Неточные совпадения
Крестьяне речь ту слушали,
Поддакивали
барину.
Павлуша что-то в книжечку
Хотел уже писать.
Да выискался пьяненький
Мужик, — он против
баринаНа животе лежал,
В глаза ему поглядывал,
Помалчивал — да вдруг
Как вскочит! Прямо
к барину —
Хвать карандаш из рук!
— Постой, башка порожняя!
Шальных
вестей, бессовестных
Про нас не разноси!
Чему ты позавидовал!
Что веселится бедная
Крестьянская душа?
Она полагала, что в ее положении — экономки, пользующейся доверенностью своих
господ и имеющей на руках столько сундуков со всяким добром, дружба с кем-нибудь непременно
повела бы ее
к лицеприятию и преступной снисходительности; поэтому, или, может быть, потому, что не имела ничего общего с другими слугами, она удалялась всех и говорила, что у нее в доме нет ни кумовьев, ни сватов и что за барское добро она никому потачки не дает.
Он сделал гримасу, встретивши бабушку, уже слышавшую от Егорки, что
барин велел осмотреть чемодан и приготовить
к следующей неделе белье и платье.
— Как не знать. Крафт третьего дня для того и
повел меня
к себе… от тех
господ, чтоб передать мне это письмо, а я вчера передал Версилову.
В его голове болезненный чад, соображение еще дремлет, но вот он в саду, подходит
к освещенным окнам и слышит страшную
весть от
барина, который, конечно, ему обрадовался.
В течение рассказа Чертопханов сидел лицом
к окну и курил трубку из длинного чубука; а Перфишка стоял на пороге двери, заложив руки за спину и, почтительно взирая на затылок своего
господина, слушал
повесть о том, как после многих тщетных попыток и разъездов Пантелей Еремеич наконец попал в Ромны на ярмарку, уже один, без жида Лейбы, который, по слабости характера, не вытерпел и бежал от него; как на пятый день, уже собираясь уехать, он в последний раз пошел по рядам телег и вдруг увидал, между тремя другими лошадьми, привязанного
к хребтуку, — увидал Малек-Аделя!
— Ездил и с собаками, да убился: с лошадью упал и лошадь зашиб. Старый-то
барин у нас был престрогий;
велел меня выпороть да в ученье отдать в Москву,
к сапожнику.
Как только она позвала Верочку
к папеньке и маменьке, тотчас же побежала сказать жене хозяйкина повара, что «ваш
барин сосватал нашу барышню»; призвали младшую горничную хозяйки, стали упрекать, что она не по — приятельски себя
ведет, ничего им до сих пор не сказала; младшая горничная не могла взять в толк, за какую скрытность порицают ее — она никогда ничего не скрывала; ей сказали — «я сама ничего не слышала», — перед нею извинились, что напрасно ее поклепали в скрытности, она побежала сообщить новость старшей горничной, старшая горничная сказала: «значит, это он сделал потихоньку от матери, коли я ничего не слыхала, уж я все то должна знать, что Анна Петровна знает», и пошла сообщить барыне.
— Благодарю, Серж. Карамзин — историк; Пушкин — знаю; эскимосы в Америке; русские — самоеды; да, самоеды, — но это звучит очень мило са-мо-е-ды! Теперь буду помнить. Я,
господа,
велю Сержу все это говорить мне, когда мы одни, или не в нашем обществе. Это очень полезно для разговора. Притом науки — моя страсть; я родилась быть m-me Сталь,
господа. Но это посторонний эпизод. Возвращаемся
к вопросу: ее нога?
Разумеется, объяснять было нечего, я писал уклончивые и пустые фразы в ответ. В одном месте аудитор открыл фразу: «Все конституционные хартии ни
к чему не
ведут, это контракты между
господином и рабами; задача не в том, чтоб рабам было лучше, но чтоб не было рабов». Когда мне пришлось объяснять эту фразу, я заметил, что я не вижу никакой обязанности защищать конституционное правительство и что, если б я его защищал, меня в этом обвинили бы.
В длинные зимние ночи он пишет либеральные
повести, но при случае любит дать понять, что он коллежский регистратор и занимает должность Х класса; когда одна баба, придя
к нему по делу, назвала его
господином Д., то он обиделся и сердито крикнул ей: «Я тебе не
господин Д., а ваше благородие!» По пути
к берегу я расспрашивал его насчет сахалинской жизни, как и что, а он зловеще вздыхал и говорил: «А вот вы увидите!» Солнце стояло уже высоко.
— И тоже тебе нечем похвалиться-то: взял бы и помог той же Татьяне. Баба из последних сил выбилась, а ты свою гордость тешишь. Да что тут толковать с тобой!.. Эй, Прокопий, ступай
к отцу Акакию и
веди его сюда, да чтобы крест с собой захватил: разрешительную молитву надо сказать и отчитать проклятие-то. Будет
Господа гневить… Со своими грехами замаялись, не то что других проклинать.
— Иная, батюшка, и при отце с матерью живет, да
ведет себя так, что за стыд головушка гинет, а другая и сама по себе, да чиста и перед людьми и перед
Господом. На это взирать нечего.
К чистому поганое не пристанет.
—
Господа! — начал он весьма тихо. — Всякое дело сначала должно
вести полегоньку. Я очень хорошо понимаю,
к совершению чего призвана наша ассоциация, и надеюсь, что при дружных усилиях мы достигнем своей цели, но пока не будьте
к нам строги, дайте нам осмотреться; дайте нам, как говорят, на голове поправить.
Мало ли, много ли тому времени прошло: скоро сказка сказывается, не скоро дело делается, — стала привыкать
к своему житью-бытью молодая дочь купецкая, красавица писаная, ничему она уж не дивуется, ничего не пугается, служат ей слуги невидимые, подают, принимают, на колесницах без коней катают, в музыку играют и все ее повеления исполняют; и возлюбляла она своего
господина милостивого, день ото дня, и видела она, что недаром он зовет ее госпожой своей и что любит он ее пуще самого себя; и захотелось ей его голоса послушать, захотелось с ним разговор
повести, не ходя в палату беломраморную, не читая словесов огненных.
Вот его, попервоначалу, в десятники произведут, вышлют там
к какому-нибудь
барину или купцу на работу, он и начнет
к давальцам подделываться: материалу ли там какого купить им надо, — сбегает; неряженную ли работу какую им желается сделать, — он сейчас
велит ребятам потихоньку от хозяина исполнить ее.
— Прекрасно-с! И поэтому, по приезде в Петербург, вы возьмите этого молодого человека с собой и отправляйтесь по адресу этого письма
к господину, которого я очень хорошо знаю; отдайте ему письмо, и что он вам скажет:
к себе ли возьмет вашего сына для приготовления,
велит ли отдать кому — советую слушаться беспрекословно и уже денег в этом случае не жалеть, потому что в Петербурге также пьют и едят, а не воздухом питаются!
— Раменка околела-с. Вчерашний день, Иван пришел и говорит: «Дай, говорит, мне лошадь самолучшую;
барин велел мне ехать проворней в Перцово!» Я ему дал-с; он, видно, без рассудку гнал-с ее, верст сорок в какие-нибудь часа три сделал; приехал тоже — слова не сказал, прямо поставил ее
к корму; она наелась, а сегодня и околела.
— Нас хотели взять в полицию, но один
господин вступился, расспросил у меня квартиру, дал мне десять рублей и
велел отвезти мамашу
к нам домой на своих лошадях. После этого мамаша уж и не вставала, а через три недели умерла…
— Да все то же. Вино мы с ним очень достаточно любим. Да не зайдете ли
к нам, сударь: я здесь, в Европейской гостинице, поблизности, живу. Марью Потапьевну увидите; она же который день ко мне пристает: покажь да покажь ей
господина Тургенева. А он, слышь, за границей. Ну, да ведь и вы писатель — все одно, значит. Э-эх! загоняла меня совсем молодая сношенька! Вот
к французу послала, прическу новомодную сделать
велела, а сама с «калегвардами» разговаривать осталась.
—
Господа! — сказал он, —
к удивлению моему, я с каждым днем все больше и больше убеждаюсь, что как ни беспощадна полемика, которую
ведет против меня наш общий друг Плешивцев, но, в сущности, мы ни по одному вопросу ни в чем существенном не расходимся.
— Ему это не рука, барину-то, потому он на теплые воды спешит. А для нас, ежели купить ее, — хорошо будет.
К тому я и
веду, что продавать не надобно — и так по четыре рубля в год за десятину на круг дадут. Земля-то клином в ихнюю угоду врезалась, им выйти-то и некуда. Беспременно по четыре рубля дадут, ежели не побольше.
— У
господина Анпетова бываю и даже ревнивым оком за ним слежу. До сих пор, однако, душепагубного ничего не приметил.
Ведет себя доброчинно,
к церкви божией нельзя сказать, чтоб особливо прилежен, но и неприлежным назвать нельзя.
Князь Чебылкин (Разбитному).
Велите его расспросить там. (
К просителям.) Прощайте,
господа!.. Ну, кажется, теперь я всех удовлетворил!
Князь Чебылкин. Кажется, кто-то из вас,
господа, забывает, что просителю следует
вести себя скромно. (
К Хоробиткиной.) Что ж такое делает муж ваш, сударыня?
— Журналы, ma tante, журналы, — подхватил князь и потом, взявшись за лоб и как бы вспомнив что-то, обратился
к Полине. — Кстати, тут вы найдете
повесть или роман одного здешнего
господина, смотрителя уездного училища. Я не читал сам, но по газетам видел — хвалят.
Он плюнул и побежал садиться: «В Скворешники!» Кучер рассказывал, что
барин погонял всю дорогу, но только что стали подъезжать
к господскому дому, он вдруг
велел повернуть и везти опять в город: «Поскорей, пожалуйста, поскорей».
К ней, конечно, пристали и мужчины, которым я говорю: «Вы,
господа, конечно, можете разорвать меня на кусочки, но вам же после того хуже будет!» Это бы, конечно, их не остановило; но, на счастие мое, вышел Тулузов и говорит мне: «Я не желаю
вести этого дела».
Напрасно
к нему приезжали сенатор, губернатор, губернский предводитель, написавший сверх того Егору Егорычу письмо, спрашивая, что такое с ним, — на все это Антип Ильич, по приказанию
барина, кротко отвечал, что
господин его болен, не может никого принимать и ни с кем письменно сноситься; но когда пришло
к Егору Егорычу письмо от Сверстова, он как бы ожил и
велел себе подать обед, питаясь до этого одним только чаем с просфорой, которую ему, с вынутием за здравие, каждое утро Антип Ильич приносил от обедни.
Тулузов потом возвратился домой в два часа ночи и заметно был в сильно гневном состоянии. Он тотчас же
велел позвать
к себе Савелия Власьева. Тот оказался дома и явился
к барину.
Понадобилось воевать:
господин полководец Непобедимый! вот вам войско, а сухари"верный человек"поставит — извольте
вести к победам!
Так ли я, братцы, говорю?"Дрогнули сердца новгородцев, однако поняли вольные вечевые люди, что Гадюк говорит правду, и в один голос воскликнули:"Так!"–"Так вот что я надумал: пошлемте-ка мы
к варягам ходоков и
велим сказать:
господа варяги! чем набегом-то нас разорять, разоряйте вплотную: грабьте имущества, жгите города, насилуйте жен, но только, чтоб делалось у нас все это на предбудущее время… по закону!
Сам
господь вас принес!..» Прасковья Ивановна
велела ему молчать и приказала
вести себя
к Ивану Ануфриеву, узнав, что он еще жив.
Офицер, действительно, узнал, где живет этот
господин, однако идти
к нему раздумал; он решился написать ему письмо и начал было довольно удачно; но ему, как нарочно, помешали: его потребовал генерал,
велел за что-то арестовать; потом его перевели в гарнизон Орской крепости.
— В столь юные годы!.. На утре жизни твоей!.. Но точно ли, мой сын, ты ощущаешь в душе своей призвание божие? Я вижу на твоем лице следы глубокой скорби, и если ты, не вынося с душевным смирением тяготеющей над главою твоей десницы всевышнего, движимый единым отчаянием, противным
господу, спешишь покинуть отца и матерь, а может быть, супругу и детей, то жертва сия не достойна
господа: не горесть земная и отчаяние
ведут к нему, но чистое покаяние и любовь.
— Батюшка, Глеб Савиныч! — воскликнул дядя Аким, приподнимаясь с места. — Выслушай только, что я скажу тебе… Веришь ты в бога… Вот перед образом зарок дам, — примолвил он, быстро поворачиваясь
к красному углу и принимаясь креститься, — вот накажи меня
господь всякими болестями, разрази меня на месте, отсохни мои руки и ноги, коли в чем тебя ослушаюсь! Что
велишь — сработаю, куда пошлешь — схожу; слова супротивного не услышишь! Будь отцом родным, заставь за себя вечно бога молить!..
В это время
к квартире Анны Михайловны шибко подкатил на лихаче молодой белокурый
барин, с туго завитыми кудрями и самой испитой, ничего не выражающей физиономией. Он быстро снялся с линейки,
велел извозчику ждать себя, обдернул полы шикарного пальто-пальмерстона и, вставив в правый глаз 'стеклышко, скрылся за резными дверями парадного подъезда.
Василий. Да нешто для вас не все равно! Кто бы ни приказал, а, значит, пущать не буду. А коли хотите знать, так вот вам раз: и
барин не
велел, и барыня, и ни за что
к вам не выдут.
— Хорошо,
господа, хорошо! — сказал он, наконец, — пускай срамят этой несправедливостью имя французских солдат. Бросить в тюрьму по одному подозрению беззащитного пленника, — quelle indignité [какая гнусность! (франц.)]. Хорошо, возьмите его, а я сейчас поеду
к Раппу: он не жандармской офицер и понимает, что такое честь. Прощайте, Рославлев! Мы скоро увидимся. Извините меня! Если б я знал, что с вами будут поступать таким гнусным образом, то
велел бы вас приколоть, а не взял бы в плен. До свиданья!
Встреть сего посланного Прокофий, тот бы прямо ему объявил, что барыню ихнюю
барин его никогда не
велел к себе пускать; но в передней в это время был не он, а один из молодых служителей, который, увидав подъехавшую карету, не дожидаясь даже звонка, отворил дверь и, услыхав, что приехала Домна Осиповна навестить госпожу Мерову, пошел и сказал о том Минодоре, а та передала об этом посещении Елизавете Николаевне, которая испугалась и встревожилась и послала спросить Александра Ивановича, что позволит ли он ей принять Домну Осиповну.
Француз вспыхнул от гнева, и только надежда получить с
господина полковника порядочный барыш удержала его в границах приличия, и он даже
велел все исполнить по желанию Янсутского, который потом прямо из отеля поскакал
к Меровой.
— Я тебе расскажу эту штуку, дядя… слушай… вчера
барин разгневался на Олешку Шушерина и приказал ему влепить 25 палок;
повели Олешку на конюшню — сам приказчик и стал его бить; 25 раз ударил да и говорит: это за
барина — а вот за меня — и занес руку: Вадим всё это время стоял поодаль, в углу: брови его сходились и расходились. — В один миг он подскочил
к приказчику и сшиб его на землю одним ударом. На губах его клубилась пена от бешенства, он хотел что-то вымолвить — и не мог.
Стой! — скрыпучие колесы замолкли, пыль улеглась; казаки Орленки смешались с своими земляками и, окружив телеги, с завистью слушали рассказы последних про богатые добычи и про упрямых
господ села Красного, которые осмелились оружием защищать свою собственность; между тем некоторые отправились
к роще, возле которой пробегал небольшой ручей, чтоб выбрать место, удобное для привала; вслед за ними скоро тронулись туда телеги и кибитки, и, наконец, остальные казаки,
ведя в поводу лошадей своих…
В дверях в соседнюю комнату, почти прямо за спиною конторщика и лицом
к господину Голядкину, в дверях, которые между прочим герой наш принимал доселе за зеркало, стоял один человечек, — стоял он, стоял сам
господин Голядкин, — не старый
господин Голядкин, не герой нашей
повести, а другой
господин Голядкин, новый
господин Голядкин.
Обратимся лучше
к господину Голядкину, единственному, истинному герою весьма правдивой
повести нашей.
Фаддей за любезное ему дело принялся, как и надобно ожидать от истого охотника, горячо, то есть провел моего героя верст пять по болоту, убил двух уток и одного даже бекаса и хотел уже
вести барина еще далее,
к месту, где, по его словам, была уйма рябчиков.
К этому услужливому
господину пристает судья, отставленный за взятки, и
ведет такую речь: «Правду ты говоришь, что ныне услуги не награждаются: тому примером я служить всем могу.
Но время шло. «Пора
к развязке!»
Так говорил любовник мой.
«Вздыхают молча только в сказке,
А я не сказочный герой».
Раз входит, кланяясь пренизко,
Лакей. — «Что это?» — «Вот-с записка»;
Вам
барин кланяться велел-с;
Сам не приехал — много дел-с;
Да приказал вас звать
к обеду,
А вечерком потанцевать.
Он сам изволил так сказать».
— «Ступай, скажи, что я приеду». —
И в три часа, надев колет,
Летит штабротмистр на обед.
Я, в свою очередь, останавливаюсь и с бодростью подсудимого, которого
ведут к допросу, отвечаю: «Я такой-то», а сам гляжу, как баран, на
господина с усами и думаю про себя: «А ведь я его видал где-то!»
— Покою не дает, проклятая, — продолжала Василиса, — воет, знай, себе на всю избу. Послали было за хворостиной печь истопить, прошляндала без малого все утро…
велели хлебы замесить — куды те!.. Ничего не смыслит — голосит себе, да еще: пойду, говорит,
к барину…