Неточные совпадения
— Вы там скажите Гогину или Пояркову, чтоб они присылали мне
литературы больше и что совершенно необходимо, чтоб сюда снова приехал товарищ Дунаев. А также — чтоб
не являлась ко мне бестолковая дама.
В конце концов художественная
литература являлась пред ним как собеседник неглупый, иногда — очень интересный, собеседник, с которым можно было спорить молча, молча смеяться над ним и
не верить ему.
Я
не помню, чтоб в нашей
литературе являлись в последнее время какие-нибудь сведения об этом крае,
не знаю также ничего замечательного и на французском языке.
Бытописателей изображаемого мною времени
являлось в нашей
литературе довольно много; но я могу утверждать смело, что воспоминания их приводят к тем же выводам, как и мои. Быть может, окраска иная, но факты и существо их одни и те же, а фактов ведь ничем
не закрасишь.
— Прежде, когда вот он только что вступал еще в
литературу, — продолжала Мари, указывая глазами на Вихрова, — когда заниматься ею было
не только что
не очень выгодно, но даже
не совсем безопасно, — тогда действительно
являлись в
литературе люди, которые имели истинное к ней призвание и которым было что сказать; но теперь, когда это дело начинает становиться почти спекуляцией, за него, конечно, взялось много господ неблаговидного свойства.
Он хвалил направление нынешних писателей, направление умное, практическое, в котором, благодаря бога,
не стало капли приторной чувствительности двадцатых годов; радовался вечному истреблению од, ходульных драм, которые своей высокопарной ложью в каждом здравомыслящем человеке могли только развивать желчь; радовался, наконец, совершенному изгнанию стихов к ней, к луне, к звездам; похвалил внешнюю блестящую сторону французской
литературы и отозвался с уважением об английской — словом,
явился в полном смысле литературным дилетантом и, как можно подозревать, весь рассказ о Сольфини изобрел, желая тем показать молодому литератору свою симпатию к художникам и любовь к искусствам, а вместе с тем намекнуть и на свое знакомство с Пушкиным, великим поэтом и человеком хорошего круга, — Пушкиным, которому, как известно, в дружбу напрашивались после его смерти
не только люди совершенно ему незнакомые, но даже печатные враги его, в силу той невинной слабости, что всякому маленькому смертному приятно стать поближе к великому человеку и хоть одним лучом его славы осветить себя.
Не говорю уже о том, что любовь в них постоянно
является как следствие колдовства, приворота, производится питием"забыдущим"и называется даже присухой, зазнобой;
не говорю также о том, что наша так называемая эпическая
литература одна, между всеми другими, европейскими и азиятскими, одна, заметьте,
не представила — коли Ваньку — Таньку
не считать никакой типической пары любящихся существ; что святорусский богатырь свое знакомство с суженой-ряженой всегда начинает с того, что бьет ее по белому телу"нежалухою", отчего"и женский пол пухол живет", — обо всем этом я говорить
не стану; но позволю себе обратить ваше внимание на изящный образ юноши, жень-премье, каким он рисовался воображению первобытного, нецивилизованного славянина.
В
литературе, впрочем,
являлось до сих пор несколько деятелей, которые в своей пропаганде стоят так высоко, что их
не превзойдут ни практические деятели для блага человечества, ни люди чистой науки.
И почти ни у кого
не являлось охоты переступить эту грань, потому что вся
литература тогда была делом
не общественным, а занятием кружка, очень незначительного…
Литература потянулась как-то сонно и вяло; новых органов литературных
не являлось, да и старые-то едва-едва плелись, мурлыча читателям какие-то сказочки; о живых вопросах вовсе перестали говорить; появились какие-то библиографические стремления в науке; прежние деятели замолкли или стали выть по-волчьи.
Оттого-то он
не пристал к литературному движению, которое началось в последние годы его жизни. Напротив, он покарал это движение еще прежде, чем оно
явилось господствующим в
литературе, еще в то время, когда оно
явилось только в обществе. Он гордо воскликнул в ответ на современные вопросы: «Подите прочь! какое мне дело до вас!» и начал петь «Бородинскую годовщину» и отвечать «клеветникам России» знаменитыми стихами...
Тогда и в
литературе явится полный, резко и живо очерченный, образ русского Инсарова. И
не долго нам ждать его: за это ручается то лихорадочное мучительное нетерпение, с которым мы ожидаем его появления в жизни. Он необходим для нас, без него вся наша жизнь идет как-то
не в зачет, и каждый день ничего
не значит сам по себе, а служит только кануном другого дня. Придет же он, наконец, этот день! И, во всяком случае, канун недалек от следующего за ним дня: всего-то какая-нибудь ночь разделяет их!..
Он мог без устали, изо дня в день работать до шестнадцати часов и никуда
не ходил, кроме заседаний «Института», где был уже членом по разряду «Надписей и
литературы» (и где его приятелем был Ренан), и визитов к вдове Огюста Конта — престарелой и больной; к ней и наш Вырубов
являлся на поклон и, как я позднее узнал, поддерживал ее материально.
Его
не взбивает или
не «взмыливает»
литература, — как это хочется доказать иным друзьям противоапостольского византиизма, — но вопрос этот поминутно сам
является всем на глаза.
Не видать его
не только трудно, но невозможно, и те, которые негодуют за всякое слово об этом, — напрасно думают служить этим церкви.