Неточные совпадения
—
Оценки всех явлений жизни исходят от интеллигенции, и высокая
оценка ее собственной роли, ее общественных заслуг принадлежит ей же. Но мы, интеллигенты, знаем, что
человек стесняется плохо говорить о самом себе.
— Правильная
оценка. Прекрасная идея. Моя идея. И поэтому: русская интеллигенция должна понять себя как некое единое целое. Именно. Как, примерно, орден иоаннитов, иезуитов, да! Интеллигенция, вся, должна стать единой партией, а не дробиться! Это внушается нам всем ходом современности. Это должно бы внушать нам и чувство самосохранения. У нас нет друзей, мы — чужестранцы. Да. Бюрократы и капиталисты порабощают нас. Для народа мы — чудаки, чужие
люди.
Как везде, Самгин вел себя в этой компании солидно, сдержанно,
человеком, который, доброжелательно наблюдая, строго взвешивает все, что видит, слышит и, не смущаясь, не отвлекаясь противоречиями мнений, углубленно занят
оценкой фактов. Тагильский так и сказал о нем Берендееву...
— Может быть, некоторые потому и… нечистоплотно ведут себя, что торопятся отлюбить, хотят скорее изжить в себе женское — по их
оценке животное — и остаться
человеком, освобожденным от насилий инстинкта…
— Вульгарная речь безграмотного епископа не может оскорбить нас, не должна волновать. Лев Толстой — явление глубочайшего этико-социального смысла, явление, все еще не получившее правильной, объективной
оценки, приемлемой для большинства мыслящих
людей.
К тому же женщины небольшие мастерицы в
оценке мужских умов, если
человек им нравится, и парадоксы с удовольствием принимают за строгие выводы, если те согласны с их собственными желаниями.
Одни
люди в большинстве случаев пользуются своими мыслями, как умственной игрой, обращаются с своим разумом, как с маховым колесом, с которого снят передаточный ремень, а в поступках своих подчиняются чужим мыслям — обычаю, преданию, закону; другие же, считая свои мысли главными двигателями всей своей деятельности, почти всегда прислушиваются к требованиям своего разума и подчиняются ему, только изредка, и то после критической
оценки, следуя тому, что решено другими.
Коммунистические черты нового
человека, порожденные не столько свободой, сколько фатумом, вызывают скорее отрицательную
оценку.
Доктринерский абсолютизм в
оценке жизни всегда безжизнен, насильствен, всегда есть фарисейское превозношение субботы над
человеком.
Ложь коллективизма заключается в том, что он переносит нравственный экзистенциальный центр, совесть
человека и его способность к суждениям и
оценкам из глубины человеческой личности в quasiреальность, стоящую над
человеком.
Но в отношении к жизни русской интеллигенции, да и вообще русских
людей есть как бы преобладание женственного, господства чувства женственного сострадания, женственных «частных»
оценок, женственного отвращения к истории, к жестокости и суровости всего исторического, к холоду и огню восходящего ввысь духа.
Во избежание недоразумений, которыми пользуются для дурных целей, нужно сказать, что помещение совести и органа
оценки в духовную глубину
человека менее всего означает то, что любят называть «индивидуализмом».
Это не значит, конечно, что я совершенно равнодушен к
оценке своей мысли, но я не глубоко задет моей известностью и даже никогда не мог себя почувствовать
человеком с очень известным и оцененным именем.
Моя европейская и даже мировая известность, то, что многим представляется славой и так их пленяет,
оценка и почитание
людей, не только не увеличила во мне самомнения, но, скорее, наоборот, увеличила самокритику и недовольство собой.
По основным своим эмоциям и
оценкам — я скорее «левый», революционный
человек, хотя и в особом, духовном смысле.
Умеренно «правые» течения (с крайними «правыми» течениями я совсем не соприкасался), то, что можно было бы назвать эмигрантским центром, особенно в молодежи, сначала, очевидно, предполагали, что я по своим эмоциям и
оценкам их
человек, в то время как я никогда им не был.
Русские моральные
оценки определяются по отношению к
человеку, а не к отвлеченным началам собственности, государства, не к отвлеченному добру.
Но он выходит за пределы славянофилов, и в нем есть совершенно революционные элементы — активность
человека, коллективизм, определяющее значение труда, хозяйственность, высокая
оценка позитивной науки и техники.
После часовой охоты все присели отдохнуть. Началась проверка добычи и
оценка достоинств стрелков. Сарматов убил меньше всех, но божился, что в молодости убивал влет ласточек пулей. Майзель расхвалил Brunehaut, которая так и просилась снова в болото; генерал рассматривал с сожалением убитых красивых птичек и удивлялся про себя, что
люди могут находить приятного в этом избиении беззащитной и жалкой в своем бессилии пернатой твари.
Поэтому примириться с этим явлением необходимо, и вся претензия современного
человека должна заключаться единственно в том, чтобы
оценка подлежащих элементов производилась спокойно и не чересчур расторопно.
Кровно заинтересоваться его нуждою тоже не имеет повода, потому что эта нужда есть результат бесчисленного множества местных и исторических условий, в
оценке которых принимают участие не только ум и чувство, но и интимные инстинкты, связывающие
человека с его родиной.
Вся штука в том, Захар Иваныч, что
человек слаб, и так как эта слабость непроизвольная, то мы не имеем права не принимать ее в расчет при
оценке человеческих действий.
Может быть, зимой, когда сосчитаны барыши, эти последние и сознают себя добрыми буржуа, но летом они, наравне с самым последним кельнером, продают душу наезжему
человеку и не имеют иного критериума для
оценки вещей и
людей, кроме того, сколько то или другое событие, тот или другой"гость"бросят им лишних пфеннигов в карман.
Условные положения, установленные сотни лет назад, признававшиеся веками и теперь признаваемые всеми окружающими и обозначаемые особенными названиями и особыми нарядами, кроме того подтверждаемые всякого рода торжественностью, воздействием на внешние чувства, до такой степени внушаются
людям, что они, забывая обычные и общие всем условия жизни, начинают смотреть на себя и всех
людей только с этой условной точки зрения и только этой условной точкой зрения руководствуются в
оценке своих и чужих поступков.
Посмотрите на частную жизнь отдельных
людей, прислушайтесь к тем
оценкам поступков, которые
люди делают, судя друг о друге, послушайте не только публичные проповеди и речи, но те наставления, которые дают родители и воспитатели своим воспитанникам, и вы увидите, что, как ни далека государственная, общественная, связанная насилием жизнь
людей от осуществления христианских истин в частной жизни, хорошими всеми и для всех без исключения и бесспорно считаются только христианские добродетели; дурными всеми и для всех без исключения и бесспорно считаются антихристианские пороки.
Он не мог понимать вполне своей жены, не мог чувствовать высказанной глубокой и тонкой
оценки высоких качеств Степана Михайлыча и попрежнему оставался только совершенно убежденным, что отец его такой
человек, которого все должны почитать и даже бояться.
Оправдание мое, однако же, проще, нежели можно ожидать с первого взгляда. Прежде всего, не эти
люди и не эти явления сообщают общий тон жизни; а потом — это не
люди, а жертвы, правдивая
оценка которых, вследствие известных условий, не принадлежит настоящему.
Сам Яков всё яснее видел, что он лишний среди родных, в доме, где единственно приятным
человеком был чужой — Митя Лонгинов. Митя не казался ему ни глупым, ни умным, он выскальзывал из этих
оценок, оставаясь отличным от всех. Его значительность подтверждалась и отношением к нему Мирона; чёрствый, властный, всеми командующий Мирон жил с Митей дружно и хотя часто спорил, но никогда не ссорился, да и спорил осторожно. В доме с утра до вечера звучал разноголосый зов...
Было странно слышать, что этот кроткий урод говорит сердито, почти со злобой, совершенно не свойственной ему. И ещё более удивляло единогласие Тихона и дяди в
оценке мужа Татьяны, — старики жили несогласно, в какой-то явной, но немой вражде, почти не разговаривая, сторонясь друг друга. В этом Яков ещё раз видел надоевшую ему человеческую глупость: в чём могут быть не согласны
люди, которых завтра же опрокинет смерть?
По-моему, если уж оперировать, так оперировать над живым
человеком, который может и чувствовать, и слегка нагрубить, и в то же время не лишен способности произвести правильную
оценку…
В «Трех десятках» много прекрасных куплетов, и я приведу еще два, вероятно, никому не известные. Странная судьба постигла ату пиесу: без всякой причины публика стала мало ездить в нее, и она скоро была снята с репертуара. Вот куплет молодого
человека, который пробовал служить и нашел, что очень тяжело трудиться без всякой
оценки пользы.
В этом отношении лучшая
оценка «Былей и небылиц» сделана самим автором: «Когда начинаю писать их, — говорит он, — обыкновенно мне кажется, что я короток умом и мыслями, а потом, слово к слову приставляя, мало-помалу строки наполняю; иногда самому мне невдогад, как страница написана, и очутится на бумаге мысль кратко-длинная, да еще с таким хвостом, что умные
люди в ней изыскивают тонкомыслие, глубокомыслие, густомыслие и полномыслие; но, с позволения сказать, все сие в собственных умах их, а не в моих строках кроется».
— Пошел к черту! — вскричал Кувалда. Его разговоры с Объедком всегда так кончались. Вообще без учителя его речи, — он сам это знал, — только воздух портили, расплываясь в нем без
оценки и внимания к ним; но не говорить — он не мог. И теперь, обругав своего собеседника, он чувствовал себя одиноким среди своих
людей. А говорить ему хотелось, и потому он обратился к Симцову...
Принужденные иметь такую мерку для
оценки нравственного достоинства
людей среди нашего общества, мы должны быть очень довольны, когда видим хоть возможность появления в крестьянском сословии таких личностей, как Катерина.
В
человеке есть свой суд — совесть. Дорожить надо только ее
оценкой.
И вот, несмотря на это,
люди толкуют об ее продаже, и действительно, в наш продажный век земля представляется на рынок для
оценки и для так называемой продажи. Но продажа земли, созданной небесным творцом, является дикой нелепостью. Земля может принадлежать только всемогущему богу и всем сынам человеческим, работающим на ней, или тем, кто будет на ней работать.
Конечно, для философии религия должна казаться ниже ее, как не-философия, но эта, так сказать, профессиональная
оценка ничего не изменяет в иерархическом положении религии, которая имеет дело со всем
человеком, а не с одной только его стороной, и есть жизненное отношение к божественному миру, а не одно только мышление о нем.
На Страшном суде
человек, поставленный лицом к лицу с Христом и в Нем познавший истинный закон своей жизни, сам сделает в свете этого сознания
оценку своей свободе в соответствии тому «подобию», которое создано творчеством его жизни, и сам различит в нем призрачное, субъективное, «психологическое» от подлинного, реального, онтологического.
«У Канта в его третьей «Критике», — писал А. В. Гулыга, — в первую очередь речь идет о способности (или даже точнее о силе)
оценки, приговора, который прямо или косвенно
человек выносит окружающей действительности и самому себе» (Философия Канта и современность. М., 1974. С. 268–269).].
Наше воспитание, уродливая наша жизнь, уродливая
оценка добра и зла калечат изначально прекрасную человеческую душу. Но все время ясно и призывно звучит в ней «непогрешимый, блаженный голос» и зовет
человека к великим радостям, таким близким и доступным.
И уж нестрашными становятся
человеку страдания и муки, и уж не нужна ему победа трагического героя; все человеческие
оценки, ощущения и чувства спутались в душе, как волосы на голове безумствующей мэнады.
Объективной истины не существует. Нелепо искать объективных ценностей. «Как будто ценности скрыты в вещах, и все дело только в том, чтоб овладеть ими!» — иронизирует Ницше. Ценности вещей скрыты не в вещах, а в оценивающем их
человеке. «Нет фактов, есть только интерпретации». Поскольку дело идет об
оценке жизни, о выяснении ее «смысла», это, несомненно, так.
Толстой этот был дальний родственник Льва Толстого, в раннем детстве Льву Николаевичу случилось его видеть. И в старости, когда так сильна в Льве Толстом исключительно-моральная
оценка жизни, вот как вспоминает он о
человеке, только презрение вызывавшем в Грибоедове и Пушкине: «Много бы хотелось рассказать про этого необыкновенного, преступного и привлекательного
человека»…
«
Человек — это то, чему не может быть
оценки, выше чего ничего нет», — говорит он.
Я и сейчас после долгого пути узнаю в себе эти первоначальные
оценки исторической и социальной действительности, эту свободу от навязанных социальных традиций, от моральных предрассудков благомыслящих
людей, это отвращение к насилию, «правому» и «левому».
Социальные влияния и внушения искажают религиозные верования, нравственные
оценки, самое познание
человека.
И это, быть может, самый трудный этический вопрос: как бороться за чистоту и свободу своей совести, свободное стояние перед Богом в своих восприятиях и суждениях, в
оценках и действиях с давящим общественным мнением установленных группировок, к которым
человек принадлежит?
Этика объемлет все, что связано с свободой
человека, т. е. из свободы производимым различением и
оценкой.
В фанатике почти совершенно исчезает свобода совести, способность к чистым и первородным нравственным
оценкам, хотя фанатик бывает
человеком чистым, идейным, верующим, бескорыстным, часто совершенно аскетическим.
И нравственная жизнь
человека и ныне еще раздирается между нравственными понятиями и
оценками, образовавшимися, когда господствовал род и был субъектом нравственной жизни, и нравственными понятиями и
оценками, образовавшимися, когда поднялась личность и стала субъектом нравственной жизни.