по всем швам строченную, поясок семишелковый под самые мышки подведен, персты закрыты рукавчиками, ворот
в шубе сделан выше головы, спереди-то
не видать лица румяного, сзади-то
не видать шеи беленькой, шапочка сидит на одном ухе, а на ногах сапоги сафьянные,
носы шилом, пяты востры — вокруг носика-то
носа яйцо кати; под пяту-пяту воробей лети-перепурхивай.
Я знаю многих, которые утверждают, что только теперь и слышатся
в литературе трезвенные слова. А я так, совсем напротив, думаю, что именно теперь-то и начинается
в литературе пьяный угар. Воображение потухло, представление о высших человеческих задачах исчезло, способность к обобщениям признана
не только бесполезною, но и прямо опасною — чего еще пьянее нужно!
Идет захмелевший человек, тыкаясь
носом в навозные кучи, а про него говорят: вот от кого услышим трезвенное слово.
Однажды старуха-нищая взяла тихонько сушёного судака и спрятала его
в своих лохмотьях; приказчик видел это; он схватил старуху за ворот, отнял украденную рыбу, а потом нагнул голову старухи и правой рукой, снизу вверх, ударил её по лицу. Она
не охнула и
не сказала ни слова, а, наклонив голову, молча
пошла прочь, и Илья видел, как из её разбитого
носа в два ручья текла тёмная кровь.
Как-то во время спектакля,
в последнем антракте, Воронин за кулисами так ударил хориста Клюквина, что у него кровь
носом пошла. За это от меня Воронин получил здоровую пощечину.
Не успев еще встать с пола, он закричал...
Оглядываюсь — Игнат. Он значительно смотрит на меня и кладет четыре пальца себе на губы. Жест для понимающего известный: молчи и слушай. И тотчас же запускает щепоть
в тавлинку, а рукой тихо и коротко дергает меня за рукав. Это значит: выйди за мною. А сам, понюхав, зажав рот, громко шепчет: «Ну, зачихаю», — и выходит
в коридор. Я тоже заряжаю
нос, закрываю ладонью, чтобы тоже
не помешать будто бы чиханьем, и
иду за Игнатом. Очень уж у него были неспокойные глаза.
На пьяных людей была первая ненавистница, и во всех имениях у нас это знали, и никто мало-мальски выпивши
носу на улицу
не смел показать, а Грайворона, бывало,
идет, шатается, солдатская шапка блином на затылке, руки безобразно
в карманы засунет и весь расхрыстанный.
В таких случаях, если барка
не поставлена «
нос на отрыск», она, задев днищем за берег, принуждена бывает «отуриться», то есть
идти вперед кормой.
При первом взгляде на его вздернутый кверху
нос, черные густые усы и живые, исполненные ума и веселости глаза Рославлев узнал
в нем, несмотря на странный полуказачий и полукрестьянской наряд, старинного своего знакомца, который
в мирное время — певец любви, вина и
славы — обворожал друзей своей любезностию и добродушием; а
в военное, как ангел-истребитель, являлся с своими крылатыми полками, как молния, губил и исчезал среди врагов, изумленных его отвагою; но и посреди беспрерывных тревог войны, подобно древнему скальду, он
не оставлял своей златострунной цевницы...
Я сам слышал, как этот добрейший старик просил Жеванова сделать ему большое одолжение, которого он никогда
не забудет, — заняться рисованьем с бедным мальчиком, который очень тоскует по матери, — и Жеванов занимался со мной; но ученье
не только
в этот раз, но и впоследствии
не пошло мне впрок; рисованье кружков, бровей,
носов, глаз и губ навсегда отвратило меня от рисованья.
— Стыдно вам! Стыдно вам! Чему удивились, того-этого? Боже ты мой, какое непонимание! Как вдовица с лептой, того-этого, хоть какое-нибудь оправдание, а он
в нос тычет:
слава, того-этого! Преподлейший вздор, стыдно! Ну леший и леший,
в этом хоть смысл есть… да ну вас к черту, Андрей Иваныч, говорил: оставьте балалайку. Нет,
не может, того-этого, интеллигент!
У Иды Ивановны был высокий, строгий профиль, почти без кровинки во всем лице; открытый, благородный лоб ее был просто прекрасен, но его ледяное спокойствие действовало как-то очень странно; оно
не говорило: «оставь надежду навсегда», но говорило: «прошу на благородную дистанцию!» Небольшой тонкий
нос Иды Ивановны
шел как нельзя более под стать ее холодному лбу; широко расставленные глубокие серые глаза смотрели умно и добро, но немножко иронически; а
в бледных щеках и несколько узеньком подбородке было много какой-то пассивной силы, силы терпения.
Вадим, сказал я, почувствовал сострадание к нищим, и становился, чтобы дать им что-нибудь; вынув несколько грошей, он каждому бросал по одному; они благодарили нараспев, давно затверженными словами и даже
не подняв глаз, чтобы рассмотреть подателя милостыни… это равнодушие напомнило Вадиму, где он и с кем; он хотел
идти далее; но костистая рука вдруг остановила его за плечо; — «постой, постой, кормилец!» пропищал хриплый женский голос сзади его, и рука нищенки всё крепче сжимала свою добычу; он обернулся — и отвратительное зрелище представилось его глазам: старушка, низенькая, сухая, с большим брюхом, так сказать, повисла на нем: ее засученные рукава обнажали две руки, похожие на грабли, и полусиний сарафан, составленный из тысячи гадких лохмотьев, висел криво и косо на этом подвижном скелете; выражение ее лица поражало ум какой-то неизъяснимой низостью, какой-то гнилостью, свойственной мертвецам, долго стоявшим на воздухе; вздернутый
нос, огромный рот, из которого вырывался голос резкий и странный, еще ничего
не значили
в сравнении с глазами нищенки! вообразите два серые кружка, прыгающие
в узких щелях, обведенных красными каймами; ни ресниц, ни бровей!.. и при всем этом взгляд, тяготеющий на поверхности души; производящий во всех чувствах болезненное сжимание!..
Лишь один из них, самый высокий, тощий, с густейшей бородою и
не подобающим ни монаху, ни случаю громким, весёлым голосом, тот, который
шёл впереди всех с большим, чёрным крестом
в руках, как будто
не имел лица: был он лысый,
нос его расплылся по щекам, и кроме двух чёрненьких ямок между лысиной и бородой у него на месте лица ничего
не значилось.
Он
пошел передо мной разнообразный и коварный. То появлялся
в виде язв беловатых
в горле у девчонки-подростка. То
в виде сабельных искривленных ног. То
в виде подрытых вялых язв на желтых ногах старухи. То
в виде мокнущих папул на теле цветущей женщины. Иногда он горделиво занимал лоб полулунной короной Венеры. Являлся отраженным наказанием за тьму отцов на ребятах с
носами, похожими на казачьи седла. Но, кроме того, он проскальзывал и
не замеченным мною. Ах, ведь я был со школьной парты!