Неточные совпадения
Оборванные нищие,
Послышав запах пенного,
И те пришли доказывать,
Как счастливы они:
— Нас у порога лавочник
Встречает подаянием,
А в дом войдем, так из дому
Проводят до ворот…
Чуть запоем мы песенку,
Бежит
к окну хозяюшка
С краюхою, с ножом,
А мы-то заливаемся:
«Давать давай — весь каравай,
Не мнется и не крошится,
Тебе скорей, а нам спорей...
То же самое думал ее сын. Он
провожал ее глазами до тех пор, пока не скрылась ее грациозная фигура, и улыбка остановилась на его лице. В
окно он видел, как она подошла
к брату, положила ему руку на руку и что-то оживленно начала говорить ему, очевидно о чем-то не имеющем ничего общего с ним, с Вронским, и ему ото показалось досадным.
Велев есаулу
завести с ним разговор и поставив у дверей трех казаков, готовых ее выбить и броситься мне на помощь при данном знаке, я обошел хату и приблизился
к роковому
окну. Сердце мое сильно билось.
Зная, что теперь не уснет, Ассоль оделась, подошла
к окну и, сняв крюк,
отвела раму.
Матрос и Меннерс сидели
к окну спиной, но, чтобы они случайно не повернулись, Грэй имел мужество
отвести взгляд на рыжие глаза Хина.
Отвел я Порфирия
к окну и стал говорить, но опять отчего-то не так вышло: он смотрит в сторону, и я смотрю в сторону.
Клим остался с таким ощущением, точно он не мог понять, кипятком или холодной водой облили его? Шагая по комнате, он пытался
свести все слова, все крики Лютова
к одной фразе. Это — не удавалось, хотя слова «удирай», «уезжай» звучали убедительнее всех других. Он встал у
окна, прислонясь лбом
к холодному стеклу. На улице было пустынно, только какая-то женщина, согнувшись, ходила по черному кругу на месте костра, собирая угли в корзинку.
Кутузов, задернув драпировку, снова явился в зеркале, большой, белый, с лицом очень строгим и печальным.
Провел обеими руками по остриженной голове и, погасив свет, исчез в темноте более густой, чем наполнявшая комнату Самгина. Клим, ступая на пальцы ног, встал и тоже подошел
к незавешенному
окну. Горит фонарь, как всегда, и, как всегда, — отблеск огня на грязной, сырой стене.
Но, смотришь, промелькнет утро, день уже клонится
к вечеру, а с ним клонятся
к покою и утомленные силы Обломова: бури и волнения смиряются в душе, голова отрезвляется от дум, кровь медленнее пробирается по жилам. Обломов тихо, задумчиво переворачивается на спину и, устремив печальный взгляд в
окно,
к небу, с грустью
провожает глазами солнце, великолепно садящееся на чей-то четырехэтажный дом.
В юности он приезжал не раз
к матери, в свое имение,
проводил время отпуска и уезжал опять, и наконец вышел в отставку, потом приехал в город, купил маленький серенький домик, с тремя
окнами на улицу, и свил себе тут вечное гнездо.
Ульяна Андреевна
отвела Райского
к окну, пока муж ее собирал и прятал по ящикам разбросанные по столу бумаги и ставил на полки книги.
Привалов в эту горячую пору успел отделать вчерне свой флигелек в три
окна, куда и перешел в начале мая; другую половину флигеля пока занимали Телкин и Нагибин. Работа по мельнице приостановилась, пока не были подысканы новые рабочие. Свободное время, которое теперь оставалось у Привалова, он
проводил на полях, присматриваясь
к крестьянскому хозяйству на месте.
Я свою дожил и плетусь теперь под гору, сломленный и нравственно «изувеченный», не ищу никакой Гаетаны, перебираю старое и память о тебе встретил радостно… Помнишь угольное
окно против небольшого переулка, в который мне надобно было заворачивать, ты всегда подходила
к нему,
провожая меня, и как бы я огорчился, если б ты не подошла или ушла бы прежде, нежели мне приходилось повернуть.
Эта нелепая, темная жизнь недолго продолжалась; перед тем, как матери родить, меня
отвели к деду. Он жил уже в Кунавине, занимая тесную комнату с русской печью и двумя
окнами на двор, в двухэтажном доме на песчаной улице, опускавшейся под горку
к ограде кладбища Напольной церкви.
Лука Назарыч, опомнившись, торопливо зашагал по плотине
к господскому дому, а Терешка
провожал его своим сумасшедшим хохотом. На небе показался молодой месяц; со стороны пруда тянуло сыростью. Господский дом был ярко освещен, как и сарайная, где все
окна были открыты настежь. Придя домой, Лука Назарыч отказался от ужина и заперся в комнате Сидора Карпыча, которую кое-как успели прибрать для него.
Катенька, Любочка и Володя посмотрели на меня в то время, как Jérôme за руку
проводил меня через залу, точно с тем же выражением, с которым мы обыкновенно смотрели на колодников, проводимых по понедельникам мимо наших
окон. Когда же я подошел
к креслу бабушки, с намерением поцеловать ее руку, она отвернулась от меня и спрятала руку под мантилью.
— А в том, ваше высокоблагородие, что по инструкции их каждый день на двор выпускают погулять; а у нас женское отделение все почесть на двор выходит, вот он и
завел эту методу: влезет сам в
окно да баб
к себе, арестанток, и подманивает.
Прасковья Семеновна с годами приобретала разные смешные странности, которые вели ее
к тихому помешательству; в господском доме она служила общим посмешищем и
проводила все свое время в том, что по целым дням смотрела в
окно, точно поджидая возвращения дорогих, давно погибших людей.
— Прощайте! — сдержав улыбку, ответила мать. А
проводив девочку, подошла
к окну и, смеясь, смотрела, как по улице, часто семеня маленькими ножками, шел ее товарищ, свежий, как весенний цветок, и легкий, как бабочка.
Калинович после того
отвел обоих стариков
к окну и весьма основательно объяснил, что следствием вряд ли они докажут что-нибудь, а между тем Петру Михайлычу, конечно, будет неприятно, что имя его самого и, наконец, дочери будет замешано в следственном деле.
Когда молодой человек, отпущенный, наконец, старым камердинером, вошел в залу, его с оника встретила Муза, что было и не мудрено, потому что она целые дни
проводила в зале под предлогом якобы игры на фортепьяно, на котором, впрочем, играла немного и все больше смотрела в
окно, из которого далеко было видно, кто едет по дороге
к Кузьмищеву.
После обеда Литвинов
проводил обеих дам в их комнату и, постояв немного у
окна и насупившись, внезапно объявил, что должен отлучиться на короткое время по делу, но вернется
к вечеру непременно.
Крылатый божок, кажется, совсем поселился в трех комнатках m-me Бюжар, и другим темным и светлым божествам не было входа
к обитателям скромной квартирки с итальянским
окном и густыми зелеными занавесками. О поездке в Россию, разумеется, здесь уж и речи не было, да и о многом, о чем следовало бы вспомнить, здесь не вспоминали и речей не
заводили. Страстная любовь Доры совершенно овладела Долинским и не давала ему еще пока ни призадуматься, ни посмотреть в будущее.
Ей ужасно хочется увидеть невесту… У ней озябли ноги, она дрожит сама от холода, а все стоит и не
отводит от
окна глаз. Вот, наконец, он подходит
к окну и знакомыми томными глазами нежно смотрит на свою даму…
Губернатору и графу Функендорфу угрожало то же самое: в зале пробило уже два часа, а они еще не жаловали. Обладавшие аппетитом гости напрасно похаживали около
окон и посматривали на открытую дорогу, на которой должен был показаться экипаж, — однако его не было. Проходила уже и отсроченная четверть часа, и княгиня готовилась привстать и подать руку Рогожину, который имел привилегию
водить бабушку
к столу, как вдруг кто-то крикнул: «Едут!»
Я помнил и
провел его в коридор, второй дверью налево. Здесь,
к моему восхищению, повторилось то же, что у Дюрока: потянув шнур, висевший у стены, сбоку стола, мы увидели, как откинулась в простенке меж
окон металлическая доска и с отверстием поравнялась никелевая плоскость, на которой были вино, посуда и завтрак. Он состоял из мясных блюд, фруктов и кофе. Для храбрости я выпил полный стакан вина и, отделавшись таким образом от стеснения, стал есть, будучи почти пьян.
— Войдите, — повторил нежно тот же спокойный голос, и мы очутились в комнате. Между
окном и столом стоял человек в нижней рубашке и полосатых брюках, — человек так себе, среднего роста, не слабый, по-видимому, с темными гладкими волосами, толстой шеей и перебитым носом, конец которого торчал как сучок. Ему было лет тридцать. Он
заводил карманные часы, а теперь приложил их
к уху.
— Извольте тотчас взять эту девушку, — воскликнул Семен Матвеич, обращаясь
к моему вотчиму и повелительно указывая на меня дрожащей рукой. — Извольте
отвести ее
к себе в дом и запереть на ключ, на замок… чтоб она… пальцем пошевельнуть не могла, чтобы муха
к ней не проскочила! Впредь до моего приказания!
Окна забить, если нужно! Ты отвечаешь мне за нее головой!
Через четверть часа вошел
к нему Савелий, который спас Анну Павловну от свидания с мужем тем, что выскочил с нею в
окно в сад,
провел по захолустной аллее в ржаное поле, где оба они, наклонившись, чтобы не было видно голов, дошли до лугов; Савелий посадил Анну Павловну в стог сена, обложил ее так, что ей только что можно было дышать, а сам опять подполз ржаным полем
к усадьбе и стал наблюдать, что там делается. Видя, что Мановский уехал совсем, он сбегал за Анной Павловной и привел ее в усадьбу.
Однако он встал и, подойдя
к окну, возле которого сидела Марья Павловна, начал
водить рукой по стеклу и представлять, как мальчик ловит муху.
И через час ему приносит
Записку грязную лакей.
Что это? чудо! Нынче просит
К себе на вистик казначей,
Он именинник — будут гости…
От удивления и злости
Чуть не задохся наш герой.
Уж не обман ли тут какой?
Весь день
проводит он в волненье.
Настал и вечер наконец.
Глядит в
окно: каков хитрец —
Дом полон, что за освещенье!
А всё засунуть — или нет? —
В карман на случай пистолет.
— Чего хуже! Поверите: иной раз ночью проснешься, опомнишься: «А где-то ты рожден, Василий Спиридонов, в коих местах юность свою
провел?.. А ныне где жизнь влачишь?..» Морозище трещит за стеной или вьюга воет…
К окну, в
окне — слепая льдина… Отойдешь и сейчас
к шкапу. Наливаю, пью…
Вера (толкая его
к двери). Идите, я
провожу вас чёрным ходом, чтобы никто не видел. Вот, если бы лето было, вы бы выпрыгнули из
окна в сад…
Пошел в кофейню
к товарищам, напился вина до чрезвычайности и
проводил время, как и прочие, по-кавалерски; а на другой день пошел гулять мимо дома, где жила моя пригляженая кукона, и вижу, она как святая сидит у
окна в зеленом бархатном спенсере, на груди яркий махровый розан, ворот низко вырезан, голая рука в широком распашном рукаве, шитом золотом, и тело… этакое удивительное розовое… из зеленого бархата, совершенно как арбуз из кожи, выглядывает.
Иосаф не выдержал и поцеловал у ней ручку, и при этом — о счастие! — он почувствовал, что и она его чмокнула своими божественными губками в его заметно уже начинавшую образовываться плешь. Растерявшись донельзя, он сейчас же начал раскланиваться. Бжестовский пошел
провожать его до передней и сам даже подал ему шинель. Эмилия, когда Иосаф вышел на двор, нарочно подошла
к отворенному
окну.
— Ах, матушка, не извольте слушать, что вам старый сыч этот напевает, пожалуйте ко мне, я
проведу вас, — ведь из
окна, матушка, узнала, походку-то вашу узнала, так сердце-то и забилось, ах, мол, наша барыня идет, шепчу я сама себе да на половину
к Анатолию Михайловичу бегу, а тут попался казачок Ванюшка, преядовитой у нас такой, шпионишка мерзкой: что, спросила я, барин-то спит? — Спит еще — чтоб ему тут, право, не при вас будь сказано.
По невольному побуждению, я пошел
к дому Менделей. Симхе [В рукописи «Братья Мендель» — Фроим. (Прим. ред.)] было лучше, и товарищам позволяли посещать его, хотя ненадолго. В квартире Менделей было сумрачно и тихо.
Окна были закрыты ставнями. Г-н Мендель вышел ко мне задумчивый и как будто растерянный. Израиль горячо пожал мне руку и
провел к больному.
— Ну, чего еще, на что нам еще собака? Только одни беспорядки
заводить. Старшего нет в доме, вот что. И на что немому собака? Кто ему позволил собак у меня на дворе держать? Вчера я подошла
к окну, а она в палисаднике лежит, какую-то мерзость притащила, грызет, а у меня там розы посажены.
Молодых
провожали. Толпа сослуживцев и родных стояла с бокалами и ждала, когда пойдет поезд, чтобы крикнуть «ура», и Петр Леонтьич, отец, в цилиндре, в учительском фраке, уже пьяный и уже очень бледный, все тянулся
к окну со своим бокалом и говорил умоляюще...
В
окно видно, как около зеленой лампы и телеграфного станка появляется белокурая голова телеграфиста; около нее показывается скоро другая голова, бородатая и в красной фуражке — должно быть, начальника полустанка. Начальник нагнулся
к столу, читает что-то на синем бланке и быстро
водит папиросой вдоль строк… Малахин идет
к своему вагону.
А когда на двадцати пяти тысячах мест станут двадцать пять тысяч русских помещичьих домиков, да в них перед
окнами на балкончиках задымятся двадцать пять тысяч самоваров и поедет сосед
к соседу с семейством на тройках, заложенных по-русски, с валдайским колокольчиком под дутою, да с бубенцами, а на козлах отставной денщик в тверском шлыке с павлиньими перьями
заведет: «Не одну во поле дороженьку», так это будет уже не Литва и не Велико-Польша, а Россия.
Опять он повернулся и молча заходил
к окну и обратно, каждый раз сворачивая
к простенку и вглядываясь в группу. Так прошло с четверть часа. Тугай вдруг остановился,
провел по волосам, взялся за карман и нажал репетир. В кармане нежно и таинственно пробило двенадцать раз, после паузы на другой тон один раз четверть и после паузы три минуты.
Кунин
провел рукой по глазам, и ему показалось, что рука его от этого стала мокрой. Он отошел от
окна и мутными глазами обвел комнату, в которой ему еще слышался робкий, придушенный голос… Он взглянул на стол…
К счастью, отец Яков забыл второпях взять с собой его проповеди… Кунин подскочил
к ним, изорвал их в клочки и с отвращением швырнул под стол.
Дома станка, неопределенными кучками раскиданные по каменной площадке, начинали просыпаться. Кое-где тянулся дымок, кое-где мерцали
окна; высокий худой ямщик в рваном полушубке, зевая,
провел в поводу пару лошадей
к водопою и скоро стушевался в тени берегового спуска. Все было буднично и уныло.
После кутьи в горницах родные и почетные гости чай пили, а на улицах всех обносили вином, а непьющих баб, девок и подростков ренским потчевали. Только что сели за стол, плачеи стали под
окнами дома… Устинья
завела «поминальный плач», обращаясь от лица матери
к покойнице с зовом ее на погребальную тризну...
Вскоре пришел Алексей. В праздничном наряде таким молодцом он смотрел, что хоть сейчас картину писать с него. Усевшись на стуле у
окна, близ хозяина, глаз не
сводил он с него и с Ивана Григорьича. Помня приказ Фленушки, только разок взглянул он на Настю, а после того не смотрел и в ту сторону, где сидела она. Следом за Алексеем в горницу Волк вошел, в платье Патапа Максимыча. Помолясь по уставу перед иконами, поклонившись всем на обе стороны, пошел он
к Аксинье Захаровне.
Сморщился Доронин и смолк. Кинул он мимолетный взгляд на вышедшую от Дарьи Сергевны дочь, и заботливое беспокойство отразилось в глазах его. Не подходя
к дивану, где сидели Дуня с Наташей, Лизавета Зиновьевна подошла
к раскрытому
окну и, глаз не
сводя, стала смотреть на волжские струи и темно-синюю даль заволжских лесов…
Обратный путь уже не был так оживлен, потому что Евангел точно что-то почуял и молчал под стать Ларе, а ямщик пробовал было
завести раза два песню, но обрывал ее ударами кнута по шее лошади и тоже умолкал. Так они и приехали, но не вместе, потому что Евангел встал на повороте
к своему жилью, а Лариса вбежала во двор и еще более удивилась:
окна ее флигеля были темны.
— Да что-с? сижу бывало, глажу ее по головке да и реву вместе с нею. И даже что-с? — продолжал он, понизив голос и
отводя майора
к окну: — Я уже раз совсем порешил: уйди, говорю, коли со мной так жить тяжело; но она, услыхав от меня об этом, разрыдалась и вдруг улыбается: «Нет, — говорит, — Паинька, я никуда не хочу: я после этого теперь опять тебя больше люблю». Она влюбчива, да-с. Это один, один ее порок: восторженна и в восторге сейчас влюбляется.
Наконец он встал уходить. Александра Михайловна
проводила его до выхода, воротилась и села
к окну. Смутные мысли тупо шевелились в мозгу. Она не старалась их поймать и с угрюмою, бездумною сосредоточенностью смотрела в
окно. Темнело. В комнату сходились жильцы, за перегородкою пьяные водопроводчики играли на гармонике. Александра Михайловна надела на голову платочек и вышла на улицу.