Неточные совпадения
Он стряхнул так, что Чичиков
почувствовал удар сапога в нос, губы и округленный подбородок, но
не выпустил сапога и еще с большей силой держал ногу в своих объятьях.
— Эге! да ты от слов
не уймешься!.. — Вслед за сими словами Чуб
почувствовал пребольной
удар в плечо.
Этот рассказ мы слышали много раз, и каждый раз он казался нам очень смешным. Теперь, еще
не досказав до конца, капитан
почувствовал, что
не попадает в настроение. Закончил он уже, видимо,
не в
ударе. Все молчали. Сын, весь покраснев и виновато глядя на студента, сказал...
Мальчишки бежали за ним, лукая камнями в сутулую спину. Он долго как бы
не замечал их и
не чувствовал боли
ударов, но вот остановился, вскинул голову в мохнатой шапке, поправил шапку судорожным движением руки и оглядывается, словно только что проснулся.
Однако холод давал себя
чувствовать. Мы поплыли дальше и
не успели сделать десятка
ударов веслами, как подошли к песчаной косе. Волны с шипением взбегали на пологий берег и беззвучно отходили назад.
Ивану пошел всего двадцатый год, когда этот неожиданный
удар — мы говорим о браке княжны,
не об ее смерти — над ним разразился; он
не захотел остаться в теткином доме, где он из богатого наследника внезапно превратился в приживальщика; в Петербурге общество, в котором он вырос, перед ним закрылось; к службе с низких чинов, трудной и темной, он
чувствовал отвращение (все это происходило в самом начале царствования императора Александра); пришлось ему, поневоле, вернуться в деревню, к отцу.
— Очень он мне был жалок сегодня, — подхватил Лаврецкий, — с своим неудавшимся романсом. Быть молодым и
не уметь — это сносно; но состариться и
не быть в силах — это тяжело. И ведь обидно то, что
не чувствуешь, когда уходят силы. Старику трудно переносить такие
удары!.. Берегитесь, у вас клюет… Говорят, — прибавил Лаврецкий, помолчав немного, — Владимир Николаич написал очень милый романс.
Боже мой! какой я
почувствовал восторг, когда, зазевавшись, получил от ней сильный и резкий
удар по пальцам, и как потом я нарочно старался показывать вид, что зазёвываюсь, а она дразнила меня и
не трогала подставляемых рук!
— Я
не обернулся, хотя
чувствовал… Слышал
удар… Иду себе, спокойно, как будто жабу пнул ногой. Встал на работу, кричат: «Исая убили!»
Не верилось. Но рука заныла, — неловко мне владеть ею, —
не больно, но как будто короче стала она…
— Видите, — продолжал он, — это стало
не от меня, а от него, потому что он во всех Рынь-песках первый батырь считался и через эту амбицыю ни за что
не хотел мне уступить, хотел благородно вытерпеть, чтобы позора через себя на азиатскую нацыю
не положить, но сомлел, беднячок, и против меня
не вытерпел, верно потому, что я в рот грош взял. Ужасно это помогает, и я все его грыз, чтобы боли
не чувствовать, а для рассеянности мыслей в уме
удары считал, так мне и ничего.
«Всё кончено! — убит!» — подумал он, когда бомбу разорвало (он
не помнил, в чет или нечет), и он
почувствовал удар и жестокую боль в голове.
— Все испытывают эти вещи, — продолжал Петр Иваныч, обращаясь к племяннику, — кого
не трогают тишина или там темнота ночи, что ли, шум дубравы, сад, пруды, море? Если б это
чувствовали одни художники, так некому было бы понимать их. А отражать все эти ощущения в своих произведениях — это другое дело: для этого нужен талант, а его у тебя, кажется, нет. Его
не скроешь: он блестит в каждой строке, в каждом
ударе кисти…
Под
ударом того летнего, мгновенного вихря он почти так же мгновенно
почувствовал —
не то, что Джемма красавица,
не то, что она ему нравилась — это он знал и прежде… а то, что он едва ли…
не полюбил ее!
Царевич Иоанн, хотя разделял с отцом его злодейства, но
почувствовал этот раз унижение государства и попросился у царя с войском против Батория. Иоанн увидел в этом замысел свергнуть его с престола, и царевич, спасенный когда-то Серебряным на Поганой Луже,
не избежал теперь лютой смерти. В припадке бешенства отец убил его
ударом острого посоха. Рассказывают, что Годунов, бросившийся между них, был жестоко изранен царем и сохранил жизнь только благодаря врачебному искусству пермского гостя Строгонова.
Один
удар медвежьей лапы свалил князя на землю, другой своротил бы ему череп, но, к удивлению своему, князь
не принял второго
удара и
почувствовал, что его обдала струя теплой крови.
Во всяком случае палач перед началом наказания
чувствует себя в возбужденном состоянии духа,
чувствует силу свою, сознает себя властелином; он в эту минуту актер; на него дивится и ужасается публика, и уж, конечно,
не без наслаждения кричит он своей жертве перед первым
ударом: «Поддержись, ожгу!» — обычные и роковые слова в этом случае.
Говорили тоже, что он может ударить со всего размаха по самой спине преступника, но так, что даже самого маленького рубчика
не вскочит после
удара, и преступник
не почувствует ни малейшей боли.
Да; бедная Дарья Николаевна Бизюкина
не только была влюблена, но она была неисцелимо уязвлена жесточайшею страстью: она на мгновение даже потеряла сознание и, закрыв веки,
почувствовала, что по всему ее телу разливается доселе неведомый, крепящий холод; во рту у корня языка потерпло, уста похолодели, в ушах отдаются учащенные
удары пульса, и слышно, как в шее тяжело колышется сонная артерия.
В саду собрались все рабочие, огородницы, Власьевна, — Матвей смотрел на них и молчал, изнывая от тяжёлого удивления: они говорили громко, улыбались, шутя друг с другом, и, видимо, никто из них
не чувствовал ни страха, ни отвращения перед кровью, ни злобы против Савки. Над ним посмеивались, рассказывая друг другу об
ударах, нанесённых ему.
Елена протянула руки, как будто отклоняя
удар, и ничего
не сказала, только губы ее задрожали и алая краска разлилась по всему лицу. Берсенев заговорил с Анной Васильевной, а Елена ушла к себе, упала на колени и стала молиться, благодарить Бога… Легкие, светлые слезы полились у ней из глаз. Она вдруг
почувствовала крайнюю усталость, положила голову на подушку, шепнула: «Бедный Андрей Петрович!» — и тут же заснула, с мокрыми ресницами и щеками. Она давно уже
не спала и
не плакала.
Но рука ее, должно быть,
не чувствовала, как ударяются о нее слезы: она оставалась неподвижной, и кожа на ней
не вздрагивала от
ударов слез.
Приняв этот новый
удар судьбы с стоическим спокойствием и ухаживая от нечего делать за княгиней, барон мысленно решился снова возвратиться в Петербург и приняться с полнейшим самоотвержением тереться по приемным и передним разных влиятельных лиц; но на этом распутий своем он, сверх всякого ожидания, обретает Анну Юрьевну, которая, в последние свои свидания с ним, как-то всей своей наружностью, каждым движением своим давала ему
чувствовать, что она его, или другого, он хорошенько
не знал этого, но желает полюбить.
И я сижу перед своей картиной, и на меня она действует. Смотришь и
не можешь оторваться,
чувствуешь за эту измученную фигуру. Иногда мне даже слышатся
удары молота… Я от него сойду с ума. Нужно его завесить.
Я сам был игрок; я
почувствовал это в ту самую минуту. У меня руки-ноги дрожали, в голову ударило. Конечно, это был редкий случай, что на каких-нибудь десяти
ударах три раза выскочил zero: но особенно удивительного тут
не было ничего. Я сам был свидетелем, как третьего дня вышло три zero сряду и при этом один из игроков, ревностно отмечавший на бумажке
удары, громко заметил, что
не далее, как вчера, этот же самый zero упал в целые сутки один раз.
Здоровая, сильная личность
не отдается науке без боя; она даром
не уступит шагу; ей ненавистно требование пожертвовать собою, но непреодолимая власть влечет ее к истине; с каждым
ударом человек
чувствует, что с ним борется мощный, против которого сил
не довлеет: стеная, рыдая, отдает он по клочку все свое — и сердце и душу.
Мне было очень тяжело, так тяжело и горько, что и описать невозможно. В одни сутки два такие жестокие
удара! Я узнал, что Софья любит другого, и навсегда лишился ее уважения. Я
чувствовал себя до того уничтоженным и пристыженным, что даже негодовать на себя
не мог. Лежа на диване и повернувшись лицом к стене, я с каким-то жгучим наслаждением предавался первым порывам отчаянной тоски, как вдруг услыхал шаги в комнате. Я поднял голову и увидел одного из самых коротких моих друзей — Якова Пасынкова.
Много раз мы с Яковом теряли друг друга в густом, местами непроходимом кустарнике. Один раз сучок задел за собачку моего ружья, и оно нежданно выстрелило. От мгновенного испуга и от громкого выстрела у меня тотчас же разболелась голова и так и
не переставала болеть целый день, до вечера. Сапоги промокли, в них хлюпала вода, и отяжелевшие, усталые ноги каждую секунду спотыкались о кочки. Кровь тяжело билась под черепом, который мне казался огромным, точно разбухшим, и я
чувствовал больно каждый
удар сердца.
Опытность, хладнокровие мужества и число благоприятствовали Иоанну; пылкая храбрость одушевляла новогородцев, удвояла силы их, заменяла опытность; юноши, самые отроки становились в ряды на место убитых мужей, и воины московские
не чувствовали ослабления в
ударах противников.
— Так. Пре-красно. Продолжайте, молодой человек, в том же духе, — произнес Завалишин, язвительно кривя губы. — Чудесные полемические приемы, доктор,
не правда ли? Воскресенский и сам
чувствовал в душе, что он говорит неясно, грубо и сбивчиво. Но он уже
не мог остановиться. В голове у него было странное ощущение пустоты и холода, но зато ноги и руки стали тяжелыми и вялыми, а сердце упало куда-то глубоко вниз и там трепетало и рвалось от частых
ударов.
M-me M*
не отвечала, но быстро поднялась со скамьи, подошла ко мне и наклонилась надо мною. Я
чувствовал, что она смотрит мне прямо в лицо. Ресницы мои задрожали, но я удержался и
не открыл глаз. Я старался дышать ровнее и спокойнее, но сердце задушало меня своими смятенными
ударами. Горячее дыхание ее палило мои щеки; она близко-близко нагнулась к лицу моему, словно испытывая его. Наконец, поцелуй и слезы упали на мою руку, на ту, которая лежала у меня на груди. И два раза она поцеловала ее.
Зато временами его слух и зрение приобретали необычайную, болезненную остроту. Тогда ему чудилось, что он слышит за окном крадущиеся шаги. Он приподымался на локтях и,
чувствуя в груди холод испуга, глядел в окно, и сердце его наполняло всю комнату оглушительными
ударами. И он ясно видел, как снаружи, с улицы, большое темное лицо настойчиво заглядывало в комнату, и проходило много мучительных минут, пока он
не убеждался, что его обманывают возбужденные нервы.
Ливмя лил дождь, шумно клонились вершины высокоствольных деревьев, оглушительный треск и раскаты громо́вых
ударов не умолкали на небе, золотые, зубчатые молнии то и дело вспыхивали в низко нависших над землею тучах, а он недвижимо лежал на месте, с которого только что Дуня сошла,
не слыша ни рева бури, ни грома, ни шума деревьев,
не чувствуя ливня,
не видя ярко блещущих молний…
Доставалось бокам Самоквасова от пней, от корневищ, от водороин, но
не чувствует он ни толчков, ни
ударов, торопит ямщика то и дело.
В его страданиях была уже та старческая особенность, что он
не чувствовал крупнейших
ударов, нанесенных ему несколько времени назад, но нервно трепетал и замирал от всякого булавочного укола в недавнем; а они, эти уколы, были часты и жгли его как моксы гальванической щетки.
Он
не понимал, для чего он это делает, но
почувствовал большое удовольствие оттого, что
удар кулака пришелся как раз по лицу и что человек солидный, положительный, семейный, набожный и знающий себе цену покачнулся, подпрыгнул, как мячик, и сел на табурет.
Кроткий, услужливый и почтительный, пока требовали от него должного и
не угнетали его, он умел даже сносить некоторые легкие оскорбления; но когда
чувствовал удары, прямо направляемые на доброе его имя, тогда он и сам размахивался и возвращал их без околичности, со сторицей.
Когда он подхватил в свои могучие объятия упавшую от
удара Дарью Николаевну и
почувствовал, что он держит
не задорного, драчливого молокососа-мальчишку, а девушку, все существо его вдруг задрожало от охватившей его страсти, и он понес ее бесчувственную к своим саням, крепко прижимая к себе ее, перетянутый кушаком, гибко извивающийся стан. Ему надо было много силы воли, чтобы выпустить ее из своих объятий и положить в сани.
Они даже
не могли испытать, в силах ли будут подняться на ноги, так как туго завязанные мертвыми узлами веревки мешали им сделать малейшее движение. Оба только
чувствовали от этих впившихся в тело веревок и от перенесенных палочных
ударов нестерпимую боль.
«О чем я всекрайне сожалею и что меня же столько беспокоит, есть твоя болезнь и что ты мне пишешь, что
не в силах себя
чувствуешь оной выдержать. Я Бога прошу, чтобы он отвратил от тебя сию скорбь, а меня избавил от такого
удара, о котором и думать
не могу без крайнего огорчения».
Она уже тогда поняла, что переполнила чашу терпения своего пленника и что он на самом деле мог ее ударить, если бы она
не поспешила выскользнуть из комнаты. Она даже вздрогнула, точно
почувствовав на своей спине
удар чубука.
Усталость и нравственная и физическая взяла свое, и князь заснул. Вдруг он был разбужен тремя сильными
ударами, раздавшимися в стене, прилегавшей к его кровати. Князь Сергей Сергеевич вздрогнул и проснулся. То, что представилось его глазам, так поразило его, что он остался недвижим на своей кровати. Он
почувствовал, что
не может пошевельнуть ни рукой, ни ногой, хотел кричать, но
не мог издать ни одного звука.
Василий Васильевич вдруг ощутил какую-то пустоту в уме и сердце, и эта пустота мешала ему
не только выразить свое страдание, но даже, казалось,
чувствовать его. Так нанесенный смертельный
удар причиняет порой менее боли, нежели легкая царапина.
Лошадь государя шарахнулась от неожиданного крика. Лошадь эта, носившая государя еще на смотрах в России, здесь, на Аустерлицком поле, несла своего седока, выдерживая его рассеянные
удары левою ногой, настораживала уши от звуков выстрелов, точно так же, как она делала это на Марсовом поле,
не понимая значения ни этих слышавшихся выстрелов, ни соседства вороного жеребца императора Франца, ни всего того, что́ говорил, думал,
чувствовал в этот день тот, кто ехал на ней.
События последнего года: пожар Москвы и бегство из нее, смерть князя Андрея и отчаяние Наташи, смерть Пети, горе графини, всё это, как
удар за
ударом, падало на голову старого графа. Он, казалось,
не понимал и
чувствовал себя
не в силах понять значение всех этих событий и, нравственно согнув свою старую голову, как будто ожидал и просил новых
ударов, которые бы его покончили. Он казался то испуганным и растерянным, то неестественно оживленным и предприимчивым.
Опуская глаза и беспрестанно вспыхивая, она сказала ему, что очень жалеет о бывших между ними недоразумениях и что теперь
не чувствует себя вправе ничего просить, разве только позволения, после постигшего ее
удара, остаться на несколько недель в доме, который она так любила и где столько принесла жертв.