Неточные совпадения
— Я не могу допустить, — сказал Сергей Иванович с
обычною ему ясностью и отчетливостью выражения и изяществом дикции, — я не могу ни в каком случае согласиться с Кейсом, чтобы всё
мое представление о внешнем мире вытекало из впечатлений. Самое основное понятие бытия получено мною не чрез ощущение, ибо нет и специального органа для передачи этого понятия.
Когда ночная роса и горный ветер освежили
мою горячую голову и мысли пришли в
обычный порядок, то я понял, что гнаться за погибшим счастием бесполезно и безрассудно. Чего мне еще надобно? — ее видеть? — зачем? не все ли кончено между нами? Один горький прощальный поцелуй не обогатит
моих воспоминаний, а после него нам только труднее будет расставаться.
— Не провожал, а открыл дверь, — поправила она. — Да, я это помню. Я ночевала у знакомых, и мне нужно было рано встать. Это —
мои друзья, — сказала она, облизав губы. — К сожалению, они переехали в провинцию. Так это вас вели? Я не узнала… Вижу — ведут студента, это довольно
обычный случай…
Притом два года плавания не то что утомили меня, а утолили вполне
мою жажду путешествия. Мне хотелось домой, в свой
обычный круг лиц, занятий и образа жизни.
— Скажите проще, что вы совсем не желаете исполнить
мою просьбу? — настаивала Зося с
обычным упрямством. — Тогда я обращусь к Александру Павлычу, наконец, к Альфонсу Богданычу…
Мои спутники убивали время разговорами, спали или пили чай, а я занимался своей
обычной работой.
Пока он, с
обычным странным изумлением, выслушивал ответ смотрителя, что лошадей-де нету, я успел, со всем жадным любопытством скучающего человека, окинуть взором с ног до головы
моего нового товарища.
Моя религиозная драма прежде всего в том, что я очень мучительно переживаю
обычные, ставшие ортодоксальными понятия о Боге и об отношении Бога и человека.
Думая о своей жизни, я прихожу к тому заключению, что
моя жизнь не была жизнью метафизика в
обычном смысле слова.
Моя религиозная драма очень мало имеет общего с драмой, пережитой Кирхегардтом, или с
обычной драмой мучительных сомнений.
Это не будет и автобиографией в
обычном смысле слова, рассказывающей о
моей жизни в хронологическом порядке.
Моя жизнь по
обычному счету времени приходит к концу.
А отец остался в своем кресле. Под расстегнутым халатом засыпанная табаком рубашка слегка колебалась. Отец смеялся своим
обычным нутряным смехом несколько тучного человека, а я смотрел на него восхищенными глазами, и чувство особенной радостной гордости трепетало в
моем юном сердце…
Лицо у меня горело, голос дрожал, на глаза просились слезы. Протоиерея удивило это настроение, и он, кажется, приготовился услышать какие-нибудь необыкновенные признания… Когда он накрыл
мою склоненную голову,
обычное волнение исповеди пробежало в
моей душе… «Сказать, признаться?»
Один из них, показывавший мне золотой песок и пару понтов, сказал мне с гордостью: «И
мой отец был контрабандист!» Эксплуатация инородцев, кроме
обычного спаивания, одурачения и т. п., выражается иногда в оригинальной форме.
Предложение его было принято; генерал давным-давно, чуть ли не накануне первого посещения Лаврецкого, спросил у Михалевича, сколько у него, Лаврецкого, душ; да и Варваре Павловне, которая во все время ухаживания молодого человека и даже в самое мгновение признания сохранила
обычную безмятежность и ясность души, и Варваре Павловне хорошо было известно, что жених ее богат; а Каллиопа Карловна подумала: «Meine Tochter macht eine schöne Partie», [
Моя дочь делает прекрасную партию (нем.).] — и купила себе новый ток.
— Что будет через эти два дня… Боже
мой!.. А я вас познакомлю с одной замечательной девушкой. В ней виден положительный талант и чувство, — добавила маркиза, вставая и впадая в свою
обычную колею.
Герой
мой тоже возвратился в свою комнату и, томимый различными мыслями, велел себе подать бумаги и чернильницу и стал писать письмо к Мари, —
обычный способ его, которым он облегчал себя, когда у него очень уж много чего-нибудь горького накоплялось на душе.
— И
мое такое же, — отвечала Мари с своей
обычной, доброй улыбкой.
— Мужа
моего нет дома; он сейчас уехал, — говорила Мари, не давая, кажется, себе отчета в том, к чему это она говорит, а между тем сама пошла и села на свое
обычное место в гостиной. Павел тоже следовал за ней и поместился невдалеке от нее.
Вслед за Сарматовым явился «
мой Майзель» и с своей
обычной важностью отцедил...
Хотя в Петербург он приезжал довольно часто, но со мной уже не видался. По-видимому, деятельность
моя была ему не по нраву, и хотя он не выражал по этому поводу своих мнений с
обычною в таких случаях ненавистью (все-таки старый товарищ!), но в глубине души, наверное, причислял меня к разряду неблагонадежных элементов.
Нас ехало в купе всего четыре человека, по одному в каждом углу. Может быть, это были всё соотечественники, но знакомиться нам не приходилось, потому что наступала ночь, а утром в Кёльне предстояло опять менять вагоны. Часа с полтора шла
обычная дорожная возня, причем
мой vis-Ю-vis [сидевший напротив спутник] не утерпел-таки сказать: «а у нас-то что делается — чудеса!» — фразу, как будто сделавшуюся форменным приветствием при встрече русских в последнее время. И затем все окунулось в безмолвие.
Проводить время с Амальхенами было вовсе для
моего героя не
обычным делом в жизни: на другой день он пробирался с Гороховой улицы в свой номер каким-то опозоренным и расстроенным… Возвратившись домой, он тотчас же разделся и бросился на постель.
— Ваша — это не значит — твоя. Ваша или ваш — это только условное и не очень почтительное сокращение
обычного окончания письма. Занятые люди нередко, вместо того чтобы написать: «теперь, милостивый государь
мой, разрешите мне великую честь покорнейше просить Вас увериться в совершенной преданности, глубоком почтении и неизменной готовности к услугам Вашим покорнейшего слуги Вашего…» Вместо всей этой белиберды канцелярской умный и деловитый человек просто пишет: «Ваш Х.», и все тут.
В ящике записка на
мое имя: «От благодарных гусляков» и прекрасный фарфоровый чайный сервиз, где, кроме
обычной дюжины чашек, две большие с великолепным рисунком и надписью золотом: «В.А. Гиляровскому от Гуслиц». Другая такая же на имя жены. Одна именная чашка сохранилась до сих пор.
Великий мастер, который был не кто иной, как Сергей Степаныч, в траурной мантии и с золотым знаком гроссмейстера на шее, открыв ложу
обычным порядком, сошел со своего стула и, подойдя к гробу, погасил на западе одну свечу, говоря: «Земля еси и в землю пойдеши!» При погашении второй свечи он произнес: «Прискорбна есть душа
моя даже до смерти!» При погашении третьей свечи он сказал: «Яко возмеши дух, и в персть свою обратится».
— Я верю, — объяснила gnadige Frau со своей
обычной точностью, — что мы, живя честно, трудолюбиво и не делая другим зла, не должны бояться смерти; это говорит мне
моя религия и масонство.
Стулья на этот раз усиленно застучали. В зале произошло общее движение. Дорожный телеграф дал знать, что поезд выехал с соседней станции и через двадцать минут будет в Бежецке. В то же время в залу ворвалась кучка новых пассажиров. Поднялась
обычная дорожная суета. Спешили брать билеты, закусывали, выпивали. Стыд — скрылся. Мы с Глумовым простились с Редедей и выбежали на платформу. Как вдруг
мой слух поразил разговор.
— Конечно, — подтвердил Стерс. — Если недостоверно, что
мой обычный вопрос извлек из подсознательной сферы Гарвея представление необычное, то надо все решать снова. А это недостоверно, — следовательно, недостоверно и остальное.
— Как хочешь,
мой друг, — отвечала с
обычной кротостью Бельтова, — одно страшно, Володя, надобно будет тебе подходить к больным, а есть прилипчивые болезни.
Так тихо и мирно провел я целые годы, то сидя в
моем укромном уголке, то посещая столицы Европы и изучая их исторические памятники, а в это время здесь, на Руси, всё выдвигались вопросы, реформы шли за реформами, люди будто бы покидали свои
обычные кривлянья и шутки, брались за что-то всерьез; я, признаюсь, ничего этого не ждал и ни во что не верил и так, к стыду
моему, не только не принял ни в чем ни малейшего участия, но даже был удивлен, заметив, что это уже не одни либеральные разговоры, а что в самом деле сделано много бесповоротного, над чем пошутить никакому шутнику неудобно.
Когда-то, месяца три или четыре тому назад, во время катанья по реке большим обществом, Нина, возбужденная и разнеженная красотой теплой летней ночи, предложила Боброву свою дружбу на веки вечные, — он принял этот вызов очень серьезно и в продолжение целой недели называл ее своим другом, так же как и она его, И когда она говорила ему медленно и значительно, со своим
обычным томным видом: «
мой друг», то эти два коротеньких слова заставляли его сердце биться крепко и сладко.
— И, батюшка, ваше сиятельство, кàк можно сличить! — с живостью отвечал Чурис, как будто испугавшись, чтоб барин не принял окончательного решения: — здесь на миру место, место веселое,
обычное: и дорога и пруд тебе, белье что ли бабе стирать, скотину ли поить — и всё наше заведение мужицкое, тут искони заведенное, и гумно, и огородишка, и вётлы — вот, чтò
мои родители садили; и дед, и батюшка наши здесь Богу душу отдали, и мне только бы век тут свой кончить, ваше сиятельство, больше ничего не прошу.
Здесь живут
обычные спутники
моих охотничьих экскурсий — лесники Захар и Максим. Но теперь, по-видимому, обоих нет дома, так как никто не выходит на лай громадной овчарки. Только старый дед, с лысою головой и седыми усами, сидит на завалинке и ковыряет лапоть. Усы у деда болтаются чуть не до пояса, глаза глядят тускло, точно дед все вспоминает что-то и не может припомнить.
Затем мною овладела
моя обычная привычка резонировать по поводу выеденного яйца, и я уже на целые сутки сделался неспособным ни к каким дальнейшим исследованиям.
Профиль, резко выступавший в квадрате окна, стал расплываться. Что-то сделалось с
моими глазами, и Тит вдруг стал близким и огромным. Потом явилось два Тита и два профиля в окне. Голова у меня кружилась… Я сделал усилие, и
обычная фигура Тита оказалась одна и на месте. Но это меня не успокоило. Мгновение, и начались опять те же превращения…
Я могу беспристрастно говорить о нем, потому что не участвовал в этом высоком стремлении, которое одушевляло преимущественно казенных воспитанников и пансионеров: своекоштные как-то мало принимали в этом участия, и
мое учение шло своей
обычной чередой под руководством
моего воспитателя.
Но теперь к
обычному удивлению матери, не могущей привыкнуть к отделению и самостоятельности ее плода, примешивается нечто новое, очень интересное и важное: как будто до сих пор она рассматривала его по частям, а теперь увидела сразу всего: Боже ты
мой, да он ли это, — где же прежний Саша?
— Откровенно вам скажу, — начал он после
обычных пасхальных приветствий, — очень меня
моя нынешняя поездка в город порадовала!
Кончилось все громовым ударом, и не только тех слов, которые бы разрешили нашу тайну, даже
обычных предсмертных прощаний мне не пришлось услышать от
моей матушки!
‹…› Когда по окончании экзамена я вышел на площадку лестницы старого университета, мне и в голову не пришло торжествовать какой-нибудь выходкой радостную минуту. Странное дело! я остановился спиною к дверям коридора и почувствовал, что связь
моя с
обычным прошлым расторгнута и что, сходя по ступеням крыльца, я от известного иду к неизвестному.
Правда, отпуская меня, он подозвал меня к себе и, дав вторично поцеловать свою руку, промолвил: «Suzanne, la mort de votre mère vous a privee de votre appui naturel; mais vous pourrez toujours compter sur ma protection» [«Сюзанна, смерть матери лишила вас естественной опоры, но вы всегда можете рассчитывать на
мое покровительство» (фр.).], но тотчас же слегка пихнул меня в плечо другою рукой и, с
обычным своим завастриванием губ, прибавил: «Allez, mon enfant» [«Идите, дитя
мое» (фр.).].
Даже в бытность
мою студентом, я не раз при расспросе о дороге в Фатьяново слыхал от окрестных крестьян вместо ответа на вопрос: «К Борисову?» вопрос: «К забалованному?» Это было
обычное имя Петра Яковлевича у соседних крестьян. Понятно, что соседним помещикам, не соприкасавшимся со сферами лакейских и девичьих, знакома была только забавная сторона Борисова.
С
обычной чуткостью и симпатией принялся Аполлон за редакцию стихов
моих.
Он щелкнул ключом в столе и отдал мне
мою расписку (о том, что я обязуюсь пройти весь двухмесячный курс лечения и что меня могут задержать в лечебнице и т. д., словом,
обычного типа).
Герой
мой, в своем желчном расположении, в бездействии и скуке, не замечая сам того, начал увеличивать
обычную порцию вина, которое он прежде пил в весьма малом количестве.
Вероятно, герой
мой был в сильно возбужденном состоянии: приехав к Варваре Александровне, он даже не велел доложить о себе человеку и прошел прямо в кабинет хозяйки, которая встретила на этот раз гостя не с
обычным радушием, но, при появлении его, сконфузилась и, чтобы скрыть внутреннее состояние духа, тотчас же закурила папиросу.
Герой
мой был тоже несколько взволнован и даже сел на предлагаемый ему стул не с
обычною ему ловкостью и свободою.
Теперь я вижу жену не в окно, а вблизи себя, в
обычной домашней обстановке, в той самой, которой недостает мне теперь в
мои пожилые годы, и несмотря на ее ненависть ко мне, я скучаю по ней, как когда-то в детстве скучал по матери и няне, и чувствую, что теперь, под старость, я люблю ее чище и выше, чем любил прежде, — и поэтому мне хочется подойти к ней, покрепче наступить ей каблуком на носок, причинить боль и при этом улыбнуться.