Неточные совпадения
— Сам съездил, нашел его convalescent [выздоравливающим (фр.).] и привез к нам обедать. Maman сначала было рассердилась и начала сцену с
папа, но Ельнин был так приличен, скромен, что и она пригласила его на наши soirees musicales и dansantes. [музыкальные и танцевальные
вечера (фр.).] Он был хорошо воспитан, играл на скрипке…
— А меня,
папа, меня не забывай никогда, — продолжал Илюша, — ходи ко мне на могилку… да вот что,
папа, похорони ты меня у нашего большого камня, к которому мы с тобой гулять ходили, и ходи ко мне туда с Красоткиным,
вечером… И Перезвон… А я буду вас ждать…
Папа,
папа!
Поместили нас в общественном доме. В тот же
вечер явились К. Карл, с Нонушкой и Мария Николаевна с Мишей. [К. Карл. — Кузьмина, воспитательница Нонушки — С. Н. Муравьевой; Мария Николаевна — Волконская, ее сын Миша — крестник Пущина, писавший ему в детстве: «Милый
Папа Ваня».] Объятия и пр., как ты можешь себе представить. Радостно было мне найти прежнее неизменное чувство доброй моей кумушки. Миша вырос и узнал меня совершенно — мальчишка хоть куда: смел, говорлив, весел.
— Не знаю, и вообще он как-то не внушает к себе доверия.
Папа тоже на него не полагается. Вчера с
вечера он все бредил, звал Розанова.
Жалоба Мими, единица и ключик! Хуже ничего не могло со мной случиться. Бабушка — за жалобу Мими, St.-Jérôme — за единицу,
папа — за ключик… и все это обрушится на меня не позже как нынче
вечером.
Вечером, ежели гостей никого нет, после чаю, который мы пьем в тенистой галерее, и после прогулки с
папа по хозяйству я ложусь на старое свое место, в вольтеровское кресло, и, слушая Катенькину или Любочкину музыку, читаю и вместе с тем мечтаю по-старому.
Вечером тоже он ложился с ногами на диван в гостиной, спал, облокотившись на руку, или врал с серьезнейшим лицом страшную бессмыслицу, иногда и не совсем приличную, от которой Мими злилась и краснела пятнами, а мы помирали со смеху; но никогда ни с кем из нашего семейства, кроме с
папа и изредка со мною, он не удостаивал говорить серьезно.
Иногда, на интимных вечерних собраниях, присутствовал и
папа Волшебнов, и тогда
вечер принимал окончательно семейный характер.
— Итак, господа, отец будет ждать вас запросто, в восемь часов
вечера, в четверг… Дача такая-то… Это на шоссе. Слышишь,
папа, эти господа будут у нас
вечером в четверг.
— Нет, и — не хочу! — решительно ответила девушка, усаживаясь за стол. — Это будет — когда я ворочусь к ним, — значит,
вечером, — потому что я пробуду у вас весь день. Зачем же с утра думать о том, что будет ещё только
вечером?
Папа рассердится, но от него можно уйти и не слушать… Тётя? — она без памяти любит меня! Они? Я могу заставить их ходить вокруг меня на четвереньках… Вот бы смешно!.. Чернонебов не может, потому что у него живот!
Этот князь Янтарный,
папа, или, как ты очень метко его называешь, азиатский князь, на
вечере у madame Бобриной, на всю гостиную a pleine voix [во весь голос (франц.).] кричал: «Как это возможно: граф Зыров на такое место, которое всегда занимали люди нашего круга, посадил никому не известного чиновничка своего!» Я вышла, наконец, из себя и сказала: «Князь, пощадите!..
15 августа 1881 года около шести часов
вечера меня «доставили» в Тобольск. Красивый полицмейстер в
папахе сибирского казачьего войска выехал из своих ворот, когда увидел нашу тройку. Он быстро соскочил со своей пролетки, подошел к нам, поговорил с жандармами, потом подошел ко мне, вгляделся в лицо и сказал...
В тот
вечер на мне были узорчатые канаусовые шаровары и праздничный бешмет моей матери — костюм, в который я всегда наряжалась, когда гостила у дедушки Магомета. Белая
папаха была лихо заломлена на затылок… Увы, несмотря на полумужской костюм, я была в их глазах всего лишь слабой женщиной-подростком, девочкой, почти ребенком.
Когда мы
вечером пришли к Христе и я рассказал ей эту историю, она смеялась до упаду и до истерики, сколько над chère papa, [Дорогой
папа (франц.).] как стали мы называть Пенькновского, столько же и над maman, которая сама шутила над замешательством, в которое поставил ее Пенькновский этою, по ее словам, «противною свадьбою».
Уже больше недели прошло со дня моего поступления в институт, а
папа все еще жил в Петербурге. Сегодня он пришел в последний раз. В этот же
вечер он должен был пуститься в обратный путь.
Когда на следующий
вечер папа отвез меня в институт и сдал на руки величественно-ласковой начальнице, я даже как будто чуть-чуть обрадовалась тому, что не буду видеть промозглого петербургского дня, не буду слышать грохота экипажей под окнами нашего номера… И я невольно высказала мои мысли вслух…
Вечером четырнадцатого февраля, узнав, что взвод, которым я командовал, за отсутствием офицера, назначен в завтрашней колонне на рубку леса, и с
вечера же получив и передав нужные приказания, я раньше обыкновенного отправился в свою палатку и, не имея дурной привычки нагревать ее горячими углями, не раздеваясь лег на свою построенную на колышках постель, надвинул на глаза
папаху, закутался в шубу и заснул тем особенным крепким и тяжелым сном, которым спится в минуты тревоги и беспокойства перед опасностью.
На следующий день мама с возмущением заговорила со мною об угрозе, которую я применил к девочкам в нашей ссоре за дом. Рассказывая про Зыбино, сестры рассказали маме и про это. А
папа целый месяц меня совсем не замечал и, наконец, однажды
вечером жестоко меня отчитал. Какая пошлость, какая грязь! Этакие вещи сметь сказать почти уже взрослым девушкам!
Папа утром прошел мимо меня, как будто не видя. И несколько дней совсем не замечал меня, в моем присутствии его лицо становилось каменно-неподвижным. Наконец, дня через четыре, когда я
вечером пришел к нему прощаться, он, как все эти дни, холодно и неохотно ответил на мой поцелуй и потом сказал...
Вечером, уже после ужина, я сидел у себя в комнат Вдруг дверь стремительно раскрылась, и вошел
папа. Никогда я его таким не видел: он превосходно владел собою в самом сильном гневе говорил спокойно и сдержанно. Но тут он шатался от бешенства, глаза горели, грудь тяжело дышала.
Этот
вечер и моей памяти полон Наташею и еще — жестокою обидою, которую мне нанес
папа.
Однажды
вечером папе и маме нужно было куда-то уехать.
Папа позвал меня, подвел к цветку, показал его и сказал...
Поздно
вечером они воротились, и
папа сейчас же пошел с фонарем в сад взглянуть на цветок. Цветка не было! Ничего от него не осталось, — только ямка и кучка земли.
В первый же
вечер после ужина у меня вышел очень горячий разговор с
папой, — но не на отвлеченную какую-нибудь, теоретическую тему.
Иногда по
вечерам папа устраивал настоящие извержения из нее: из кратера взрывами бил огонь, по отрогам с шипением ползли ярко-красные и зеленые огни, отражаясь в море.
И вот
папа предложил мне читать с ним по
вечерам немецкую книгу и сказал, что когда мы ее всю прочтем, он мне даст три рубля.
Вечером я решительно вошел к
папе в кабинет и, задыхаясь от волнения, сказал...
И в тот же
вечер отдал маме. Она перечитала стихи и с тем лучащимся из глаз светом, который мы у нее видали на молитве, заключила меня в свои мягкие объятия и горячо расцеловала. И взволнованно сказала
папе...
И вот каждый
вечер, часов в девять, когда
папа возвращался с вечерней практики, мы усаживались у него в кабинете друг против друга на высоких табуретках за тот высокий двускатный письменный стол-кровать, о котором я рассказывал.
Весь
вечер они ждут того времени, когда
папа усядется играть в винт и можно будет незаметно провести Неро в кухню… Вот, наконец,
папа садится за карты, мама хлопочет за самоваром и не видит детей… Наступает счастливый момент.
— Да ведь я узнал это уже после папиного отъезда, — оправдывался Бобка. — Я слышал, как Матрена сказала Аксинье: «Зарежь
вечером цыплят, кроме черной молодки, барышниной любимицы».
Папа приедет только ночью, когда все уже будет кончено с цыплятами… Он поехал опять к этому противному учителю приглашать его поступить к нам. Так мне, по крайней мере, сказала Лидочка.
— Гадкий Митька! — ворчал сердито мальчик. — Если б не он, я бы не заблудился… И что подумают
папа, Лидочка, Юрка, особенно Юрка, который поручился за нас
папе! И потом, как найдет он, Бобка, дорогу домой? А в лесу
вечером, должно быть, жутко! Может быть, даже волки бродят и… и… леший! Митька говорит, что лешие существуют. Правда,
папа и Лидочка умнее Митьки, но, может быть,
папа, боясь испугать его, Бобку, говорит, что нет леших, а Лидочка — слепая, если и встретит лешего, то все равно не увидит его.
— Нет, Чернушка — Лидочкина любимица, и
папа не велел трогать Чернушку, но он не знает, что не только Чернушка дорога Лидочке, а и все цыплята. Ведь она сама кормит их по утрам и
вечерам; они знают ее голос, вскакивают к ней на колени, берут у нее корм прямо из рук.
— Костюмы французские, мысли французские, чувства французские! Вы вот Метивье в зашеи выгнали, потому что он француз и негодяй, а наши барыни за ним ползком ползают. Вчера я на
вечере был, так из пяти барынь три католички и, по разрешению
папы, в воскресенье по канве шьют. А сами чуть не голые сидят, как вывески торговых бань, с позволенья сказать. Эх, поглядишь на нашу молодежь, князь, взял бы старую дубину Петра Великого из кунсткамеры, да по-русски бы обломать бока, вся бы дурь соскочила!
Вчера
вечером невольно рассмеялся, глядя на своего Женичку, как он укладывался спать. Он пополнел и посвежел и такой хитрый! Очень милый мальчик. Бонна по своему разумению научила его разным молитвам, тут, конечно, и за
папу с мамой и за солдатиков, а кончается молитва неожиданно так...