Неточные совпадения
— Я только из любопытства хотел с ними наговориться, они в столице живут… Теперь опять
пишут, что римский
папа…
«Изувеченный» — это тот поэт, который
написал пасквиль на Сикста V и выдал себя, когда
папа дал слово не казнить виновного смертью.
— Постойте, князь, — сказала Аглая, вдруг подымаясь с своего кресла, — вы мне еще в альбом
напишете.
Папа сказал, что вы каллиграф. Я вам сейчас принесу…
Проснувшись на другой день, первою мыслию моею было приключение с Колпиковым, опять я помычал, побегал по комнате, но делать было нечего; притом нынче был последний день, который я проводил в Москве, и надо было сделать, по приказанию
папа, визиты, которые он мне сам
написал на бумажке.
— То-то, что нет. Я что сказал? я сказал: не могу препятствовать — только и всего. А позволяю или не позволяю — это другой вопрос. Он у меня позволения и не просил, он прямо
написал: xoчy,
папа, жениться на Лидочке — ну, и я насчет позволения умолчал. Хочешьжениться — ну, и Христос с тобой! женись, мой друг, хоть на Лидочке, хоть на разлидочке — я препятствовать не могу!
— Никогда я не позволял! Он мне в то время
написал: хочу,
папа, жениться на Лидочке. Понимаешь: «хочу», а не «прошу позволения». Ну, и я ему ответил: коли хочешьжениться, так женись, я препятствовать не могу! Только всего и было.
— Боже мой, боже мой! Почему все здесь такие связанные, брошенные, забытые — почему? Вон, какие-то люди всем хотят добра,
пишут так хорошо, правдиво, а здесь — ничего не слышно! И обо всём говорят не так: вот, о войне — разве нас побеждают потому, что русские генералы — немцы? Ведь не потому же! А
папа кричит, что если бы Скобелев…
— Без тебя тут до обеда приходила Юлия, — сказала она. — Как я поглядела, она не очень-то верит своему папаше. Пусть, говорит, вас лечит мой
папа, но вы все-таки потихоньку
напишите святому старцу, чтобы он за вас помолился. Тут у них завелся старец какой-то. Юличка у меня зонтик свой забыла, ты ей пошли завтра, — продолжала она, помолчав немного. — Нет, уж когда конец, то не помогут ни доктора, ни старцы.
— Я привез вам поклон от вашего
папа, мама, сестриц, — говорил он, подходя и с чувством пожимая руку княгини. — Все они очень огорчены, что вы
пишете им об нездоровье вашем; и вы действительно ужасно как похудели!.. — прибавил он, всматриваясь в лицо княгини.
Этот ученый гуманист был Эразм Роттердамский, тот самый, который, улыбаясь,
написал что-то такое de libero et servo arbitrio [о свободном и рабском суждении (лат.).], от чего Лютер, дрожа от гнева, сказал: «Если кто-нибудь меня ранил в самое сердце, так это Эразм, а не защитники
папы».
Какой-нибудь купеческий оболтус до пятнадцати лет голубей гонял, папу-маму без ошибки
написать не может, а, глядишь, от Хацимовского лет через пять вышел с аттестатом зрелости.
Я
напишу, как ты мне говорил,
А там и в суд с убивственной бумагой!
Умен был тот, кто изобрел письмо.
Перо терзает иногда сильнее,
Чем пытка! — чтобы уничтожить царство,
Движения пера довольно, даже рай
Дает перо отца святого
папы;
Ты веришь в эту власть?
— Напротив, — отвечаю, — вполне статочно и примеры тому есть: в Риме у
папы в Ватикане створы стоят, что наши русские изографы, Андрей, Сергей да Никита, в тринадцатом веке
писали. Многоличная миниатюра сия, мол, столь удивительна, что даже, говорят, величайшие иностранные художники, глядя на нее, в восторг приходили от чудного дела.
— Итак, господа,
пишем билетики…Тот, которому попадется билет с моим именем, тот получает меня.
Папа Цвибуш,
пиши билеты!
«Между нами, —
пишет Рокотани, — начался оживленный разговор о политике, об иезуитах (орден которых был уничтожен покойным
папой); о них графиня отозвалась не слишком благосклонно, впрочем, говорила больше всего о польских делах».
— Нет, Люда, не разлюбила, а только… она чужая… да, чужая… а теперь я хочу своих… своих близких… тебя и
папу… Я просила ему
написать… Он приедет… Ты увидишь, какой он добрый, красивый, умный… А Ирочки не надо… Не понимает она ничего… все о себе… о себе.
«Радость-папа, —
писала я, между прочим, в далекий Гори, — благодарю тебя за то, что ты выучил меня никогда не лгать и ничего не бояться…»
Зачем она прислала за Николаем Никанорычем? Может быть, „за этим самым“. Не
написал ли он ей письма? Он такой умный. Если просить согласия, то у нее — у первой. Как она скажет, так и
папа.
Да и о чем
писать? С тех пор как она в Заводном, день за днем мелькают — и ни за что нельзя зацепиться. Спать можно сколько хочешь, пожалуй, хоть не одеваться, как следует, не носить корсета. Гости — редки… Предводитель заезжает; но он такой противный — слюнявый и лысый — хоть и пристает с любезностями.
Папа по делам часто уезжает в другое имение, в Кошелевку, где у него хутор; в городе тоже живет целыми неделями — Зачем? Она не знает; кажется, он нигде не служит.
Если он еще здравствует, когда я
пишу эти строки, то ему должно быть столько, сколько было перед смертью другому старцу, лично мне знакомому, покойному
папе Льву XIII.
О моих впечатлениях от Петербурга, от профессоров и первых лекций я подробно
написал домой. В ответном письме
папа просил меня сообщать ему содержание лекций, которые я буду слушать, и
писал...
Вскоре в Киевском университете вспыхнули студенческие беспорядки. По этому поводу
папа в следующем письме
писал...
Меня называли «Витя»,
папа выговаривал по-польски, и у него звучало «Виця»; так он всегда и в письмах ко мне
писал мое имя. Ласкательно мама называла меня «Тюлька». Раз она так меня позвала, когда у нее сидела с визитом какая-то дама. Когда я ушел, дама сказала маме...
Мне можно будет сколько угодно гулять по парку, примерять массу новых нарядов и даже амазонку, о которой мне
писала сестра, хотя это сюрприз со стороны
папа: устраивать кавалькады и скакать по полям и лугам.
Они знали, что последний, несмотря на то, что был католическим епископом, далеко не разделял их проекта соединения восточной и западной церквей под властью
папы, а напротив, желал придать полную самостоятельность католической церкви в России под властью местного епископа и заявлял, что «папская власть над всем католическим миром обязана своим происхождением только крайнему и глубокому невежеству средних веков, когда многие из латинских епископов не умели даже
писать».
Под столом оказался пистолет, а на столе листок бумаги, на котором наскоро, торопливым почерком Саша
написал: «
Папа и мама, простите — я невинен».
— О,
папа…
папа… — шептала она, не будучи в силах
писать, так как глаза ее затуманивались слезами. — Как я огорчила тебя… Но ты мне простишь… И мама простит… Милые, дорогие мои… Ведь я же теперь раба, раба его! Он говорит, что если я не буду его слушаться, он опозорит меня… И ко всему этому он не любит меня… Что делать, что делать… Нет, я не
напишу вам этого, чтобы не огорчать вас… Он честный человек, он честный…
— Мы никогда не
писали папе о вере, — спокойно ответил Иоанн.
— Глупа твоя Розка Павловна! Да и нарочно она это, чтобы ты ее фотографировала из своего аппарата. A про меня
папа всегда говорит, что я умница, развитая, a ты таблицы умножения не знаешь и ковер через ять
пишешь.
Император для объяснения
папе такой крутой меры с представителем апостольской власти, приказал Сестренцевичу
написать письмо и отправить его находившемуся в Италии фельдмаршалу Суворову, который должен был вручить это письмо лично
папе Пию VI.
— Если он благородный человек, то он или должен объявить свое намерение, или перестать видеться с тобой; и ежели ты не хочешь этого сделать, то я сделаю это, я
напишу ему, я скажу
папа, — решительно сказала Соня.