Неточные совпадения
Когда экипаж
остановился, верховые поехали шагом. Впереди ехала Анна рядом с Весловским. Анна ехала спокойным шагом
на невысоком плотном английском кобе со стриженою гривой и коротким хвостом. Красивая
голова ее с выбившимися черными волосами из-под высокой шляпы, ее полные плечи, тонкая талия в черной амазонке и вся спокойная грациозная посадка поразили Долли.
— А, Костя! — вдруг проговорил он, узнав брата, и глаза его засветились радостью. Но в ту же секунду он оглянулся
на молодого человека и сделал столь знакомое Константину судорожное движение
головой и шеей, как будто галстук жал его; и совсем другое, дикое, страдальческое и жестокое выражение
остановилось на его исхудалом лице.
Подъезжая к Петербургу, Алексей Александрович не только вполне
остановился на этом решении, но и составил в своей
голове письмо, которое он напишет жене. Войдя в швейцарскую, Алексей Александрович взглянул
на письма и бумаги, принесенные из министерства, и велел внести за собой в кабинет.
Алексей Александрович задумался, как показалось приказчику, и вдруг, повернувшись, сел к столу. Опустив
голову на руки, он долго сидел в этом положении, несколько раз пытался заговорить и
останавливался.
Лицо его было некрасиво и мрачно, каким никогда не видала его Анна. Она
остановилась и, отклонив
голову назад,
на бок, начала своею быстрою рукой выбирать шпильки.
Это нехорошо! — сказал он и
остановился, склонив
голову набок и глядя
на Левина добрыми, кроткими глазами.
В кабинете Алексей Александрович прошелся два раза и
остановился у огромного письменного стола,
на котором уже были зажжены вперед вошедшим камердинером шесть свечей, потрещал пальцами и сел, разбирая письменные принадлежности. Положив локти
на стол, он склонил
на бок
голову, подумал с минуту и начал писать, ни одной секунды не
останавливаясь. Он писал без обращения к ней и по-французски, упоребляя местоимение «вы», не имеющее того характера холодности, который оно имеет
на русском языке.
Она вышла
на середину комнаты и
остановилась пред Долли, сжимая руками грудь. В белом пенюаре фигура ее казалась особенно велика и широка. Она нагнула
голову и исподлобья смотрела сияющими мокрыми глазами
на маленькую, худенькую и жалкую в своей штопанной кофточке и ночном чепчике, всю дрожавшую от волнения Долли.
К вечеру они опять стали расходиться: одни побледнели, подлиннели и бежали
на горизонт; другие, над самой
головой, превратились в белую прозрачную чешую; одна только черная большая туча
остановилась на востоке.
В контору надо было идти все прямо и при втором повороте взять влево: она была тут в двух шагах. Но, дойдя до первого поворота, он
остановился, подумал, поворотил в переулок и пошел обходом, через две улицы, — может быть, безо всякой цели, а может быть, чтобы хоть минуту еще протянуть и выиграть время. Он шел и смотрел в землю. Вдруг как будто кто шепнул ему что-то
на ухо. Он поднял
голову и увидал, что стоит у тогодома, у самых ворот. С того вечера он здесь не был и мимо не проходил.
Человек
остановился на пороге, посмотрел молча
на Раскольникова и ступил шаг в комнату. Он был точь-в-точь как и вчера, такая же фигура, так же одет, но в лице и во взгляде его произошло сильное изменение: он смотрел теперь как-то пригорюнившись и, постояв немного, глубоко вздохнул. Недоставало только, чтоб он приложил при этом ладонь к щеке, а
голову скривил
на сторону, чтоб уж совершенно походить
на бабу.
Клочки и отрывки каких-то мыслей так и кишели в его
голове; но он ни одной не мог схватить, ни
на одной не мог
остановиться, несмотря даже
на усилия…
Он не помнил, сколько он просидел у себя, с толпившимися в
голове его неопределенными мыслями. Вдруг дверь отворилась, и вошла Авдотья Романовна. Она сперва
остановилась и посмотрела
на него с порога, как давеча он
на Соню; потом уже прошла и села против него
на стул,
на вчерашнем своем месте. Он молча и как-то без мысли посмотрел
на нее.
Этот заячий тулуп мог, наконец, не
на шутку рассердить Пугачева. К счастию, самозванец или не расслыхал, или пренебрег неуместным намеком. Лошади поскакали; народ
на улице
останавливался и кланялся в пояс. Пугачев кивал
головою на обе стороны. Через минуту мы выехали из слободы и помчались по гладкой дороге.
«Или?» — произнесла она вдруг, и
остановилась, и тряхнула кудрями… Она увидела себя в зеркале; ее назад закинутая
голова с таинственною улыбкой
на полузакрытых, полураскрытых глазах и губах, казалось, говорила ей в этот миг что-то такое, от чего она сама смутилась…
Вдруг ему представится, что эти целомудренные руки когда-нибудь обовьются вокруг его шеи, что эти гордые губы ответят
на его поцелуй, что эти умные глаза с нежностию — да, с нежностию
остановятся на его глазах, и
голова его закружится, и он забудется
на миг, пока опять не вспыхнет в нем негодование.
Она взглянула
на Базарова… и
остановилась у двери, до того поразило ее это воспаленное и в то же время мертвенное лицо с устремленными
на нее мутными глазами. Она просто испугалась каким-то холодным и томительным испугом; мысль, что она не то бы почувствовала, если бы точно его любила, — мгновенно сверкнула у ней в
голове.
В щель, в глаза его бил воздух — противно теплый, насыщенный запахом пота и пыли, шуршал куском обоев над
головой Самгина. Глаза его прикованно
остановились на светлом круге воды в чане, — вода покрылась рябью, кольцо света, отраженного ею, дрожало, а темное пятно в центре казалось неподвижным и уже не углубленным, а выпуклым. Самгин смотрел
на это пятно, ждал чего-то и соображал...
Кочегар
остановился, но расстояние между ним и рабочими увеличивалось, он стоял в позе кулачного бойца, ожидающего противника, левую руку прижимая ко груди, правую, с шапкой, вытянув вперед. Но рука упала, он покачнулся, шагнул вперед и тоже упал грудью
на снег, упал не сгибаясь, как доска, и тут, приподняв
голову, ударяя шапкой по снегу, нечеловечески сильно заревел, посунулся вперед, вытянул ноги и зарыл лицо в снег.
А этот, товарищ Яков, — что такое он?» — Незаметно для себя Самгин дошел до бульвара,
остановился, посмотрел
на голые деревья, — они имели такой нищенский вид, как будто уже никогда больше не покроются листьями.
Уроки Томилина становились все более скучны, менее понятны, а сам учитель как-то неестественно разросся в ширину и осел к земле. Он переоделся в белую рубаху с вышитым воротом,
на его
голых, медного цвета ногах блестели туфли зеленого сафьяна. Когда Клим, не понимая чего-нибудь, заявлял об этом ему, Томилин, не сердясь, но с явным удивлением,
останавливался среди комнаты и говорил почти всегда одно и то же...
В ту же минуту, из ворот, бородатый мужик выкатил пустую бочку; золотой конь взметнул
головой, взвился
на задние ноги, ударил передними по булыжнику, сверкнули искры, — Иноков
остановился и нелепо пробормотал...
Они
остановились пред окном маленького домика, и
на фоне занавески, освещенной изнутри, Самгин хорошо видел две
головы: встрепанную Инокова и гладкую, в тюбетейке.
Было почти приятно смотреть, как Иван Дронов, в кургузенькой визитке и соломенной шляпе, спрятав руки в карманы полосатых брюк, мелкими шагами бегает полчаса вдоль стены, наклонив
голову, глядя под ноги себе, или вдруг, точно наткнувшись
на что-то,
остановится и щиплет пальцами светло-рыжие усики.
Клим смотрел, как его косые глаза дрожат в стремлении
остановиться на лице Варавки, но не могут этого и прыгают, заставляя Лютова вертеть
головою.
На стене, по стеклу картины, скользнуло темное пятно. Самгин
остановился и сообразил, что это его
голова, попав в луч света из окна, отразилась
на стекле. Он подошел к столу, закурил папиросу и снова стал шагать в темноте.
Стремительные глаза Лютова бегали вокруг Самгина, не в силах
остановиться на нем, вокруг дьякона, который разгибался медленно, как будто боясь, что длинное тело его не уставится в комнате. Лютов обожженно вертелся у стола, теряя туфли с босых ног; садясь
на стул, он склонялся
головою до колен, качаясь, надевал туфлю, и нельзя было понять, почему он не падает вперед,
головою о пол. Взбивая пальцами сивые волосы дьякона, он взвизгивал...
И —
остановился, видя, что девушка, закинув руки за
голову, смотрит
на него с улыбкой в темных глазах, — с улыбкой, которая снова смутила его, как давно уже не смущала.
У дуги шел, обнажив лысую
голову, широкоплечий, бородатый извозчик, часть вожжей лежала
на плече его, он смотрел под ноги себе, и все люди,
останавливаясь, снимали пред ним фуражки, шляпы.
Огня в комнате не было, сумрак искажал фигуру Лютова, лишив ее ясных очертаний, а Лидия, в белом, сидела у окна, и
на кисее занавески видно было только ее курчавую, черную
голову. Клим
остановился в дверях за спиною Лютова и слушал...
Самгин
на какие-то секунды
остановился и этим дал возможность Таисье заметить его, — она кивнула
головой.
Отчего же? Вероятно, чернила засохли в чернильнице и бумаги нет? Или, может быть, оттого, что в обломовском стиле часто сталкиваются который и что, или, наконец, Илья Ильич в грозном клике: теперь или никогда
остановился на последнем, заложил руки под
голову — и напрасно будит его Захар.
Она не ожидала гостей, и когда Обломов пожелал ее видеть, она
на домашнее будничное платье накинула воскресную свою шаль, а
голову прикрыла чепцом. Она вошла робко и
остановилась, глядя застенчиво
на Обломова.
Несколько раз делалось ему дурно и проходило. Однажды утром Агафья Матвеевна принесла было ему, по обыкновению, кофе и — застала его так же кротко покоящимся
на одре смерти, как
на ложе сна, только
голова немного сдвинулась с подушки да рука судорожно прижата была к сердцу, где, по-видимому, сосредоточилась и
остановилась кровь.
Долго сидел он в задумчивом сне, потом очнулся, пересел за письменный стол и начал перебирать рукописи, —
на некоторых
останавливался, качал
головой, рвал и бросал в корзину, под стол, другие откладывал в сторону.
— Послушайте, Вера, я не Райский, — продолжал он, встав со скамьи. — Вы женщина, и еще не женщина, а почка, вас еще надо развернуть, обратить в женщину. Тогда вы узнаете много тайн, которых и не снится девичьим
головам и которых растолковать нельзя: они доступны только опыту… Я зову вас
на опыт, указываю, где жизнь и в чем жизнь, а вы
остановились на пороге и уперлись. Обещали так много, а идете вперед так туго — и еще учить хотите. А главное — не верите!
Проходя мимо часовни, она
на минуту
остановилась перед ней. Там было темно. Она, с медленным, затаенным вздохом, пошла дальше, к саду, и шла все тише и тише. Дойдя до старого дома, она
остановилась и знаком
головы подозвала к себе Райского.
Он схватил кисть и жадными, широкими глазами глядел
на ту Софью, какую видел в эту минуту в
голове, и долго, с улыбкой мешал краски
на палитре, несколько раз готовился дотронуться до полотна и в нерешительности
останавливался, наконец провел кистью по глазам, потушевал, открыл немного веки. Взгляд у ней стал шире, но был все еще покоен.
Она вздрогнула, быстро опустилась
на стул и опустила
голову. Потом встала, глядя вокруг себя, меняясь в лице, шагнула к столу, где стояла свеча, и
остановилась.
Она привстала, оперлась ему рукой
на плечо,
остановилась, собираясь с силами, потом склонила
голову, минуты в три, шепотом, отрывисто сказала ему несколько фраз и опустилась
на скамью. Он побледнел.
Он поглядел еще несколько запыленных картин: всё начатые и брошенные эскизы, потом подошел к печке, перебрал несколько рамок,
останавливаясь на некоторых и, между прочим,
на голове Гектора.
Наконец глаза ее
остановились на висевшей
на спинке стула пуховой косынке, подаренной Титом Никонычем. Она бросилась к ней, стала торопливо надевать одной рукой
на голову, другой в ту же минуту отворяла шкаф и доставала оттуда с вешалок, с лихорадочной дрожью, то то, то другое пальто.
К обеду, то есть часов в пять, мы, запыленные, загорелые, небритые,
остановились перед широким крыльцом «Welch’s hotel» в Капштате и застали в сенях толпу наших. Каролина была в своей рамке, в своем черном платье, которое было ей так к лицу, с сеточкой
на голове. Пошли расспросы, толки, новости с той и с другой стороны. Хозяйки встретили нас, как старых друзей.
«Куда же мы идем?» — вдруг спросил кто-то из нас, и все мы
остановились. «Куда эта дорога?» — спросил я одного жителя по-английски. Он показал
на ухо, помотал
головой и сделал отрицательный знак. «Пойдемте в столицу, — сказал И. В. Фуругельм, — в Чую, или Чуди (Tshudi, Tshue — по-китайски Шоу-ли, главное место, но жители произносят Шули); до нее час ходьбы по прекрасной дороге, среди живописных пейзажей». — «Пойдемте».
Я только что проснулся, Фаддеев донес мне, что приезжали
голые люди и подали
на палке какую-то бумагу. «Что ж это за люди?» — спросил я. «Японец, должно быть», — отвечал он. Японцы
остановились саженях в трех от фрегата и что-то говорили нам, но ближе подъехать не решались; они пятились от высунувшихся из полупортиков пушек. Мы махали им руками и платками, чтоб они вошли.
Несмотря
на неожиданность и важность разговора нынче вечером с Симонсоном и Катюшей, он не
останавливался на этом событии: отношение его к этому было слишком сложно и вместе с тем неопределенно, и поэтому он отгонял от себя мысль об этом. Но тем живее вспоминал он зрелище этих несчастных, задыхающихся в удушливом воздухе и валявшихся
на жидкости, вытекавшей из вонючей кадки, и в особенности этого мальчика с невинным лицом, спавшего
на ноге каторжного, который не выходил у него из
головы.
«Он в освещенном вагоне,
на бархатном кресле сидит, шутит, пьет, а я вот здесь, в грязи, в темноте, под дождем и ветром — стою и плачу», подумала Катюша,
остановилась и, закинув
голову назад и схватившись за нее руками, зарыдала.
Она подняла
голову, и черные косящие глаза
остановились и
на его лице и мимо него, и всё лицо ее просияло радостью. Но она сказала совсем не то, что говорили ее глаза.
Извозчики, лавочники, кухарки, рабочие, чиновники
останавливались и с любопытством оглядывали арестантку; иные покачивали
головами и думали: «вот до чего доводит дурное, не такое, как наше, поведение». Дети с ужасом смотрели
на разбойницу, успокаиваясь только тем, что за ней идут солдаты, и она теперь ничего уже не сделает. Один деревенский мужик, продавший уголь и напившийся чаю в трактире, подошел к ней, перекрестился и подал ей копейку. Арестантка покраснела, наклонила
голову и что-то проговорила.
На одной из улиц с ним поравнялся обоз ломовых, везущих какое-то железо и так страшно гремящих по неровной мостовой своим железом, что ему стало больно ушам и
голове. Он прибавил шагу, чтобы обогнать обоз, когда вдруг из-зa грохота железа услыхал свое имя. Он
остановился и увидал немного впереди себя военного с остроконечными слепленными усами и с сияющим глянцовитым лицом, который, сидя
на пролетке лихача, приветственно махал ему рукой, открывая улыбкой необыкновенно белые зубы.